Аппарат Ефросимова — вещь такая же многосмысленная, как и плетёнка с петухом. В ремарке, содержащей описание Ефросимова, об аппарате сказано следующее: «<...> Через плечо на ремне у Ефросимова маленький аппарат, не очень похожий на фотографический» (3: 329). Таинственный аппарат — атрибут таинственного профессора. Литературные аналоги аппарата — волшебные стёкла гофмановского Песочника и взгляд гоголевского Вия. Неслучайно в споре об аппарате один из Туллеров произносит слово «гном».
Туллер 2-й. Но позвольте, как же, ведь это же «Гном»?
Туллер 1-й. Сам ты гном!. (3: 342)
Ср. авторскую сноску к названию повести «Вий»: «Вий — есть колоссальное создание простонародного воображение. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли...»1.
Оптические приспособления в «Адаме и Еве» атрибутируются персонажам, имеющим отношение к литературе. Маркизов впервые появляется в синем пенсне, которое позднее, в третьем акте, станет предметом обсуждения и будет выброшено Евой. Пончик носит роговые очки, Дараган ходит с биноклем.
Ефросимовский аппарат имеет отношение к сверхзрению, являясь оптическим атрибутом пророка (предвидящего) и ревизора (пересматривающего). Ефросимов наделён «двойным» зрением: он провидит будущее сквозь прошлое (думает о Буслове, не забывая о Жаке), он тот, кто пересматривает старый сюжет, глядя сквозь поверхность видимых знаков нового «письма».
Комната Адама, в которую через окно попадает странный профессор, — аналог пещеры, на стенах которой волшебный луч рисует причудливые отражения. Как уже было замечено выше, Ефросимов со своим аппаратом воплощает идею кино. Аппарат связан с памятью и возвращением. Бьющий из аппарата луч несёт в себе спасение от смерти тем, на кого он направлен. Профессор сожалеет, что забыл снять Жака («Боже мой! Жак! Жак! Ах, я дурак! Ведь я же забыл снять Жака!.. В первую очередь! Господи! Ведь это прямо помрачение ума <...>» (3: 329)). Но Жака снял (сфотографировал) Туллер («<...> Вы с Жаком ходили купаться, и я вашего Жака даже снял один раз!» (3: 341)).
Аппарат Ефросимова отличается от туллеровского (фотографического) аппарата тем, что даёт живую проекцию. Аппарат имеет отношение не только к фотографии, но и к графике (письму). То, что делает Ефросимов при помощи аппарата, сконструировать который ему помог некий мастер («Но только пятнадцатого утром мастер принёс мне коробку, куда я вмонтировал раствор перманганата в стёклах и поляризованный луч» (3: 350)), писатель делает при помощи слова. И аппарат (кино-), и слово можно рассматривать как магическую машину памяти и возвращения.
С Копполой/Коппелиусом Ефросимова сближает род деятельности. Коппелиус алхимик, Ефросимов — химик. Маркизов называет профессора алкоголиком. «Алкоголик» и «химик» складываются в «алхимик». Ефросимов — анти-Коппола: если Гофмановский персонаж своей волшебной оптикой губит людей, то булгаковский, наоборот, спасает. Но, подобно Копполе/Коппелиусу, Ефросимов разлучает влюблённых, невольно становясь соперником Адама.
Аппарат Ефросимова, как и петушок из пушкинской сказки, не только оптический, но и эротический атрибут. Как было замечено выше, аппарат в «Адаме и Еве» является таким же яблоком раздора, как и женщина, а обладание аппаратом опосредованно связано с обладанием женщиной. Ефросимов выполняет кастрационную функцию по отношению к младшим (по отношению ко всем поклонникам Евы). Подобно пушкинскому Черномору, он появляется в доме Адама в день свадьбы и отчуждает у первого человека объект любви. В сюжете «Адама и Евы» в свёрнутом виде присутствует эдипальный конфликт2: старший лишает половой идентичности младших, младшие оскопляют старшего (отнимают у него аппарат). Отнятие аппарата сродни лишению глаз и кастрации. Ефросимов несёт в себе черты пушкинского скопца (он ни разу не был женат, всегда гладко выбрит у него, по словам Евы, сваливаются штаны, он не участвует в борьбе за женщину), волшебника Черномора (Ева называет Ефросимова великим колдуном), короля Лира, князя Мышкина (об этих и других аналогиях ниже).
