1.1.1. Истоки теории интертекстуальности
В Главе 1 формируется теоретическая база исследования, для чего изучаются истоки и история развития теории интертекстуальности, существующие подходы к изучению явления, типы интертекстуальных знаков; определяется и обосновывается методология диссертационной работы (герменевтический подход), соответствующая специфике изучаемого материала — художественного произведения и художественного перевода.
Понятие «интертекстуальность» появилось относительно недавно. Авторство создания термина принадлежит исследовательнице французского постструктурализма Юлии Кристевой. Впервые данный неологизм был использован ею осенью 1966 г. в ее докладе о творчестве М.М. Бахтина. Исследовательница представила доклад на семинаре Р. Барта и впоследствии опубликовала его весной 1967 г. в виде статьи «Бахтин, слово, диалог и роман» [Кристева, 2004].
Выдвинутая малоизвестной 25-летней стажеркой из Болгарии интертекстуальная концепция развивала и интерпретировала идеи о диалогичной природе слова неизвестного в то время ни во Франции, ни в других европейских странах русского мыслителя, вследствие чего первоначально получила довольно сдержанный прием со стороны парижских лингвистов. И только благодаря авторитету Ролана Барта, поддержавшего и развившего основные положения интертекстовой теории, понятие интертекстуальности вошло в научный обиход, стало одним из основных в XX столетии в изучении диалога культур, а сам феномен превратился в объект критического анализа и многочисленных интерпретаций.
Теории интертекстуальности посвящено огромное число исследований, однако проблема интертекста остается одной из самых дискуссионных проблем современной филологии, привлекая внимание как отечественных, так и зарубежных литературоведов и лингвистов, а также специалистов смежных с филологией специальностей, обращенных к изучению объектов культуры.
Огромное число споров вызвано разногласиями при толковании самих понятий «интертекст», «интертекстуальность», трактование которых до настоящего времени остается далеко не однозначным. Наличие различных подходов к объяснению и изучению данного феномена обусловлено тем или иным функциональным компонентом, выходящим на первый план в каждом из них, принадлежностью исследователя к определенной аналитической парадигме, попытками изучения явления с позиций и посредством методологического аппарата разных наук, выбором в качестве объекта исследования различных типов текста: в первую очередь художественного (И.П. Смирнов [Смирнов, 1995], Н.С. Олизько [Олизько, 2007], Н.В. Петрова [Петрова, 2004; 2008], Ю.А. Башкатова [Башкатова, 2006], И.В. Волков [Волков, 2006], К. Кроо [Кроо, 2005], Г.И. Лушникова [Лушникова, 1995], А.В. Борисенко [Борисенко, 2003], В.В. Шадурский [Шадурский, 2003], Н.А. Ефимова [Ефимова, 2003], И.А. Суханова [Суханова, 2006], Ю.Л. Высочина [Высочина, 2007], Е.В. Стырина [Стырина, 2005], Т.Е. Литвиненко [Литвиненко, 2008], Н.А. Баева [Баева, 2003], Т.М. Метласова [Метласова, 2007], Л.И. Мурнаева [Мурнаева, 2016]), научного (В.Е. Чернявская [Чернявская, 2004], Е.В. Михайлова [Михайлова, 2002], А.В. Аверина [Аверина, 2007], Е.А. Меламедова [Меламедова, 2007], Т.Н. Тимофеева [Тимофеева, 2007]), газетно-журнального (Э.М. Аникина [Аникина, 2006], А.Е. Кириллов [Кириллов, 2007], К.А. Костыгина [Костыгина, 2003], Д.А. Качаев [Качаев, 2007], М.И. Киосе [Киосе, 2002], Н.В. Соломина [Соломина, 2008]), поэтического (М.Л. Гаспаров [Гаспаров, 1996], И.В. Толочин [Толочин, 1996], Д.Н. Багрецов [Багрецов, 2005], Н.С. Лосев [Лосев, 2003], И.А. Пильщиков [Пильщиков, 2007], Т.Л. Ревякина [Ревякина, 2004], Н.А. Кузьмина [Кузьмина, 2001], Л.Е. Федорова [Федорова, 1999]), рекламного (М.В. Терских [Терских, 2003]), юмористического (О.В. Мишина [Мишина, 2007]), даже музыкального (О.И. Спорыхина [Спорыхина, 2005], О.А. Мельникова [Мельникова, 2004]) и кинематографического (М. Ямпольский [Ямпольский, 1993]).
Пытаясь постичь, объяснить и описать непростую природу изучаемого явления, исследователи нередко прибегают к метафорам и образным сравнениям, в результате чего феномен интертекстуальности буквально овеян ими.
Сами термины «интертекст» и «интертекстуальность» были введены французским постструктурализмом, однако само явление существовало еще до того, как появилось понятие о нем, поскольку оно неизменно присуще письму. Некоторые формы интертекстуальности можно найти уже в трудах Платона и Аристотеля. Цицерон, Монтень и Квинтилиан делали акцент на важности имитирования чужой речи. Достаточно также вспомнить в качестве одного из примеров принципы создания текстов эпохи Возрождения, поэты которой не сомневались в необходимости подражать древним, поскольку, по их мнению, именно в произведениях античных писателей нашел воплощение рациональный и универсальный идеал прекрасного.
Генетически появление теории интертекста связано с русской традицией, а также с исследованиями известного швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра. Теория интертекстуальности вышла из нескольких источников — исторической поэтики А.Н. Веселовского, учения о пародии Ю.Н. Тынянова, из полифонического литературоведения М.М. Бахтина, метода подтекста К.Ф. Тарановского, исследовании анаграмм Ф. де Соссюра.
А.Н. Веселовский заложил основу для развития теории интертекста своими исследованиями в области сравнительно-исторической поэтики, занимаясь изучением происхождения и распространения повествовательных сюжетов («миграции сюжетов»), а также их всесторонним анализом. История литературы представлена в концепции А.Н. Веселовского как история культуры, история общественной мысли. Автор отмечает, что каждая литературная эпоха не создает своих сюжетов заново, а наполняет «устойчивые мотивы» новым содержанием и смыслом, развивая и комбинируя их [Веселовский, 2008].
Ю.Н. Тынянов — создатель учения о пародии, в которой исследователь видел фундаментальный принцип обновления художественных систем, основанный на трансформации предшествующих текстов. Происходящее при пародии варьирование своих и чужих слов автор рассматривает как эволюционное явление огромной важности. Исследователь акцентирует внимание на том, что направленность какого-либо произведения на какое-либо другое (тем более против другого), т. е. пародийность, тесно связана с ролью этого другого произведения в литературной системе. Принципиальное значение в пародии, по мнению автора, имеет смещение планов, т. к. через них в пародийном тексте происходят глубинные семантические сдвиги, запуская механизм смыслообразования. Этот механизм реализуется именно через смещение одного текста по отношению к другому. Это положение становится принципиальным для теории интертекстуальности [Тынянов, 1977].
Истоки теории интертекстуальности обнаруживаются в трудах специалиста по поэтике К.Ф. Тарановского, который предложил для анализа текста метод подтекста, о котором автор говорит как об отсылке к предыдущему тексту, поддерживающему или раскрывающему поэтическую посылку последующего текста. С точки зрения К.Ф. Тарановского, для всего европейского искусства XX века (поэзии, живописи, музыки) характерен метод своеобразной «шифровки», одним из средств которой и является использование подтекстов, как своеобразных ключей к художественному произведению, облегчающих понимание его смысла [Тарановский, 2000].
Ф. де Соссюр обнаружил в древней поэтической традиции особый принцип составления стихов по методу анаграмм, согласно которому каждый поэтический текст строится в зависимости от звукового состава ключевого слова. Другие слова текста подбираются таким образом, чтобы в них с определенной закономерностью повторялись фонемы ключевого слова. Изменение анаграммируемого слова ведет к изменению значения всего текста.
Ученый собрал огромный материал об анаграммах в индоевропейской поэзии, однако отказался от публикации своего труда по нескольким причинам. Вопервых, его смущал тот факт, что ни один из рассматриваемых им поэтов не упоминал о сознательном использовании данного принципа. Во-вторых, он так и не решил вопрос о возможной случайности анаграмматических структур. Труд был издан после 1964 года, когда началась публикация неизвестных рукописей швейцарского лингвиста.
Тем не менее, открытое Ф. де Соссюром явление позволило получить наглядную модель того, как элементы одного текста, включенные в другой, могут изменять значения последнего. На основе анаграмматической теории возникает возможность ввести интертекстуальность в структурный контекст [Соссюр, 1977].
Интертекстовая теория Ю. Кристевой восходит к диалого-полифонической концепции М.М. Бахтина. М.М. Бахтин в своих исследованиях пришел к выводу о том, что автор художественного произведения имеет дело не с действительностью вообще, а с уже оцененной и оформленной действительностью. Помимо данной действительности, творец находится в постоянном диалоге с предшествующей и современной ему литературой, поскольку, по его словам, «текст живет, только соприкасаясь с другим текстом. Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад и вперед, приобщающий данный текст к диалогу» [Бахтин, 1979, с. 340]. Диалог, по М.М. Бахтину, — основа преемственности культуры. Полифония проявляется в амбивалентности и диссонансе голосов, текст открыт как потенциально незаконченный диалог [Бахтин, 1979].
В рамках создаваемой теории полифоничности, русский мыслитель разработал понятие «чужое слово», доказывая, что «ни одно высказывание не может быть ни первым, ни последним», и при этом любое высказывание всегда новое, поскольку в нем изменены прагматические ориентиры субъекта, места и времени [Там же, с. 359].
М.М. Бахтину принадлежит также предположение о том, что «всякий подлинно творческий голос может быть только вторым голосом в слове» [Там же, с. 305]. Теория русского философа, таким образом, находится всего в одном шаге от постструктуралистских утверждений о переработке одних текстов в другие и о тексте как «раскавыченной цитате» [Барт, 1989, с. 486]. Однако М.М. Бахтин этого шага не делает. Важнейшей категорией эстетики литературоведа является Автор, выступающий как организатор и равноправный участник диалога. Именно в этом вопросе западные теоретики расходятся с М.М. Бахтиным.
1.1.2. Категория интертекстуальности в концепциях французских постструктуралистов
Если у М.М. Бахтина полифонический диалог происходит между субъектами, которые обладают личностным ядром, иными словами, является интерсубъективным, то у Ю. Кристевой диалог возникает между безличными, внеположными индивиду, словесно-идеологическими инстанциями (текстами), которые встречаются и переплетаются в отдельных индивидах. Автор же выступает в специфической роли скриптора, который организует столкновение множества противоречивых «точек зрения», «текстов», «голосов», но сам в этом столкновении не участвует, поскольку стоит вне каких бы то ни было идеологий [Кристева, 2000, с. 472].
В свете этого, термин «интертекстуальность» (фр. Intertextualitu от лат. inter — «между», intertextum — «вплетенное внутрь») вводится исследовательницей для обозначения общего свойства текстов, выражающегося в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга.
Любой текст, по словам Ю. Кристевой, строится как мозаика цитаций, любой текст — это впитывание и трансформация какого-нибудь другого текста. Текст — это комбинаторика, место постоянного взаимообмена между множеством фрагментов, которые письмо вновь и вновь подвергает перераспределению; новый текст создается из предшествующих текстов. Интертекст — это бесконечный процесс, текстовая динамика. Таким образом, на место интерсубъективности М.М. Бахтина встает понятие интертекстуальности [Кристева, 2004, с. 167].
Ролан Барт в книге «S/Z» [Барт, 2009] развивает, во-первых, анаграмматическую идею Ф. де Соссюра, обнаружив в новелле Бальзака «Сарразин» анаграмматическую игру вокруг букв «с» и «з», а также вскрывает сам механизм множественного напластования кодов в одном тексте, углубляя теорию интертекстуальности Ю. Кристевой.
Ученый видит текст не как законченный продукт, а как подключение к другим культурным кодам (научному, риторическому, хронологическому, социоисторическому, коммуникативному, символическому и др.), которое связывается с обществом и с историей отношениями цитации: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на разных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой ткань, сотканную из старых цитат» [Барт, 2009, с. 24].
Исследователь продолжает развивать и линию автора как отца произведения, но не отца текста, вводя в научный обиход метафору смерть автора, имея в виду то, что тексты и литературные произведения обязаны своим появлением не писателю, а феномену интертекстуальности [Барт, 1989].
Во французской исследовательской традиции текст, состоящий из элементов других текстов и сам выступающий источником таких элементов для текстов, которые будут созданы после него, становится бесконечным в пространстве интертекстуальности, превращаясь в некую всеобъемлющую категорию.
В ином ключе определяет интертекстуальность Жерар Женетт в своей работе «Палимпсесты» [Женетт, 1998]. Автор расценивает интертекстуальность не как первоэлемент литературы, а как один из типов взаимосвязей, в ней существующих.
Любую связь одного текста с другим Ж. Женетт определяет как область «транстекстуальности» и указывает на существование активных связей не только между отдельными текстами, но и более общими формальными типологиями и категориями: «...литература — это не просто собрание произведений, независимых друг от друга или же «влияющих» одно на другое в процессе случайных и изолированных столкновений; она представляет собой связное целое, однородное пространство, внутри которого произведения взаимосоприкасаются, и взаимопроникают; она также и сама является связанной с другими частью еще более обширного пространства культуры, где ее собственная значимость зависит от целого» [Там же, с. 174—175].
Ж. Женетту принадлежит также пятичленная классификация взаимодействия текстов, в которой выделяется:
1. интертекстуальность как соприсутствие в одном тексте двух или более текстов (цитата, аллюзия, плагиат и т. п.);
2. паратекстуальность как отношение текста к своему заглавию, эпиграфу, предисловию, послесловию и т. п.;
3. метатекстуальность как комментирующая и критическая ссылка на предтекст;
4. гипертекстуальность, объединяющая все формы, когда последующий текст («гипертекст») полностью или частично ориентируется на предшествующий текст («гипотекст») и без последнего не может быть понят;
5. архитекстуальность как жанровая связь текстов.
Таким образом, литература видится как система, находящаяся в постоянной эволюции благодаря стремлению к функциональному равновесию составляющих ее элементов — текстов и риторических приемов [Женетт, 1998, с. 338—339].
Теория, представленная Майклом Риффатерром, ориентируется исключительно на читателя. Особое внимание автором уделяется процессу чтения, понимаемого как интерпретация литературного текста через расшифровку «скрытых слов» — гипограмм, ведущих к смыслу [Riffaterre, 1983].
Гипограмма, по М. Риффатерру, представляет собой продукт литературной практики, и ее сущность состоит в выявлении отношения знака к ранее существовавшему выражению или комплексу.
Гипограммы не находятся в самом тексте, для установления интертекстуальных связей и дешифровки гипограмм ученый вводит «принцип третьего текста», для чего, опираясь на семантический треугольник Г. Фреге, рисует свой, где Т является текстом, Т' — интертекстом, а И — интерпретантой:
По мысли М. Риффатерра, интертекстуальность не срабатывает, если чтение от Т до Т' не проходит через И, а значит отношения Т и Т' не сводимы к простому представлению о заимствовании и влиянии. Здесь имеет место трансформация смыслов обоих текстов. М. Риффатерр определяет литературный текст как «ансамбль пресуппозиций» [Цит. по: Денисова, 2003, с. 44—46].
Итак, теория интертекстуальности, сформулированная в трудах постструктуралистов, изменила присущее структурализму представление не только о письме, но и представления о способах чтения и анализа литературы. Несмотря на несколько крайние взгляды ее создателей, она получила должное внимание и заняла прочное место, превратившись в одно из важнейших учений XX века и получив развитие в многочисленных трудах литературоведов и лингвистов.
1.1.3. Современные подходы к изучению категории интертекстуальности. Типы интертекстуальных знаков
В более поздних исследованиях, посвященных проблемам интертекстуальности, понимание феномена трансформируется. Концепция постепенно проходит путь от ограниченного представления о нем как о конгломерате, «мозаике» цитат конкретных источников, в котором в отсутствие авторского «голоса» начинают работать механизмы транстекстуальных взаимодействий, до понимания интертекстуальности как генеративного процесса, иными словами пути, в процессе которого статическая модель сменяется динамической и важную роль приобретает субъективный фактор. Категория интертекстуальности становится объектом изучения различных современных лингвистических направлений, вследствие чего расширяется ее понятийный аппарат и сфера практического применения.
Теория интертекстуальности находит осмысление в стилистике декодирования, семантике, коммуникативной лингвистике, теории литературы, в этнопсихолингвистике и теории перевода, в теории текста, когнитивной лингвистике, лингвосинергетике. Рассмотрим последовательно данные концепции. Трактовка теории интертекстуальности в стилистике декодирования
В рамках стилистики декодирования проводит свое исследование интертекстуального явления И.В. Арнольд. Под интертекстуальностью она понимает разнообразные включения в текст других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде цитат, реминисценций и аллюзий, либо лексических или других языковых вкраплений, контрастирующих по стилю с принимающим текстом. Автору принадлежит детально разработанная классификация языковых и текстовых включений, а также их функций.
Отмечая необходимость отличать от интертекстуальности близкие, но не тождественные ей явления других межтекстовых связей (влияния одних писателей и целых литературных направлений на других, бродячие сюжеты сказок и эпоса), автор, однако, строит свое исследование в рамках статической модели. И.В. Арнольд определяет центральную задачу исследователя как установление наличия включения, идентификацию и анализ максимально полной номенклатуры источников цитирования. Для англоязычных текстов, например, важнейшими, по мнению исследователя, являются классическая английская литература и Священное Писание. Автор делает акцент на необходимости полной экспликации аллюзивного материала и полного понимания [Арнольд, 1974; 1995].
Трактовка теории интертекстуальности в семантике
В рамках статической модели остается и исследовательская работа И.П. Смирнова, в которой интертекстуальность трактуется в семантическом плане. Согласно исследователю, интертекстуальность — это свойство художественного произведения формировать свой собственный смысл посредством ссылки на другие тексты. Феномен литературной интертекстуальности, по мнению исследователя, не сводим к диалогу. Художественный текст выступает как поле, в котором трансформируются претексты.
С точки зрения функциональной дифференциации исследователь выделяет реконструктивный и конструктивный типы интертекстуальности. В процессе реконструктивной интертекстуальной работы писатель, по мнению автора теории, «регистрирует общность двух или более источников в плане выражения, постигая таким образом их смысловую связность. Конструктивная интертекстуальность, напротив, предусматривает, что автор, установив сходство (внешне несходных) источников в плане содержания, будет стремиться далее к тому, чтобы связать их означающие элементы внутри собственного произведения» [Смирнов, 1995, с. 20].
Наряду с данными видами И.П. Смирнов различает интертекстуальность диахроническую и синхроническую. Последняя подразумевает не физическое, а культурное время, в котором предшествующие и последующие тексты могут выражать установку одной и той же эпохи [Там же, с. 48].
Автор стремится исчислить все возможные с логической точки зрения отношения между произведениями, описать правила интертекстуального взаимодействия, но, говоря о порождении интертекста, он все же рассматривает текст как объект, а не как деятельность. Однако И.П. Смирнов отмечает, что дальнейшее развитие интертекстуальной теории должно будет сомкнуться с теорией памяти, что является важным шагом на пути к динамической модели интертекста [Там же, с. 125].
Эстонский литературовед и семиотик Пеэтер Тороп предлагает разграничить понятия интекста и интертекста. В первом случае доминирует ориентация на один конкретный источник, в то время как во втором определяющей становится невозможность выделения одного (или даже наиболее важного) источника или толкования, поэтому анализу подлежат не только текстовые, но и нетекстовые составляющие, а список источников не может быть окончательным. Под поэтикой интертекста исследователь понимает комбинацию нескольких интекстов, ориентирующую читателя на многозначное восприятие нескольких переплетенных текстов [Тороп, 1995].
Трактовка теории интертекстуальности в коммуникативной лингвистике
Основы коммуникативного подхода к изучению феномена интертекстуальности заложены в исследовательской деятельности Б.М. Гаспарова, который, как и Ю.М. Лотман, обходится без термина интертекст, хотя работает именно в этой области. Именно в его трудах, по мнению Н.А. Кузьминой, происходит замена статической модели языка динамической. Б.М. Гаспаров строит свою теорию как лингвистическую теорию деятельности, основной тезис которой состоит в том, что «наша языковая деятельность осуществляется как непрерывный поток цитации, черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти» [Гаспаров, 1996, с. 14].
Важным этапом в развитии теории интертекстуальности являются введенные Б.М. Гаспаровым понятия коммуникативного фрагмента и коммуникативного пространства.
Коммуникативные фрагменты — отрезки речи различной длины, которые хранятся, подобно номинативным единицам, в памяти говорящего, и которыми он оперирует как готовыми блоками при создании и интерпретации высказываний. Коммуникативное пространство — это пространство, в которое говорящие как бы погружаются в процессе коммуникативной деятельности. В нем всплывают прототипические образы, ситуации в их жанровом и эмоциональном своеобразии, возникают аналогии или прямые отсылки к прошлому языковому опыту.
Таким образом, занимаясь изучением особенностей языковой деятельности человека, исследователь вносит важный вклад в развитие теории интертекстуальности, поскольку, в сущности, его анализ представляет собой изучение интертекстуальных перекличек [Гаспаров, 1996].
Трактовка интертекстуальности в теории литературы
В рамках поэтики (раздела теории литературы) выполнено обзорно-аналитическое исследование теории интертекстуальности французской исследовательницы Натали Пьеге-Гро, которая указывает на необходимость отграничения теории интертекстуальности от теории источников. По ее мнению, многие исследователи пользуются модным термином интертекстуальность, обозначая им традиционный подход в изучении текста, ограничивающийся поиском источников цитирования. Цель же теории, говорит исследователь, заключается не в том, чтобы подменить собой теорию источников, а в том, чтобы предложить новый способ прочтения и истолкования текстов [Пьеге-Гро, 2008, с. 43].
Автор указывает и на различные задачи, которые преследуют обе теории: «определить источники текста, значит установить оказанные на него влияния, включить произведение в ту или иную литературную традицию и, в конечном счете, показать, в чем заключается оригинальность данного автора» [Там же, с. 73]. Интертекст не предлагает никакого объяснительного принципа и не позволяет устанавливать причинно-следственных отношений между произведениями, согласно автору. Интертекстуальность «обозначает не накопление влияний, но работу по трансформации и ассимиляции множества текстов, которую осуществляет текст-центратор» [Там же, с. 74]. При этом, исследователь феномена «не совершает восхождение к первоначалу, а погружается в бесконечный круговорот текстов, где все они соприкасаются друг с другом, множась в бесчисленных взаимоотражениях» [Там же, с. 174].
Таким образом, поиск источников является важным, но лишь вспомогательным этапом на пути к изучению механизмов работы явления интертекстуальности.
Размышляя о природе явления, исследовательница выделяет ту роль, которую оно играет в литературном тексте. Интертекстуальность «подрывает монолитный характер смысла <...>, вводя инородные элементы, отсылая к уже сформировавшимся значениям, она изменяет его [текста] однозначность. С другой стороны, она нарушает и линейный характер чтения, поскольку читателю необходимо вспомнить другой текст. В результате, явление выводит на сцену смысловые особенности литературного текста, условия его прочтения, его восприятие и глубинную природу» [Там же, с. 112].
Глубоким изменениям подвергается сам принцип следования произведений. Автор указывает на то, что их место в традиции не закреплено раз и навсегда; одним из эффектов интертекстуальности является их перемещение помимо всякой иерархии. С этой точки зрения интертекстуальность есть нечто совершенно чуждое истории литературы, поскольку полностью нарушает порядок следования произведений и разрывает всякие отношения порождения и филиации между ними.
Согласно Н. Пьеге-Гро, главным средством распознания интертекста является память читателя, первостепенное значение для исследователя феномена интертекста имеет изучение способов, какими интертекстуальность ее активизирует [Там же, с. 137—150].
Интертекстуальность может быть осмыслена как «механизм метаязыковой рефлексии, позволяющий автору художественного произведения определить способ генезиса собственного текста, а читателю — углубить понимание за счет установления многомерных связей с другими текстами» [Фатеева, 2006, с. 121]. Так трактует явление Н.А. Фатеева в работе «Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов» [Фатеева, 2006], восходя к понятию полифонизма М.М. Бахтина через понятие контрапункта, благодаря внутренней музыкальной природе обоих слов.
Измерения контрапункта могут быть развернуты, по мнению автора, в применении к явлениям межтекстового взаимодействия, вследствие чего обнажится проблема организации временных планов при интертекстуальных связях. Любое интертекстуальное отношение, отмечает исследователь, строится на взаимопроникновении текстов разных временных слоев, причем каждый новый слой преобразует старый. Каждый новый интертекстуальный слой все больше будет терять прямую денотацию и будет приобретать «метареферентную функцию интерпретации и экспликации референтного смысла метатекста» [Там же, с. 150].
Согласно Н.А. Фатеевой, в структуру вновь создаваемого текста вводится все пространство поэтической и культурной памяти как смыслообразующий элемент, вследствие чего литературная традиция идет не из прошлого в настоящее, а из настоящего в прошлое.
Н.А. Фатеевой принадлежит также детально разработанная типология интертекстуальных элементов и межтекстовых связей в художественных текстах, которая объединяет идеи Ж. Женетта и принципы, разработанные П.Х. Торопом. Исследовательница выделяет:
I. Собственно интертекстуальность, образующую конструкт «текст в тексте». К данному типу межтекстовых отношений автор относит цитаты, аллюзии и центонные тексты (комплекс неатрибутированных аллюзий и цитат, вызывающий литературные ассоциативные связи).
II. Паратекстуальность — отношение текста к своему заглавию, эпиграфу и послесловию.
III. Метатекстуальность как пересказ и комментирующая ссылка на претекст (интертекст-пересказ, вариации на тему претекста, дописывание «чужого текста», языковая игра с претекстами).
IV. Гипертекстуальность как осмеяние или пародирование одним текстом другого.
V. Архитекстуальность, трактуемая как жанровая связь текстов.
VI. Иные модели и случаи интертекстуальности (интертекст как троп или стилистическая фигура, интермедиальные тропы и стилистические фигуры, звуко-слоговой и морфемный типы интертекста, заимствование приема).
VII. Поэтическая парадигма [Там же, с. 122—159].
Ценным материалом исследования являются выделенные автором функции интертекстуальных элементов. Н.А. Фатеева считает основной функцией интертекстуального включения базовую функцию коммуникативных актов — коммуникативную функцию. Способность категории интертекстуальности участвовать в хранении и передаче информации находит выражение в познавательной (референтивной) функции. Регулятивная (апеллятивная) функция категории интертекстуальности проявляется в том, что отсылки к каким-либо текстам в составе данного текста могут быть ориентированы на совершенно конкретного адресата — того, кто в состоянии опознать ссылку и адекватно понять стоящую за ней авторскую интенцию. В случае межтекстового взаимодействия апеллятивную функцию, отмечает автор, трудно отделить от фатической функции — установления между адресантом и адресатом отношений «свой / чужой»: установление общности их семиотической памяти, идеологических и политических позиций и эстетических пристрастий. Если в интертекстуальном включении прямо выражено субъективно-психологическое отношение адресанта к тому, о чем он говорит, то реализуется эмоционально-экспрессивная функция. Подбор цитат, характер аллюзий, по мнению Н.А. Фатеевой, является важным элементом самовыражения автора. Категория интертекстуальности способна реализовать метатекстовую функцию. Для читателя всегда существует альтернатива: либо продолжать чтение, считая, что этот фрагмент ничем не отличается от других фрагментов данного текста, либо обратиться к тексту-источнику для более глубокого понимания, истолковать опознанный фрагмент при помощи исходного текста. Опознание интертекстуальных ссылок представляет собой увлекательную игру, сложность которого может варьироваться в широких пределах — от опознания цитаты до профессиональных изысканий, направленных на выявление таких интертекстуальных отношений, о которых автор текста, возможно, не помышлял. Подобное исследование находит воплощение в поэтической функции категории интертекстуальности. Интертекстуальные связи, создавая вертикальный контекст произведения, отражают неодномерность смысла и включают в действие смыслопорождающую функцию [Там же, с. 37—39].
Трактовка теории интертекстуальности в этнопсихолингвистике и теории перевода.
Г.В. Денисова, занимаясь изучением постмодернистских текстов, переносит трактовку об интертекстуальности в план этнопсихолингвистики и теории перевода. Исследователь предлагает подход к интертекстам как к ключевым центрам культуры, отражающим национальный менталитет. Особое внимание при этом автор уделяет интерактивным процессам взаимодействия двух семиотических систем — языка и культуры — с позиции лингвокультурной компетенции носителей языка. Свою концепцию автор строит на понятиях «лингвокультурное сознание», «этнокультурная память», «сильный текст», «слабый текст», теории прецедентности Ю.Н. Караулова [Денисова, 2003; Караулов, 1987].
В работе «В мире интертекста: язык, память, перевод» [Денисова, 2003] исследователь показывает, как любая языковая личность, формирующаяся в рамках определенного лингвокультурного пространства, неизбежно оказывается под воздействием интертекстов и одновременно сама становится использующим их субъектом. Область культурной памяти, представленная определенным набором текстов, получает в работе название интертекстуальной энциклопедии, которая состоит из «сильных», иными словами, постоянно востребуемых текстов, получивших значимость в культуре, и текстов «слабых», находящихся на периферии культурного пространства. Автор устанавливает многослойную структуру интертекстуальной энциклопедии, складывающуюся из разных типов энциклопедий. В структуре выделяется ядро (национальная энциклопедия), интертекстуальная периферия (индивидуальная энциклопедия) и промежуточный подвижный слой между ними.
Проведенный автором анализ передачи интертекстуальных знаков в другую лингвокультуру, показывает, насколько успешность коммуникативного акта зависит от совпадения энциклопедий у представителей разных лингвокультурных сообществ [Денисова, 2001; 2003].
Трактовка теории интертекстуальности в теории текста
Изучению лингвистических аспектов интертекста и интертекстуальности, которые рассматриваются в свете новых исследовательских подходов современной теории текста на материале творений латиноамериканских авторов, посвящена работа иркутской исследовательницы Т.Е. Литвиненко. Автор, вслед за P.-А. де Бограндом и В. Дресслером, связывает интертекстуальность с особого рода знанием, входящим в компетенцию языковой личности, а именно со знанием «других текстов», от которого зависит успешность порождения и восприятия каждого следующего сообщения. Благодаря этим знаниям, полученным в результате длительного и активного использования необозримого количества текстов, человек, по мнению исследовательницы, приобретает способность оперировать различными типами текстов, имеющими определенные черты и предназначенными для определенных целей.
Таким образом, интертекстуальность трактуется Т.Е. Литвиненко как «соотнесенность текста с его типом или другим текстом (текстами), устанавливаемая на основе критериев, очевидных для участников коммуникации» [Литвиненко, 2008, с. 31—32].
Исследовательница приводит одну из самых знаменитых цитат Х.Л. Борхеса, восходящую к эпохе древних религиозно-философских осмыслений действительности, «мир — это текст» и говорит о том, что представление о мире как о тексте или «о всеобъемлющем поликодовом письме позволяет выявить его интертекстуальную природу, объективированную в многочисленных взаимопереходах и связях его отсылающих друг к другу фрагментов» [Там же, с. 94].
Данная метафора взаимосвязана с концептуальной метафорой «текст — это мир», в свете которой текст осмысляется автором как «заново, «своими словами» выраженный коллективный концепт, аккумулирующий накопленные — интертекстуальные — знания о мире» [Там же, с. 287].
Автору принадлежит также самый подробный анализ производных единиц с терминоэлементом «— текст» — понятий, которые возникли в результате моно- и междисциплинарных исследований и стали уже неотъемлемой частью современного научного познания. Среди них, например, авантекст, автотекст, аллотекст, антитекст, архетекст, гипертекст, интертекст, интекст, метатекст, паратекст, прототекст, пратекст, подтекст, сверхтекст, транстекст, унитекст, фенотекст, экзотекст, супертекст, эпитекст и ми. др.
Т.Е. Литвиненко обращает внимание читателя монографии на продуктивность познавательной модели с одинаковым финальным терминоэлементом, на их количество (свыше 50 единиц), рассматривает вербальную структуру дериватов, отражающую содержание номинируемых понятий. Данные единицы, по мнению автора, являют собой попытку зафиксировать важные свойства текстов и представляют значительный объяснительный потенциал [Там же, с. 37—92].
В последние годы появляются дискурсивно-ориентированные исследования феномена интертекста, в основе которых лежат выводы, к которым лингвисты пришли в результате дискуссий о тексте и дискурсе [Чернявская, 2004a; 2004b; Гордиевский, 2006; Аристов, 2007; Вышкин, 2007; Лашина, 2008].
В.Е. Чернявская подходит к изучению интертекстуальности, которую автор рассматривает как процесс разгерметизации текстового целого через особую стратегию соотнесения одного текста с другими текстовыми / смысловыми системами и их диалогическое взаимодействие в плане и содержания и выражения, в его тесном взаимодействии с феноменом интердискурсивности.
Исследователь указывает на необходимость анализа текста в неразрывной связи с его вокруг- и надтекстовым фоном, ментальными и коммуникативно-типологическими условиями создания этого текста, с системой прагматических стратегий, операционных установок автора сообщения, взаимодействующего с адресатом, с экстралингвистическим контекстом.
Тексты, по определению автора, существуют в общем когнитивном пространстве, которое может быть сопоставлено с неким общим предтекстом, или интертекстом в духе идей Ю. Кристевой, Ж. Дерриды, М. Риффатера и др. Внутри этого пространства имеет место взаимодействие на уровне ментальных процессов, которое подразумевает использование в различных текстовых системах неких общих когнитивных и коммуникативно-речевых стратегий автора сообщения, реализацию общих операциональных шагов.
Такого рода отношения между текстами, возникающие при оперировании общими прототипическими правилами и стратегиями текстообразования с использованием одних общих смысловых систем, культурных кодов, предполагают не столько уровень текста, сколько уровень дискурса.
Феномен интертекстуальности исследователь рассматривает в двух моделях — широкой, радикальной, по М. Бахтину, Ю. Кристевой и др., и узкой, намеренно тематизированной.
Первая концепция рассматривает интертекстуальность как универсальное свойство текста вообще, который, в свою очередь, выступает как транссемиотический универсум, вбирающий в себя все смысловые системы и социокультурные коды; как безграничный бесконечный интертекст (М. Бахтин, Ю. Лотман, Ю. Кристева, Р. Барт, М. Риффатер и др.).
Материалом исследования автора является научный текст. В соответствии с узким пониманием, интертекстуальность в научном тексте определяется В.Е. Чернявской как диалог с конкретной чужой смысловой позицией, выступающий как особый способ смысло- и текстопостроения, поскольку научная новизна отражает поступательность, эволюционность, преемственность научного познания во временном контексте. Рассматриваемое взаимодействие маркировано в текстовой ткани с помощью тех или иных языковых сигналов-маркеров интертекстуальности (цитаты, косвенная речь, фоновые ссылки, примечания, сноски) [Чернявская, 2004а, с. 49—50].
В своей исследовательской работе автор рассматривает широкую модель как обращенную к дискурсу, определяя бесконечный интертекст как интердискурс, реинтегрирующий в целостную систему человеческое знание, рассеянное в различных социокультурных дискурсивных формациях.
Об интертекстуальности автор говорит как о текстовой категории в собственно лингвистическом смысле. Об интердискурсивности — характеризуя взаимодействие между различными типами дискурса, интеграцию, пересечение нескольких различных областей человеческого знания и практики. Маркерами интердискурсивности являются элементы языковой системы, текстовые структуры, коммуникативно-речевые стратегии, приемы, операциональные шаги речевого субъекта, закладываемые им в текстовой ткани и характеризующие одновременно многие дискурсы [Чернявская, 2004а].
Трактовка теории интертекстуальности в когнитивной лингвистике
В русле когнитивной лингвистики явление интертекстуальности рассматривают исследователи Д.Г. Гудков и В.В. Красных, определяя интертекстуальные единицы как прецедентные феномены, национально-детерминированные представления, которые составляют когнитивную базу того или иного лингвокультурного сообщества. Среди прецедентных феноменов авторы теории выделяют прецедентный текст, прецедентное высказывание, прецедентное имя и прецедентную ситуацию [Гудков, 2003; Красных, 2003].
В рамках когнитивной лингвистики строит свое исследование и И.Г. Потылицина, взяв за основу теорию концептуальной интеграции (теорию ментальных пространств) Ж. Фоконье и М. Тернера. Указанная теория строится на принципе взаимодействия ментальных конструктов (пространств), которые включают: 1) вводные ментальные пространства, содержащие фреймы соответствующих концептуализируемых областей; 2) общее ментальное пространство, отражающее общие для вводных пространств элементы; и 3) интегрированное, или смешанное пространство, в котором сходные составляющие, благодаря динамичным по своей природе процессам соединения, дополнения и развития, смешиваются в единое целое, образуя новые значения, не характерные для каждого из них в отдельности во вводном пространстве. И.Г. Потылицина основным элементом построения ментального пространства считает аллюзию.
Применяя методы теории концептуальной интеграции и действие механизмов инференции к исследуемому материалу, автор представляет процесс интерпретации аллюзивной интертекстуальности в виде модели взаимодействия ментального пространства аллюзивного текста и ментального пространства восстанавливаемого претекста [Потылицина, 2005].
Трактовка теории интертекстуальности в лингвосинергетике
В рамках новой модной науки лингвосинергетики строят свои исследования, посвященные феномену интертекстуальности, Н.А. Кузьмина и Н.С. Олизько. Трактуя феномен как некую текстовую семиотическую культуросферу, характеризующуюся процессами порождения, понимания / интерпретации и взаимодействия текстов, Н.А. Кузьмина описывает явление с использованием терминологического аппарата синергетики (энергия интертекста, автора и читателя; энергообмен в интертексте; энергетический резонанс). Исследователь выделяет три основные субстанции интертекста — Время, Человек, Текст. Вхождение художественного произведения в интертекст описывается как переход от порядка к хаосу [Кузьмина, 1999; 2001].
Н.С. Олизько считает средством выражения интертекстуальных отношений различных видов в художественном постмодернистском дискурсе фрактальную модель ризомы, представляющую собой разветвленную многоуровневую структуру, которая находится в состоянии динамического изменения [Олизько, 2007a; 2007b].
Интертекстуальные связи могут быть установлены не только с текстами других художественных произведений, жанрами, дискурсами, но и с другой семиотической системой, текстами произведений других видов искусства — живописи, графики, музыки, архитектуры, скульптуры, кино и т. д. Данное явление получило название интермедиальности / интерсемиотичности (синкретической интертекстуальности в терминологии И.В. Арнольд [Арнольд, 1999]).
Встречаются взгляды исследователей на интермедиальность как на один из видов интертекстуальности (А.Х. Сатретдинова [Сатретдинова, 2004], Н.А. Фатеева [Фатеева, 2006], Н.В. Петрова [Петрова, 2008]), в других трудах предпринимаются попытки разграничить оба явления, сопоставить их, определить специфику каждого (Ю.А. Башкатова [Башкатова, 2006], И.А. Суханова [Суханова, 2006], Ю.Л. Цветков [Цветков, 2007]).
Интерес к проблемам интертекстуальности закономерно привлек внимание исследователей к ряду единиц и приемов, служащих средством выражения изучаемого явления. Многие из данных единиц считались давно и хорошо изученными, однако, попав в фокус новой теории, они стали рассматриваться и классифицироваться по-другому, приобрели новые признаки и характеристики.
Типы интертекстуальных знаков
Исследователи, изучающие межтекстовое взаимодействие, по-разному классифицируют интертекстуальные знаки. Общепризнанными типами интертекстуальных включений считаются цитата, аллюзия и реминисценция.
Цитирование является наиболее частым проявлением феномена. Традиционное определение цитаты находим у И.Р. Гальперина: «Цитата (от лат. Cito — высказываю, провозглашаю) — это повтор фразы или высказывания из книги, речи и т. п., используемое для авторитетности, иллюстрации, доказательства или как основа для дальнейших рассуждений на какую-либо тему» [Гальперин, 1958, с. 176—177].
Цитатой называют дословное или видоизмененное воспроизведение отрывка из какого-либо текста [Лушникова, 1995; Баева, 2003]; фрагмент текста, при включении которого очевидна авторская установка на использование чужого слова [Кузьмина, 1999, с. 217]; вид интертекстуальной связи, при котором фрагмент текста-источника интегрируется в текст-носитель [Михайлова, 2002].
Стилистическая функция цитаты заключается в создании образности, выразительности и емкости речи. Она позволяет экономно и глубоко характеризовать явление действительности посредством художественных образов мирового искусства, мифологии, фольклора и др. [Лушникова, 1995]. Литературная цитата «как бы замещает или концентрирует сложный образ, воплощенный в художественном произведении» [Виноградов, 1982, с. 231], является формой художественного мышления [Арнольд, 1995, с. 49].
Французская исследовательница Н. Пьеге-Гро называет цитату эмблематической формой интертекстуальности, поскольку она непосредственно позволяет наблюдать, каким образом один текст включается в другой. Н. Пьеге-Гро обращает внимание и на важность выбора цитируемого текста, его объем и границы, способы монтажа, смысл, который приобретает цитата при введении в новый контекст, считая все это важнейшими компонентами ее смысла [Пьеге-Гро, 2008, с. 84—85].
Материальным проявлением разнородности текста являются типографические приемы: отбивка цитаты, использование курсива, кавычек или тире. Некоторые исследователи выделяют такую особенность цитаты, как точное указание источника, другие относят данное свойство цитаты к разряду необязательных. Ссылка на источник цитирования может приобретать различные формы: непосредственно в тексте до или после цитаты, в примечаниях, внизу страницы и т. д.
В работах последних лет исследователи стремятся показать, что, несмотря на свой эксплицитный характер, прием цитирования является непростым явлением, а функции цитаты далеко выходят за рамки той роли, которая ей приписывается по традиции — быть авторитетной и орнаментальной. В поэтике интертекстуальности цитата перестает играть роль простой дополнительной информации и становится «залогом самовозрастания смысла текста» [Олизько, 2007, с. 63]. Другим важным свойством цитаты, отмечает Н.А. Баева, является ее принадлежность двум текстам одновременно — тексту оригинала, откуда она взята, и принимающему, в который она инкорпорирована. В результате включения цитаты создается диалогичность двух текстов, что приводит к возникновению разнообразных дополнительных смыслов и семантических приращений [Баева, 2003, с. 86—87].
Подробное описание различных видов цитат дано Х.Ф. Плеттом, который изучал приемы цитирования с учетом реализации интертекстуального механизма, роли и интенций отправителя и степени воспринимаемости и узнаваемости цитаты получателем сообщения. С учетом вышеперечисленных факторов Х.Ф. Плетт различает следующие виды цитат:
1. Цитаты из авторитетных источников, необходимые для подтверждения правильности и полномочности собственных высказываний отправителя. Цитаты этого вида представляют собой отрывки или точные ссылки на законодательства, священные тексты, документы идеологического содержания и т. п.
2. Научные цитаты, привлекаемые с целью аргументации собственной научной позиции исследователя. В отличие от авторитетных цитат, они могут служить материалом дискуссии или оспаривания.
3. Орнаментальные цитаты, используемые как вторичные эстетические средства воздействия, усиливающие коммуникативно-прагматический потенциал нехудожественных текстов.
4. Поэтические цитаты, заимствуемые из претекстов поэтического дискурса, позволяя полнее выразить смысл художественных и нехудожественных текстов [Цит. по: Литвиненко, 2008, с. 122—124].
Другим традиционно выделяемым типом интертекстуальных отношений является аллюзия (фр. Allusion — намек). Этимология слова восходит к латинскому alludere — смеяться, намекать, образованному от глагола ludere — играть. В отличие от цитаты, аллюзия лишена буквальности и эксплицитности, она прибегает к иным механизмам воздействия на память и интеллект читателя. Ее специфика заключается в косвенной отсылке, которая заставляет работать память читателя особым образом.
Использование аллюзии предполагает знание факта, явления или лица, на которые ссылается автор произведения. Как правило, указание на источник при этом не дается. Аллюзии служат более глубокому осмыслению текста, ориентируясь на тезаурус читателя. Отличие аллюзии от цитаты в том, указывает И.Р. Гальперин, что цитата повторяет более или менее точную формулировку оригинала, хотя значение может быть видоизменено новым контекстом, аллюзия же — только упоминание о слове или фразе, которые могут рассматриваться как ключевое слово высказывания. Она основана на накопленном опыте и знаниях писателя, которые подразумевают подобный опыт и знания у читателя. Помимо этого, распознавание аллюзии вызывает у читателя больше трудностей и требует от него больше эрудиции, фоновых знаний [Гальперин, 1958].
В случае если текст, историческое событие, социально-бытовые реалии, факты, к которым отсылает аллюзия, не хранятся в активной памяти читателя, аллюзия утрачивает свои функциональные характеристики, остается незамеченной, что нередко приводит к неадекватному пониманию. Таким образом, когда речь идет об аллюзии, в особенности об аллюзии литературной, неизменно предполагается общность литературной памяти автора и читателя.
Среди видов аллюзии выделены: 1) аллюзия-ссылка на недавние события; 2) личностная аллюзия — ссылка на факты автобиографии писателя; 3) метафорическая аллюзия, целью которой является передача дополнительной информации; 4) имитационная — имитирует стиль писателей и 5) структурная аллюзия — отражает структуру другого произведения [The Concise Oxford Dictionary of Literary Terms, 1990, p. 6].
Если цитата и аллюзия предполагают «обязательное узнавание», то узнаваемость реминисценции является «потенциальной» и реализуется благодаря особым интертекстуальным индикаторам, маркерам [Г.В. Денисова, 2003, с. 61]. Реминисценция предполагает наличие в произведении определенных элементов, наводящих на воспоминание о другом произведении. Заимствованные элементы, намекающие на творчество другого автора, вызывают у читателя сложные ассоциации, обогащают восприятие произведения. Сопоставление оригинальных и реминисцированных выражений позволяет судить о влиянии одних авторов на других [Лушникова, 1995, с. 47].
Известны случаи автоцитат (самоцитат), автоаллюзий и автореминисценций — интертекстуальные повторы, вторично актуализирующие в корпусе текстов одного автора однажды установленные межтекстовые связи (так называемая автоинтертекстуальность, трактуемая как связь того или иного текста с более ранними произведениями его создателя).
Выделение цитаты, аллюзии и реминисценции является традиционным и общепризнанным, хотя понимание данных приемов, принципы их классифицирования варьируются от автора к автору.
Рассмотренные типы интертекстуальных знаков являются далеко не единственными способами выражения межтекстовых отношений.
Н. Пьеге-Гро, представляя в своей работе типологию интертекстуальности, помимо вышеуказанных приемов, рассматривает в качестве способов отражения отношений соприсутствия двух или нескольких текстов референцию, плагиат, пародию и стилизацию.
Ссылка-референция, согласно исследовательнице, как и цитата, являет собой эксплицитную форму интертекстуальности. Однако в случае референции текст, на который ссылается автор, непосредственно не присутствует в его собственном тексте. К ссылке подобного рода прибегают, когда требуется лишь отослать читателя к иному произведению, не приводя текст дословно.
Если цитата и референция относятся к сфере эксплицитной интертекстуальности, то плагиат связан с интертекстуальностью имплицитной, являясь неотмеченной цитатой. Совершить плагиат — значит привести отрывок из какого-либо произведения, не указав при этом, что оно принадлежит другому автору. Плагиаторство Н. Пьеге-Гро расценивает как посягательство на литературную собственность и нарушение правил естественной циркуляции текстов.
Два текста могут находиться между собой в отношении деривации, двумя основными типами которой, по мнению автора, являются пародия и стилизация. Суть пародии (греч. parodia, букв. — перепев) заключается в трансформации текста с изменением сюжета, но сохранением стиля. Автор обращает внимание на то, что наибольший эффект пародия производит тогда, когда она точно следует тексту, который она деформирует. Другой формой пародии является буквальное воспроизведение отрывка текста, но в новом контексте, в результате чего смысл отрывка искажается. Вопросу взаимосвязи пародии с категорией интертекстуальности посвящены также исследовательские труды Ж. Женетта [Женетт, 1998], Ю.Н. Тынянова [Тынянов, 1977], М.А. Роуз [Rose, 1993], Л. Хатчеон [Hutcheon, 2000], И.В. Волкова [Волков, 2006] и др.
При стилизации (фр. pastiche) исходный текст не подвергается искажению, имитируется лишь его стиль, поэтому, при подобного рода подражании, выбор предмета не играет роли. В отличие от пародии, имитация стиля не предполагает буквального воспроизведения текста. В случае стилизации от читателя требуется знание имитируемого стиля как необходимое условие его узнавания в тексте [Пьеге-Гро, 2008, с. 87—110].
Г.И. Лушникова и Ю.А. Башкатова говорят о сюжетном варьировании как еще одном средстве выражения отношений между текстами. Сюжетное варьирование не только дает новую трактовку сюжета, знакомого читателю, вызывая при этом эффект «диалогичности» авторов, но и обнаруживает углубленное и обобщенное содержание анализируемого художественного произведения [Лушникова, 1995; Башкатова, 2006].
Отметим, что в отличие от цитаты, аллюзии и реминисценции, вышеуказанные типы интертекстуальных знаков являются редко упоминаемыми и недостаточно изученными.
Итак, наличие огромного количества разноплановых исследовательских работ, посвященных изучению феномена интертекстуальности, свидетельствует о неугасаемом интересе исследователей к данному явлению и подтверждает тот факт, что потенциал теории интертекстуальности еще далеко не исчерпан. Развитие феномена в трудах ученых XX и теперь уже XXI века позволило по-новому оценить и взглянуть на многие, уже казалось бы сложившиеся, в науке о языке и литературе категории и понятия (текст, межтекстовые отношения, характер чтения, понимание и интерпретация текста и др.). Интертекстуальные знаки представлены в исследованиях отечественных и зарубежных авторов широким диапазоном форм, обусловлены задачами и выбором объекта исследования, и, что следует отметить особо, ярче всего проявляются в художественном произведении.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |