Маркизов

Захар Маркизов — будущий ученик мастера, Иван Бездомный; отдельные черты этого образа унаследует кот Бегемот (об этом ниже). В шутовском обличье Маркизова (которого А. Смелянский несправедливо называет алкашом¹) узнаваемы черты шекспировских шутов, сказочных плутов. Маркизов — комический двойник Ефросимова, недаром он с самого начала наделён странным оптическим атрибутом (синими очками), которого, как и профессор, позднее лишается.

В адрес Маркизова звучит «обвинение» в чрезмерном чтении. «Посеяв» «Графа Монте-Кристо», Маркизов находит в подвале, где он питался судаком (постился), неизвестную книжку (Библию), которая требует реставрации.

Маркизов — посвящённый. Его пребывание в подвале и постничество соответствует временной смерти, пребыванию в запредельном, нижнем мире, где посвящаемый обретает сокровенное знание. Учителя Маркизова — премудрый Змей Пончик-Непобеда, написавший образцовый роман «Красные зеленя», и авторы других книг, коих Захар «массу читал» (3: 357). Именно Маркизову выпадает право выбирать между услышанным от Змея и прочитанным в найденной в подвале старой книжке. Именно Маркизов как автор другого романа победит Змея-конъюнктурщика и продолжит старую культурную традицию.

Захар Маркизов, подобно Дон Кихоту, ищет соответствий между прочитанным в книге и окружающим его в реальности. В Пончике, например, он видит Змея, в себе — то ли одного из зверей полевых, то ли другого Адама (Маркизов говорит Пончику: «Про тебя сказано: «Змей был хитрее всех зверей полевых...» (3: 356) и тут же «адаптирует» этого в книге найденного Змея к наличной ситуации, обращаясь к Пончику то «ваше сиятельство», то «гражданин Змей», то «брат Змей». И далее: «Что ты меня всё время стараешься ткнуть? Правильно про тебя сказано в книге: «полевой змей»! А про меня было так напечатано (вспоминает): «Умерло, граф, моё прошлое»» (3: 358). И далее, в четвёртом акте: «Верно, верно... Полевой змей! И как змей приютился ты у Адама за пазухой» (3: 371)).

Но, в отличие от Дон Кихота, Маркизов видит несовпадение книжной теории и жизненной практики и вносит поправки в Книгу Бытия.

Маркизов (читает). «...Нехорошо быть человеку одному: сотворим ему помощника, соответственного ему...» Теория верная, да где же его взять? Дальше дырка <...> (3: 356)

Далее, в разговоре Маркизова с Евой:

<...> Между тем я вычитал в одном произведении, неизвестном совершенно, что только два человека и были на земле — Адам и Ева. И очень любили друг друга. Дальше что было — неясно, потому что книжка разодрана. Понимаешь?

Ева. Ничего не понимаю.

Маркизов. Погоди. Но эта теория здесь не подходит. Потому что Адама своего ты не любишь. И тебе нужен другой Адам. Посторонний <...> (3: 360—361).

Маркизов учится у Пончика-Змея, у профессора («полубога») и у книг. Пончик учит Захара неповиновению: «<...> Тут каждый сам себе Адам по своему отделу. А тебе удивляюсь — не давай садиться себе на шею. Ты заведующий продовольствием? Ты! Стало быть, можешь полновластно распоряжаться. Я привык выпивать перед обедом по рюмке и работаю не меньше, если не больше других... Адамов!» (3: 356). Вскоре после этого Маркизов, отвечая Еве на её вопрос о синем пенсне, говорит: «У меня зрение слабое, и я, кроме того, не хуже других учёных» (3: 362).

Змей, как и положено Змею, «покупает» Захара, заключает с ним договор на Еву. Однако передача Пончиком Маркизову долларов Символична: именно Маркизову оказывается доступным истинный смысл происходящего.

Маркизов — изображённый читатель, ученик «профессора» (Ефросимова и автора), постигающий азы перевода. Те переводческие опыты, которые осуществляет Маркизов в «Адаме и Еве», являются, в свою очередь, шифрами для читателя, составляющими шарады, которую представляет собой образ Маркизова.

В первом действии Маркизов появляется одетым в пальто с меховым воротником, несмотря на душный вечер. Маркизов — словно человек в футляре (см. одноимённый рассказ А. Чехова), кроме того, меховой воротник — метонимический аналог шкуры.

Этот образ восходит к образу сказочного кота. Литературные предшественники Маркизова — кот из сказки Шарля Перро «Кот в сапогах», гофмановский кот Мурр («Житейские воззрения кота Мурра»). Кот из сказки «Приключения Пиноккио» (и соответственно кот Базилио из сказки «Буратино»), персонаж басни Крылова «Кот и повар».

Захар выполняет поварские обязанности в лесной колонии; в третьем акте он занят варкой супа. При этом разыгрывается эпизод, собственно и позволяющий идентифицировать Маркизова с котом.

Маркизов. Сейчас суп посмотрю.

Пончик. Кок! Посмотри суп, все голодны. (Реплика Пончика в данном случае является избыточной, тавтологичной, так как повторяет намерение Маркизова. Реплика нужна лишь затем, чтобы прозвучало обращение «кок», вокруг которого и развёртываются дальнейшие дебаты.)

Ева. Если ты хочешь помочь человеку, который желает учиться, то не сбивай его. Повар — не кок, а кук. (В слове меняется одна буква; кроме того, звучит слово «повар», которое должно «потянуть» собой другое слово, которое тоже образуется в результате замены одной буквы: кот; ср.: кок — кот и кок — кук.)

Пончик. Разные бывают произношения.

Ева. Не ври.

Маркизов. Повар — кук? Запишу. (Записывает.) На каком языке?

Ева. По-английски.

Маркизов. Так. Сейчас. (Уходит.) (3: 359)

В первом акте Ева сообщает Ефросимову, что учится на курсах иностранных языков; данный эпизод — единственная возможность использовать свои знания. Использование английского слова указывает на Многосмысленность разыгранного перевода.

«Кок» и «кук» отсылают к другому английскому слову: «cock» («петух»). Но об этом — ниже.

Ещё одна ассоциация, которую вызывает Маркизов, — Захар, камердинер Обломова. Как Захар является продолжением своего хозяина, так Маркизов является комическим двойником Ефросимова. Захар тоже выполняет при Обломове хозяйственные функции. Маркизов — слуга-плут, верно служащий своему хозяину (в данном случае — профессору, спасшему его от гибели). Также верно служит господину Кот из сказки «Кот в сапогах», «сотворивший» из сына мельника маркиза Карабаса.

С котом Мурром Маркизова роднит авторство. Маркизов, как и Мурр, — начинающий литератор. Книжка, к которой прикладывает руку Генрих, тоже испорчена, как и уже напечатанная книга, найденная Мурром у хозяина, которую кот, излагая свои житейские воззрения, употребил частично для закладок, а частично — «в качестве своего рода промокательной бумаги»². Два текста, «случайно» составившие книгу, написанную котом (опус самого кота и так называемые «макулатурные листы», в которых даны фрагменты никому не известного, написанного неизвестным автором жизнеописания Иоганнеса Крейслера³), аналогичны литературным заимствованиям Маркизова (из старой, никому не известной книжки и из романа Пончика) и гротескному палимпсесту, коим является текст «Адама и Евы» в целом.

Хромота и «слепота» Маркизова позволяют связать его с Лисой и Котом из сказки «Приключения Пиноккио». Какой-то жулик, на которого, по словам Евы, похож Захар в своём синем пенсне, возможно, и есть Кот.

Обучение Маркизова напоминает обучение деревянного мальчишки, с той разницей, что Захар учится прилежно⁴. Пиноккио охраняет кур, Маркизов ходит беседовать с петухом. Маркизов играет роль ученика и сына профессора Ефросимова (если петух со сломанной ногой — двойник Маркизова, то, «усыновляя» петуха, Ефросимов как бы усыновляет хромого Генриха, как Джеппетто/Карло усыновляет выструганного им деревянного человечка).

Маркизов называет себя пекарем: «<...> Но как же пекарю не пить. Все пили: и дед, и прадед <...>» (3: 352). Хозяин кота из сказки «Кот в сапогах» — сын мельника. Мельник и пекарь — «смежные» профессии. Кроме того, они отсылают к фамилии «Мельников-Печерский».

Кошачью природу выдаёт в Маркизове любовь к валерьянке, умение взбираться на дерево, рассказ о гривеннике, который он протягивал мёртвой кондукторше в трамвае (с гривенником пытается сесть в трамвай кот Бегемот).

Маркизов — бес (см. название романа «Хромой бес», напрямую связанное в пьесе с Маркизовым), как и Бегемот, состоящий в свите другого профессора (Воланда). Он принадлежит к числу персонажей, близких не только Ефросимову, но и автору, он наш, то есть входит в число избранных, посвящённых, как бесы в одноимённом романе Ф. Достоевского. Однако, в отличие от бесов Достоевского, негативно оцениваемых автором, Маркизов и Ефросимов — любимые герои Булгакова, старые бесы, хранители культуры, противостоящие другим, новым бесам, несущим, как и у Достоевского, идеи разрушения.

Маркизов общается со Змеем и петухом. В мифопоэтическом контексте змей и петух — составляющие интегрального образа дракона. Посредством Змея Маркизов связан с кладом: Змей приносит ему тысячу долларов, а кроме того, Маркизов находит в подвале литературный клад (неизвестную книгу)⁵.

Новое имя Маркизова — знак посвящённости. Имена Маркизова связаны с фактом биографии Гейне, который при крещении переменил имя «Гарри» («Харри») на «Генрих» (Маркизов становится Генрихом из Захара). Этот факт собственной биографии Гейне обыграл в биографии своего комического персонажа Гирш-Гиацинта («Луккские воды»), которого З. Фрейд упоминает в книге «Остроумие и его отношение к бессознательному» в связи с удачной остротой, произнесённой Гирш-Гиацинтом⁶. Гирш-Гиацинт — камердинер знатного барона Христофора Гумпелино⁷, Маркизов, как было сказано выше, выполняет хозяйственные функции в колонии, что роднит его с другим камердинером (обломовским Захаром). В третьем акте пьесы Маркизов трижды повторяет слово «теория»; «Теория» — название одного из стихотворений Генриха Гейне.

Посредством шекспировской хроники «Генрих IV» Маркизов связан с принцем Гарри, сыном короля Генриха Четвёртого (Генрихом Четвёртым называет Маркизова Пончик: «Пей коньяк, Генрих IV!» (3: 371)). С принцем Гарри, в свою очередь, сравнивается в «Бесах» Николай Ставрогин⁸. Наставник принца Гарри — Степан Трофимович Верховенский, наставник Маркизова — профессор Ефросимов, о сходстве которого со старшим Верховенским мы говорили выше. Маркизов в «Адаме и Еве» играет на пару с Пончиком, которого называет Змеем; Николай Ставрогин в «Бесах» составляет пару Петру Верховенскому, названному «премудрым Змием», Фальстафом при принце Гарри. Николай Ставрогин и Пётр Верховенский — злые дети; о злых детях, которые будут вешать собак, рассуждает в первом действии профессор Ефросимов.

Наконец, ещё один всемирно известный Генрих — герой Новалиса, Генрих фон Офтердинген, поэт, одержимый мечтой о голубом цветке, путь которого тоже проходит через подземелье (пещеры), где он видит старинную книгу⁹.

Маркизов полностью доверяется своему наставнику Ефросимову. Разрешая профессору ампутировать поражённую ногу, он признаёт в нём мастера, совершающего таинство посвящения над учеником.

Маркизов осваивает незнакомые слова, что тоже соответствует ритуалу посвящения. Вот как, например, он толкует слова «максимум» и «минимум»:

Адам. <...> Захар, как у нас запас спиртного?

Маркизов. Куда ж ему деваться? Минимум.

Ефросимов (за шатром). Захар Севастьянович! Что ты хочешь сказать — мало или много?

Маркизов. Это... много!

Ефросимов. Так тогда — максимум! <...> Да: минимум и максимум! Вообще тут лучше проще — много водки или мало водки. Проще надо. Но, во всяком случае, условимся навсегда: минимум — малая величина, а максимум — самая большая величина!

Маркизов. Путаю я их, чертей! Учи меня, дружок профессор. Дай, я тебе ещё супу налью!

Пауза.

Два брата: минимум — маленький, худенький, беспартийный, под судом находится, а максимум — толстяк с рыжей бородой — дивизией командует!

Адам. Поздравляю, товарищи: с Захаром неладно!

Ефросимов. Нет, нет! Это хороший способ запомнить что-нибудь (3: 362—363).

Маркизовская импровизация — новый сюжет на тему «Толстого и тонкого». Одноимённый рассказ Чехова отсылает к именам Герострата и Эфиальта. Герострат и Эфиальт — школьные прозвища толстого и тонкого: первый прожёг книжку, второй наябедничал начальству¹⁰. Кроме того, перед нами разыгран ассоциативный приём, с помощью которого и «проявляется», одновременно модернизируясь, сюжет чеховского рассказа.

Тот, кого А. Смелянский называет алкашом, на самом деле поэт; именно эта профессия Маркизова проявляется в фокусе его имени¹¹. «Запойность» Захара (любовь к спиртному и валерианке) связана с его поэтическим призванием. Водка здесь имеет такое же значение, как и пунш у романтиков; пьянство Захара можно интерпретировать как поэтический комплекс (комплекс Гофмана, как называет комплекс пунша Г. Башляр¹²). Спирт (водка, пунш) актуален в этом случае как источник вдохновения¹³. Вспомним, что «алкоголиком» Маркизов называет и профессора; профессору же свойственна другая привычка: он «много курит». Курение в данном случае аналогично употреблению спиртного как источник вдохновения (обе «страсти» имеют отношение к огню).

В «Адаме и Еве» именно Маркизову дано стать современным летописцем, примиряющим книжную «теорию» и реальную практику, восполняющим испорченную Книгу Бытия. По Булгакову, реальность, в которой живут его герои, текстобежна: книга об Адаме и Еве написана как бы до них и до поры хранится в подвале, скрытая от глаз непосвящённых. Уничтожается мир — страдает и книга: в книге, содержащей «теорию» бытия, найденной Маркизовым после катастрофы, осталось только начало. Дальнейшее предстоит создавать заново в соответствии с новой бытийной практикой. Предстоит возвращение к истокам, воспоминание и узнавание.

История Адама и Евы — история возвращения человечества к культуре, уничтоженной современными Геростратами. Культура, знаком которой является никому не известная книжка, и есть тот самый рай, куда возвращаются герои в результате катастрофы. Этот рай — место обретения памяти и возвращения к самим себе, увиденным ранее кем-то другим, место осуществления подлинного повторения как письма¹⁴. Книга, найденная Маркизовым, — дом Адама и Евы, в который они возвращаются другими, отличными от себя прежних. Неслучаен, думается, и тот факт, что в третьем действии Ева называет Адама и остальных привидениями, которые ей снятся. «Привидения» — пьеса Г. Ибсена, герой которой возвращается в родительский дом, раскрывающий ему его скрытую сущность. Ту же функцию, которую у Ибсена выполняет дом, в «Адаме и Еве» выполняет книга (в «Чайке» — театр в саду).

В основе подлинного повторения лежит различие; время деформирует образы. «Возвращение и повторение всегда основываются на различии, на невозможности повторить буквально. Время вписывает это различие в повторение как деформацию <...>»¹⁵. История Адама и Евы, записанная в книге, отличается от истории реальных Адама и Евы, но без этого различия невозможно узнавание и воспоминание. Реальные Адам и Ева — копии с оригинала, запечатленного в книге. Повторение мифологического опыта — условие письма¹⁶. Тот факт, что найденная в подвале книга испорчена, может означать ситуацию обретения состояния дословесности, из которого — как повторение первичного опыта — возникает письмо (роман Генриха Маркизова).

Мир, в котором оказался любитель печатного слова Маркизов, пуст, в нём скучно, так как нечего читать. Возвращение утраченного блаженства (райского состояния, которое до катастрофы было связано с чтением) отчасти достигается собственным литературным трудом, переписыванием найденной книги, в которую возвращаются, «вписываются» действующие лица современной реальности.

Маркизов — «изгнанный из профсоюза», что может быть истолковано как демон. Но и история демона у Булгакова инвертирована. «Хромой бес» Маркизов, некогда бунтовавший против буржуя Ефросимова, после катастрофы принимает сторону своего спасителя. Отголоском демонической темы можно считать слова Маркизова о всеобщем равенстве, звучащие в четвёртом действии: «Я равный всем человек, такой же, как и все! Нет теперь буржуев...» (3: 371) (ср. со сказанным ранее: «<...> и я, кроме того, не хуже других учёных»). Ко времени написания пьесы М. Булгаков тоже был в определённом смысле изгнанным из профсоюза: его пьесы не доходили до зрителя, он ощущал себя «литературным волком», писателем вне закона. К породе «серых» относится и Маркизов (обращаясь к нему, Пончик называет его «серый дурак»: «Ты, серый дурак, не касайся изнасилованной души поэта» (3: 371). Ср. со словами Маркизова, сказанными о себе: «<...> Но серость! Серость! Я одной ногой... Ну, пёс с ней, с ногой! <...>» (3: 354)).

Катастрофа, уничтожившая старые книги, поставила Маркизова (как и автора «Адама и Евы») в положение раскольника-старообрядца, так как он, несмотря на присутствие Пончика, избирает своим литературным учителем старого мастера, запечатлевшего историю Адама и Евы. Шатёр, в котором Маркизов сидит в начале третьего действия «во дворцовом кресле с обожженной книгой в руках»¹⁷, вызывает ассоциацию с раскольничьей скинией, где книга занимает место иконы. Шатёр, сделанный «из чего попало», — словно поделка бриколажёра, оперирующего имеющимся в наличии готовым материалом, заново пускающим его в ход («Внутренность большого шатра на опушке векового леса. Шатер наполнен разнообразными предметами: тут и обрубки дерева, на которых сидят, стол, радиоприёмник, посуда, гармоника, пулемёт и почему-то дворцовое богатое кресло. Шатёр сделан из чего попало: брезент, парча, шёлковые ткани, клеёнка <...>» (3: 356)). Описание шатра — автоописательный элемент текста, представляющего собой репрезентацию готового и разного (сборного) литературного материала. Предметы, собранные в шатре, — значимые предметы. Сидение на деревянных обрубках — мотив, встречающийся и в «Адаме и Еве», и в «Мастере и Маргарите» и связанный, как нам кажется, с писательским ремеслом. «Дворцовое богатое кресло», интертекстуальная значимость которого подчёркнута словом «почему-то»¹⁸, — царское место. Сидящий в кресле Маркизов — шут, играющий короля, и одновременно наследник сокровищ культуры, представленных найденной книгой (принц Генрих). Шатёр имеет отношение и к шатру шемаханской царицы из «Сказки о золотом петушке» (у Пушкина Дадон «видит шёлковый шатёр», а позднее укладывается девицей «на парчовую кровать») и тем самым актуализирует «раскольничий» подтекст пьесы.

Маркизов — идеальный читатель, которому дано право решать, какая литература лучше: та, что он читал до катастрофы, или новая, которую представляет Пончик. Маркизов разделяет печатное и литературу. Вот что он говорит Пончику в начале третьего акта: «<...> Объясни ты мне, отчего литература всегда такая скучная? <...> За печатное я не скажу. Печатное всегда тянет почитать, а когда литература... «Эх, Ваня, Ваня», — и более ничего. Межа да колхоз!» (3: 357). В финале пьесы Маркизов задаёт Дарагану вопрос о долларах («<...> Скажи пожалуйста, Дараган, как теперь с долларами будет?» (3: 380)). Вопрос этот многосмысленный, имеющий отношение к истине. Деньги с напечатанным на них вечным старцем — иносказательный аналог вечной истины (одно из значений слова «истина» у Даля — наличные деньги¹⁹).

Доллары остаются у Генриха, сам же Генрих скрывается вместе со Змеем-Пончиком, становится странником, как и тот старец, который напечатан на долларовых бумажках. Маркизов унаследовал все сокровища: и доллары, и литературу (вспомним, что говорил Захару Пончик, отдавая ему деньги за то, чтобы тот «отвалился» от Евы: «На свете существуют только две силы: доллары и литература.» (3: 358)). И то, и другое вечно, как напечатанный на бумажке старец («<...> Видишь, какой старец напечатан на бумажке? Это вечный старец! С долларами, когда Дараган установит сообщение с остальным миром, ты на такой женщине женишься, что все рты расстегнут <...>», — говорит Маркизову Пончик в третьем акте (3: 358)).

Рассуждение о вечном старце вводят в сюжет пьесы тему Вечного жида (Агасфера). Судьба Агасфера у Булгакова — судьба писателя. Агасфер — и Маркизов, оказавшийся свидетелем крестного пути Ефросимова, и Ефросимов, мечте которого о покое и Швейцарии не дано осуществиться. Агасфером называет себя в «Беге» Чарнота, остающийся в Константинополе, в то время как Голубков и Корзухина возвращаются в Россию. Немного позднее, когда пьеса будет уже закончена, «в Агасферы» «поступит» отпущенный за границу Е. Замятин, чей адрес Ефросимов в первом действии пьесы называет как свой собственный²⁰.

Обещание Маркизова «пойти на гору» («Я поднимусь [на дерево — Е.И.]. Я пойду на гору») связано с названием романа Мельникова («На горах»), а кроме того, с названием книги Дюма, которую «посеял» герой («Монте Кристо» переводится как «Крестовая гора»). Таким образом, поведение Маркизова — реализация имён книг.

Примечания

1. Смелянский 1994: 11.

2. Гофман 1972: 100.

3. Там же. С. 99—100.

4. Своего воспитанника Мурра маэстро Абрагам в беседе с господином Лотарио тоже сравнивает с «продуктом воспитательного метода», ребёнком-вундеркиндом (там же, с. 157). Роман Гофмана («Житейские воззрения Кота Мурра») — пародийный вариант «романа воспитания».

5. Змей и петух как парные образы, фабульное взаимодействие «змеиных» и «куриных» мотивов у Булгакова рассмотрены Е. Яблоковым (Яблоков 1997в: 12—49).

Пара петух/змей, которую являют собой Маркизов и Пончик, отсылает к паре Пётр Верховенский/Николай Ставрогин. Кроме того, хромому Маркизову соответствует в «Бесах» и другой персонаж: Марья Тимофеевна Лебядкина (см. названия глав 4 [«Хромоножка»] и 5 [«Премудрый змий»]).

6. Фрейд 1997: 142.

7. Там же.

8. Достоевский Ф.М. Т. 7. С. 40. См. также всю гл. 2, которая так и называется: «Принц Гарри. Сватовство».

9. Новалис 1995: 69—70.

10. Чехов 1975. Т. 2. С. 250.

11. Ещё один Генрих — граф Генрих фон Оттергейм, герой романа В. Брюсова «Огненный ангел»; прототипом этого героя является уже упомянутый нами ранее Андрей Белый.

12. Башляр 1993: 129—149.

13. Водка, о которой рассуждают булгаковские персонажи, связана с именем Д.И. Менделеева.

14. О повторе, придающем бытию форму письма, о подлинном повторении см.: Ямпольский 1996: 117—170.

15. Там же. С. 135.

16. Там же. С. 165.

17. См. вводную ремарку третьего акта (3: 356).

18. Об использовании неопределённых местоимений для построения повествования от неизвестного к известному см.: Сеничкина 1988. На наш взгляд, неопределённое местоимение «почему-то» предполагает наличие связи с интертекстом.

19. Даль 1935. Т. 2. С. 59.

20. «<...> Стало быть, Вы поступаете в драматурги, а я — в Агасферы», — пишет Замятин Булгакову 28 октября 1931 года. «Дорогой Агасфер!» — начинал Булгаков свой письмо к Замятину от 31 октября. Об отношениях Булгакова с Замятиным накануне отъезда последнего за границу см.: Чудакова 1988а: 468—473.