Аппарат Ефросимова, выполняющий функцию продолжения жизни, является аналогом сновидческой фантазии художника, неслучайно в одном из черновых вариантов пьесы происшедшая катастрофа и все последовавшие за ней события оказываются грёзой профессора, не покидавшего комнаты Адама3.
Этот аппарат связан и с чудодейственным лучом профессора Персикова («Роковые яйца»), и с аппаратами Рейна/Тимофеева («Блаженство», «Иван Васильевич»). С помощью названных аппаратов осуществляется исполнение желаний изобретателей, но результаты открытий во всех указанных случаях отчуждаются.
Аппарат — овеществлённый и отчуждённый двойник изобретателя, аналог его психического аппарата.
То, что герой имеет как данное (необыкновенный аппарат), читатель должен получить как искомое, чтобы войти в круг посвящённых и овладеть тайной знаковостью, с чем связано проникновение в подвал текста и нахождение читателем литературного клада, заготовленного для него автором. Оппозиция «зрение/слепота» — одна из смысловых доминант сюжета, актуальная как для эксплицитного текста, так и для перевода имплицитного в эксплицитное.
Носителем особого зрения, выделяющего посвящённого из рядя профанов (представителей нового истеблишмента), представлен у Булгакова хранитель культуры, истинный творец, обречённый организаторами человечества на катакомбное существование.
Для читателей обретение особого зрения является необходимым условием идеальной встречи с автором (секреты текста раскроет только проницательный читатель). В ситуации всеобщего ослепления, явившегося результатом катаклизма, особым зрением, помогающим ориентироваться в лабиринте письма, является культурная память, позволяющая находить сокрытые в тексте письмена (понимать литературное арго). Успех такого чтения зависит от способности узнавать в эксплицитном тексте, во-первых, его источники, скрытые причины и, во-вторых, вписывать в данный текст собственную историю (историю чтения), видеть в тексте собственное отражение.
Способность извлекать из текста его скрытую причину предполагает в читателе психоаналитика, знакомого с языком сновидений и готового заняться истолкованием сновидческого текста, коим является текст «Адама и Евы». На уровне автометаописания истолкованием симптомов, отгадыванием простых слов, забытых невротиком-профессором (в роли которого являет себя автор), занимаются персонажи. Отгадывание, которым заняты персонажи, предполагает отгадывающего и в читателе. Ефросимов задаёт это отгадывание как воспоминание, путь к которому лежит через ассоциации. Наряду с персонажами, помогающими профессору вспомнить простые слова, руководствуясь его сложными описаниями этих слов, читатель должен уметь получать другую (скрытую) информацию, исходя из невротической речи персонажей.
Способность узнавать в поведении персонажей собственное поведение предполагает в читателе актёра, привыкшего исполнять разные роли и видеть себя в разных сценических костюмах.
В обоих случаях [узнавания] текст является зеркалом: в первом случае — зеркалом других литературных источников (результатом их трансформации), во втором случае — зеркалом процесса собственного восприятия затекстовым читателем. Отражающая поверхность намеренно искривлена, являя отражённое в превращённом виде, что можно объяснить влиянием цензуры, побуждающей скрывать то, что стремится быть выраженным (под цензурой мы разумеем здесь психическую инстанцию, действие которой описано З. Фрейдом и в целом сводится к приданию скрываемым мыслям [сновидца] приемлемых форм).
Примечания
1. Гоголь 1994. Т. 2. С. 321.
2. Аналогичный конфликт развёрнут в рассказе А. Белого «Адам. Записки» (см.: Белый 1995а: 282—291).
3. Булгаков 1994: 341—342.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |