Шифры

Выше мы говорили о том, что знаком, указывающим на неоднозначность того или иного слова (имени) и актуализирующим это слово (имя) в качестве шифра, в «Адаме и Еве» может быть наличие вопроса, за которым следует разъяснение непонятного слова (имени). Ответ несёт в себе фабульную мотивировку того или иного неизвестного. Помимо фабульной мотивировки, которая открывается персонажам пьесы, существует другая, сюжетная мотивировка того же неизвестного, открыть которую должен читатель.

Наличие двух ответов на один вопрос обыграно в диалогах, которые являются подсказками «в кулису» (читателю), актуализирующими Многосмысленность (двусмысленность) сказанного. В первом акте несколько раз звучит слово «расписались», причём контекст слова абсолютно понятен: Адам и Ева расписались, то есть поженились. Но вот появляется Пончик-Непобеда, пока не знающий о заключении брака, и сообщает «литературную новость»: он говорит, что его роман принят к напечатанию, и собирается его читать. На фоне этой новости слово «расписались» актуализируется в другом (литературном же) смысле.

Адам. Читай!

Ева. Вот сейчас закусим...

Пончик. Можно читать и во время еды.

Адам. У нас тоже литературная новость: мы, брат, сегодня расписались...

Пончик. Где?

Адам. Ну где... В загсе...

Пончик. Так... (Пауза.) Поздравляю!

Дараган. А вы где, профессор, живёте? (3: 336—337)

Разыгранная здесь многозначность слова «расписались» актуализирует принадлежность к пишущему сословью не только Пончика¹.

Значимым является и повторяющийся (хотя и адресованный разным лицам) вопрос «где?». Повторяющееся «где?» обращает внимание читателя, во-первых, на значимость ефросимовского адреса, а во-вторых, на неоднозначность смоделированного в пьесе пространства.

Во второй раз внимание читателя к графической стороне текста (равно как и внимание к ефросимовскому аппарату) привлечено спором Туллеров об аппарате.

Туллер 2-й. <...> Ты лучше обрати внимание, какой у профессора замечательный аппарат!

Туллер 1-й. Туллер! Это не фотографический аппарат!

Туллер 2-й. Ну что ты мне рассказываешь! Это заграничный фотографический аппарат!

Туллер 1-й. Туллер!..

Туллер 2-й. Фотографический!

Туллер 1-й. А я говорю — не фотографический!

Туллер 2-й. Фо-то-графический! (3: 342)

Слоговое написание позволяет уловить слово «графический»; авторский смысл разрядки слова «фотографический» не совпадает с туллеровским смыслом: Туллер настаивает на «фото», автор (пишущий) — на «графический». В комическом споре почти одинаковых графически персонажей (ср. с Бобчинским и Добчинским) решается значимый вопрос, на который всех ответов не даёт даже Ефросимов, которому разъясняемый аппарат принадлежит².

Слово разбивается, и сразу же после этого в доме во второй раз разбивается посуда, что связано уже не с игрой, как в случае с разбиванием стакана, а с катастрофой. Повтор, связанный с разбиванием посуды, актуализирует данный мотив (мотив разбивающейся посуды) как знак шифра.

В третий раз на разнице между написанным и сказанным настаивает спустившийся с неба в начале второго действия Дараган, настойчиво приказывающий Еве: «Берите бумагу и карандаш! <...> Пишите...» (3: 345). Приказ повторяется дважды. В том же диалоге Дараган дважды повторяет приказ «Назад!». Указанные команды («Пишите» и «назад») двунаправлены: с одной стороны, они адресованы Еве и объяснимы патологическим состоянием Дарагана, с другой стороны, те же реплики адресованы читателю, для которого они актуализируют правомерность «обратного» прочтения текста («обратного» прочтения графически запечатлённых знаков). И, наконец, в финале второго действия Ефросимов произносит следующие слова: «<...> Бумаги и карандаш, а то я забуду, что нужно взять ещё здесь, в магазине» (3: 355).

Таким образом, слово «расписались» объединяет персонажей, в фабульном плане относящихся к разным профессиям. Кроме того, использование в качестве бумаги для письма готовой рукописи (из-за отсутствия бумаги записывать приходится на рукописи Пончика) является знаком «многослойности» текста.

На наличие шифра указывают встречающиеся в тексте тавтологии. В третьем действии избыточно повторяются слова «в лесу» («в лесах») и «хромой чёрт» («хромой бес»), причём повторяются в сильной позиции (в конце предложения, усиленные восклицательной интонацией). Из нескольких вариаций («в лесу», «в дремучем лесу», «в лесах») читатель должен выбрать искомый шифр («в лесах»). «В лесах» — название романа П.И. Мельникова (А. Печерского). Вторая часть дилогии Мельникова носит название «На горах». В четвёртом действии Маркизов на просьбу Адама подняться ещё раз на дерево (посмотреть, не летит ли Дараган) отвечает так: «Я поднимусь. Я пойду на гору» (3: 373) («на гору» здесь звучит странно, так как речь идёт о дереве; данная реплика получает мотивацию, когда в ней прочитывается шифр).

Хромота Маркизова — причина того, что Пончик называет его «хромым чёртом» («А возле Евы нет тебе места, хромой чёрт!..» (3: 358)). Слово «чёрт» звучит в третьем акте пьесы многократно. В эпизоде с обезвреженными бомбами, когда Дараган поднимает револьвер на Ефросимова, а Маркизов бьёт по револьверу костылём, Дараган произносит следующую реплику: «Адам, ударь костылём хромого беса по голове!..» (3: 364) «Хромой бес» — название романа А.Р. Лесажа.

Повтор в «Адаме и Еве» — художественный приём, функционирующий здесь как знак шифра и связанный с темой памяти и вечного возвращения (именно с этой темой связан собачий вой у Ницше³). В данном случае это возвращение к старым книгам, названия которых надо найти (прочитать) в репликах персонажей.

На автоописательном уровне повтор обыгран как многократное перечитывание/цитирование надоевшего фрагмента романа Пончика-Непобеды, который [фрагмент] Ева называет заколдованным местом (3: 359). Заколдованным местом, объединяющим два текста в одном (точнее, объединяющим различные скрытые интертексты в явном тексте), является и текст булгаковской пьесы. Перечитывание романа Пончика маркирует необходимость многократного чтения «Адама и Евы» с целью разгадывания заколдованных мест.

Герои пьесы то и дело задаются вопросом «Что это значит?», тем самым подсказывая тот же вопрос читателю. «Адам и Ева» — текст, насыщенный криптофигурами, требующими расшифровки. Тайна в «Адаме и Еве» и является объектом изображения, топикой (Ефросимов и его аппарат), и проникает в способ изображения, в риторику⁴. Криптофигуры данного текста участвуют в порождении особого (эзотерического) языка, поверхность которого «ценна лишь как то, что мы в силах превозмочь»⁵.

Проникнуть за щит риторики — значит для читателя попасть в святая святых, в подвал, где рождается крипта, прежде чем она выйдет на свет⁶. Через подвал проходит и путь героя, книгу о котором читает Захар Маркизов до катастрофы (графа Монте-Кристо), и путь самого Маркизова. Как и герой любимого романа Дюма, Маркизов, пройдя через подземелье, становится обладателем сокровищ: он находит старую книжку и получает от литературного наставника, коим является Пончик, тысячу долларов в качестве подкупа (за эту сумму Маркизов должен «отвалиться» от Евы). Тем самым наличные деньги, на которых изображён «вечный старец» и которые, как уверяет Пончик, «будут стоить до скончания живота» (3: 358), подтекстно отождествляются с книгой, в которой рассказана вечная, не утрачивающая актуальности история Адама и Евы. Вечные, никогда не обесценивающиеся книга и деньги воплощают разные значения слова «истина» (ср. с формулировкой Пончика: «На свете существуют только две силы: доллары и литература» (3: 358)).

Для читателя попасть в подвал — значит повторить посвятительный путь Маркизова, нашедшего в подвале старую книжку и переменившегося по отношению к Ефросимову. Отношения Ефросимова и Маркизова отражают отношения автора и читателя «Адама и Евы», структурированные в тексте как тайный союз, где автор выступает в роли учителя (посвящающего), а читатель — в роли ученика (посвящаемого)⁷. Прежде чем выйти к автору, стать его союзником (двойником), читателю необходимо пройти путь от наивного читателя через обряд инициации, который связан с погружением в «подвал» текста (в глубину подтекста)⁸. Вспомним, что именно в подвал зовёт Еву Адам в финале первого действия.

Синтагматически в явном плане обряду инициации соответствует второе действие пьесы. Герои пребывают в мире мёртвых (во вводной ремарке второго действия означены «мёртвая вагоновожатая», «мёртвый продавец с сорочкой в руках», «мёртвая женщина, склонившаяся на прилавок», «мёртвый у входа (умер стоя)» (3: 344)) и собирают материал для новой жизни. Во втором действии Ефросимов воскрешает умирающего Дарагана, возвращает ему зрение и слух. В воскрешении Дарагана узнаваемы превращения, которые претерпевает будущий пророк в одноимённом стихотворении Пушкина, где тоже изображён обряд инициации.

Названия литературных произведений, включённые в речь персонажей «Адама и Евы» без кавычек, не всегда актуализируются при помощи вариативного повтора. Иногда имя текста встречается в речи (персонажей или повествователя, который ведёт речь в ремарках) однажды («Пророк», «Заколдованное место», «Спиритический сеанс», «Воздушный корабль», «Идиот», «Генрих IV», «Скифы»), иногда знаком шифра, указывающим на актуализацию интертекста, является вопрос (выше мы говорили об этом в связи с «Жаком» и «Мальчиками»). Бывает, что имя интертекста заменено парафразой, что создаёт дополнительные возможности для игры, вызывая множественные идентификации («серебряная лётная птица» даёт несколько «птичьих» ассоциаций: «Серебряный голубь», «Сказка о золотом петушке», «Чайка»). Стихотворный текст разыгрывается в «Адаме и Еве» как анаморфная (искажённая) цитата (так обстоит дело с пушкинскими «Пророком» и «Я вас любил...», с лермонтовским «И скучно, и грустно...»). Анаморфные «реликты» старых текстов (деформированные или стёртые (без кавычек) имена, искажённые цитаты) соответствуют найденной Маркизовым испорченной же книжке и находятся читателем в «подвале» текста как неизвестное, должное стать известным, узнанным. Эти «реликты» являются мнемоническими отпечатками старых книг и образуют в рамках текста особый язык, своего рода литературное арго.

«Верхний» пласт текста, таким образом, является магической машиной видения литературного прошлого, «нижних», фундаментальных культурных пластов. Персонажи пьесы — иероглифические знаки литературной «таблицы Менделеева»⁹. Задача читателя — упорядочить найденные знаки («реликты») и объяснить смысл их присутствия в письме. «Письмо — скрюченное постоянство тайны внутри видимых лабиринтов (букв)»¹⁰. Текст булгаковской пьесы является смысловым лабиринтом, скрывающим некое тайное сообщение под покровом видимого. Недаром Дараган призывает Еву взять бумагу и карандаш и диктует ей послание, которое должно быть записано (только записанное остаётся в памяти культуры, кроме того, именно записанное является видимым). Дараган в это время глух и слеп. С глухотой и слепотой связан путь в лабиринте, выход из которого осуществляется посредством озарения-разгадки, через вспышку блокированного письма, разрушающую взаимодеструктивные знаковые системы¹¹.

Примечания

1. На пишущих персонажей у Булгакова обращает внимание (хотя и в другой связи) В. Гудкова (Гудкова 1987: 222).

2. Аналогичным образом не до конца разъяснит Ивану Воланда мастер.

3. Ямпольский 1996: 151.

4. О тайне как топике и о риторике тайны см.: Смирнов 1996.

5. Смирнов 1996: 26.

6. Письмо рождается в крипте отчасти потому, что здесь подавлено зрение, что здесь царят память и слепота. Память традиционно связана с письмом (Ямпольский 1996: 94).

7. О посвятительном сюжете применительно к «Мастеру и Маргарите» см.: Кораблёв 1988а.

8. О феноменологии посвящения см.: Элиаде 1994: 115—132.

9. Ср. со сближением химии и поэзии у О. Мандельштама: «Поэтические образы, так же как и химические формулы, пользуются знаками неподвижности, но выражают бесконечное движение» (Мандельштам 1987: 160).

10. Определение Мишеля Фуко. Цит. по: Ямпольский 1996: 113.

11. Ямпольский 1996: 113.