Слов о трусости Иешуа перед смертью не говорил1. Читатель главы 16 наблюдает казнь с позиции, не уступающей в зрительной перспективе позиции Афрания (в данном случае глаза Афрания видят меньше, нежели глаза читателя, так как позиция читателя совмещает позиции Афрания и находящегося в отдалении от столбов Левия Матвея). Афраний помещается «невдалеке от столбов», Левий — «не на той стороне, где был открыт подъём на гору и с которой было всего удобнее видеть казнь, а в стороне северной, там, где холм был не отлог и доступен, а неровен, где были и провалы и щели <...>» (5: 170). И далее: «Да, для того чтобы видеть казнь, он выбрал не лучшую, а худшую позицию» (5: 170).
Таким образом Левий в силу своего положения не мог и слышать предсмертных слов Иешуа; он мог только издали видеть происходящее. Записать же он мог свои собственные мысли (как он делал ранее). Сцену казни недаром наблюдают два свидетеля. Тот, кто записывает (Левий), не совсем компетентен, так как располагается поодаль от эпицентра событий; тот, кто сидит близко от столбов (Афраний), видит и слышит то же, что и читатель.
Слова и поступки Иешуа, известные читателю, расходятся с версией, которую Афраний предоставляет Пилату. В данном случае начальник тайной стражи лжёт прокуратору.
Но и на этом ложь Афрания Пилату не заканчивается. Ложью является рассказ о кошельке с деньгами Иуды, якобы подброшенными Каифе с запиской «Возвращаю проклятые деньги» (скорее всего кошелёк Каифе не подбрасывался, а, минуя его, был показан Пилату; остальное — выдумка)2, и заверение, что «женщины не было в этом деле» [в убийстве Иуды] (5: 313) (тогда как читатель видит как раз обратное и даже знает имя женщины).
В «провалы и щели» и без того неверных записей Левия Афраний добавляет путаницы. За слова Иешуа выдаются другие слова, записанные Левием (чьи это слова, в данном случае не так уж важно; тёмное место оставлено здесь автором не для того, чтобы читатель открывал какую-то единственную возможную истину, а чтобы он усомнился в источнике, облечённом безграничным доверием прокуратора). Впрочем, своему заказчику и «хозяину» начальник тайной стражи врёт только наполовину.
По отношению к Пилату Афраний ведёт двойную игру; очевидно, им движет желание причинить прокуратору максимум страданий3. Позволим себе не согласиться с утверждением И. Белобровцевой, которая считает, что «подобные сомнения» [имеется в виду сомнение, касающееся слов о трусости] «могут обернуться недоверием к любому чужому слову в романе (или выборочным, немотивированным доверием к одним эпизодам и таким же необъяснимым неприятием других)»4. Возразим: в романе, где манифестирована ситуация «спора о словах»5, подобные сомнения как раз имеют почву.
Афраний — совесть прокуратора6, его «посещения» Пилата отчасти напоминают «посещения» чёртом Ивана Карамазова7.
Примечания
1. Той же точки зрения придерживаются А. Баррат (см.: Баррат 1987: 215) и М. Андреевская (см.: Андреевская 1991: 62).
2. Читатель становится свидетелем того, как «убийцы быстро упаковали кошель вместе с запиской, поданной третьим, в кожу и перекрестили её верёвкой» (5: 308). Прослеживая дальнейший путь Афрания (см. со слов: «но путь третьего человека в капюшоне известен» (5: 308)), читатель видит, что Афраний, минуя дворец Каифы, идёт прямиком к прокуратору и кошелёк как будто находится у него. Показывая кошелёк с запиской прокуратору и рассказывая о панике во дворце первосвященника, Афраний скорее всего разыгрывает для Пилата исполнение его желаний.
3. О двойной жизни Афрания см.: Поуп 1977. Р. Поуп интерпретирует Афрания как тайного поклонника и последователя Иешуа.
4. Белобровцева 1997: 15.
5. Яблоков 1997г: 14.
6. «Деформация библейского сюжета, передача Афранию того, что в первоисточнике есть только дело совести, дело высшего суда, не кажется случайной прихотью художника». Эту цитату из неопубликованной статьи К. Икрамова приводит в своём обзоре М. Чудакова (см.: Михаил Булгаков: Современные толкования. К 100-летию со дня рождения. М., 1991. С. 14). Беря на себя роль Пилатовой совести, Афраний являет собой «тайный жар» прокуратора, что связывает его с цветаевским Чёртом, обитающим в творениях последних романтиков (см.: Короткова 1996: 93).
7. Б. Соколов указывает на то, что образ Афрания пришёл в роман из «Антихриста» Э. Ренана, где рассказано о благородном Афрании Бурре, гуманном тюремщике апостола Павла (Соколов 1991: 55—56). Б. Гаспаров указывает на образы Афрания и Воланда как на симметричные (Гаспаров 1994: 61). О том, что Воланд присутствует в Ершалаиме «в лице» Афрания, см. также: Андреевская 1991: 62.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |