Заключение

Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» — одно из выдающихся произведение современной русской литературы — выдержал за последние годы множество изданий как в СССР, так и за рубежом и получил единодушную высокую оценку советской критики. Как ни парадоксально, но больше всего лавров досталось на долю исторической части романа, в которой автор с необычайной художественной силой воссоздал образ евангельского Иисуса Назорея. Чем объяснить столь резкий поворот советской критики по отношению к произведению, пролежавшему в рабочем столе писателя более четверти века? Чем объяснить сам факт выхода в свет этого романа Булгакова, многие произведения которого до сих пор не изданы в СССР и, наверно, не скоро будут изданы?

Английский критик О. Ханнс, статья которого в лондонской газете «Таймс» упомянута во введении к настоящей работе, ошибается, полагая, что публикация «Мастера и Маргариты» в СССР означает реабилитацию советским правительством библейского Иисуса Христа. Причина издания романа состоит не в реабилитации новозаветного богочеловека Иисуса Христа (советское правительство всегда стояло и по-прежнему стоит на сугубо атеистических позициях), а в тех глубоких изменениях, которые произошли в советской библеистике за последние тридцать-сорок лет.

В двадцатые-тридцатые годы, то есть в тот период, когда создавался «роман о Понтии Пилате», в советской библеистике безраздельно господствовала «мифологическая школа», отрицавшая историческую основу евангельских сказаний. Эту теорию в течение долгого времени разрабатывали такие ученые, как Р. Виппер, А. Ранович, С. Ковалев, Я. Ленцман, И. Крывелев. В этот период на русский язык был переведен ряд работ западных теоретиков «мифологической школы»: «Миф о Христе» и «Отрицание историчности Иисуса» А. Древса, «Что мы знаем об Иисусе?» Э. Гертлейна и «Загадка Иисуса» П. Кушу.

Сторонником этой школы выступает у Булгакова Берлиоз, излагающий в своей беседе с Иваном Бездомным на Патриарших прудах основные тезисы мифологической теории. С этих же позиций на несчастного Мастера обрушивается критик Ариман, обвиняющий автора в попытке «протащить в печать апологию Иисуса Христа». Взгляды «мифологической школы» отстаивают Латунский, Лаврович и таинственный «Н.Э.» подвергшие Мастера разнузданной травле. В этих условиях, естественно, роману Мастера, также как роману самого Булгакова, не суждено было увидеть свет.

Положение существенным образом изменилось к середине шестидесятых годов. Накопление нового материала (открытие курманских рукописей, папирусных фрагментов Евангелий, анализ общих законов мифотворчества) побудили некоторых советских исследователей поставить вопрос о возможном историческом существовании Иисуса Назорея — проповедника из Галилеи, послужившего прототипом евангельского Иисуса Христа. К моменту выхода «Мастера и Маргариты» в свет в СССР были опубликованы, в частности, такие работы исторического направления, как «Иисус Христос — бог, человек, миф?» М. Кубланова (М., 1964); «Историческое зерно предания об Иисусе» А. Каждана («Наука и религия», 1966, № 2), а также его статья «Жил ли Иисус Христос?» в журнале «Наука и религия» (1966, № 5); вышел ряд работ И. Амусина и И. Свенцицкой.

Становление «исторической школы» явилось решающим этапом в развитии советской библеистики и всей советской культуры в целом. К моменту публикации «Мастера и Маргариты» попытки восстановить историческое ядро новозаветных текстов уже больше не приравнивались к стремлению «протащить апологию» Христа как Бога. Более того, достижения исторической школы были взяты на вооружение советской антирелигиозной пропагандой. В связи с этим изменилось и отношение официальных кругов к «роману о Понтии Пилате», воплотившему в яркой художественной форме образ исторического Иисуса.

В самом деле, историческая часть «Мастера и Маргариты» есть ничто иное, как реконструкция реального эпизода, происшедшего в Иудее в начале I-го века н. э. Булгаковский Иешуа Га-Ноцри — молодой галилейский проповедник, вступивший в неравный бой с римской тиранией и иудейским жречеством. Критически перерабатывая новозаветный материал, автор смело счищает с евангельского рассказа налет агиографии и апологетики, подчеркивая человеческую сущность своего героя. Булгаковский Иешуа Га-Ноцри — не мессия (ни в иудейском, ни в традиционно христианском значении этого слова), а бунтарь, мужественно и бескомпромиссно отстаивающий свои убеждения. Смерть Иешуа, лишенная религиозной символики, — нравственный подвиг, демонстрирующий величие человеческого духа.

Мужеству Иешуа противостоит моральная трусость прокуратора Иудеи Понтия Пилата, вступившего в сделку с собственной совестью. Поставив интересы государства выше соображений общечеловеческой морали, спасовав перед трудной нравственной дилеммой, прокуратор, как бы меняясь местами со своей жертвой, обрекает себя на вечные муки. Лишь в конце романа, разрешая заложенную в нем нравственную коллизию в духе христианского всепрощения, автор аннулирует содеянное зло и примиряет палача и жертву.

Тщательно отбирая наиболее убедительные элементы евангельского сюжета, Булгаков выстраивает их в гармоничную, логически последовательную композицию. Все сюжетные ходы и поступки героев строго мотивированы как в художественно-психологическом, так и в историческом отношении. Обстановка, в которой действуют герои, мастерски воссозданная автором на базе изучения им исторических источников, убеждает читателя в реальности всего происходящего, создавая физически ощутимый «эффект присутствия».

«Роман о Понтии Пилате» чрезвычайно ценен в познавательном отношении. Волшебная кисть художника, приближающая события двухтысячелетней давности к современному читателю, изображает отдаленную историческую эпоху во всей ее сложности и противоречивости. Перед читателем, как на экране кинематографа, встает древняя Иудея, лежащая на перекрестке цивилизаций. Римская империя с ее военной мощью и всесильным бюрократическим аппаратом, эллинизированный Восток — бывшая империя Александра Македонского, оказавшаяся по воле истории под властью римских поработителей.

Глубокий историзм «романа о Понтии Пилате», соответствие его творческой концепции основным положениям советской «исторической школы», а также высокие художественные достоинства «Мастера и Маргариты» в целом потребовали в середине шестидесятых годов безотлагательной публикации этого шедевра современной русской, да и пожалуй, мировой литературы. Так выдающееся произведение М. Булгакова, тщательно скрывавшееся от советского читателя в течение двадцати шести лет, наконец, увидело свет и стало в один ряд с лучшими образцами русской прозы.