Вернуться к В. Ручинский. Возвращение Воланда, или Новая дьяволиада

Глава 5. Сведения о Сутеневском Аркадии Михайловиче

Мы покинули Сутеневского и Урванцева, когда они изловили левака и отправились в Дом литераторов, чтобы там отужинать. Тому имелась целая предыстория.

«Какая там предыстория?» — воскликнет иной смекалистый читатель. Драматурга цепляют в качестве обыкновенного «карася». Он обязан поить и угощать заведующего литературной частью театра в призрачной надежде снискать его благосклонность и добиться решительного перелома в проталкивании своей пьесы на театральные подмостки. Вот и вся «предыстория»!

Не торопись, сынок! Не торопись, смекалистый читатель! «Карасевую» мотивировку не станем полностью сбрасывать со счетов, но предыстория — была!

Для освещения ее мне придется хотя бы эскизно обрисовать умонастроения, свойственные нашей творческой интеллигенции. Скажем так, некоторой ее части. Чем она более всего озабочена? Собственным самовыражением? Эстетическими проблемами? Гражданской позицией? Или, может, судьбою замороченного вконец народа?

Ох, уж эти умонастроения!..

О чем свидетельствует обкусанный бессонной ночью угол подушки? Или лихорадочный блеск в глазах во время таинственных и конфиденциальных переговоров по телефону? А при их благоприятном исходе исполнение на манер американских индейцев победного танца «орла» — не на людях, в собственном кабинете? Что, наконец, главное в этих устремлениях? В чем их доминанта? (Я не удержался и употребил это модное сегодня словечко.)

А в том состоит доминанта, чтобы вырваться за границу!

Не насовсем, упаси Господи! Мы не какие-нибудь отщепенцы или евреи. На ограниченный срок. На месяц, на неделю, на пару дней — но вырваться. И не за свои кровные, не в туристскую поездку, где тебя на цепи водят по достопримечательностям, а исключительно за чужой счет: за государственный или еще чей, какая разница?

Не подумайте, что тут исключительно меркантильная мотивировка: привезти магнитофон с видешником или же обнову для повторно смененной супруги. Пусть и это тоже. Но главный кайф состоит в другом: в том, что именуется словом престиж.

Встретишься в вестибюле творческой организации с коллегой по перу. Или по театральному процессу. Или по киношному. Он тебе: «Что-то, старичок, давненько тебя не видно, уж не хвораешь ли?» А ты ему небрежно (обязательно небрежно): «А я в Испанию мотал по творческому обмену: Мадрид, Толедо, Кордова...» Слова-то какие!

Ни с чем не сравнимое, хотя отчасти и садистское наслаждение наблюдать, как у «коллеги» лезут на лоб клочковатые брови, как пробуждается завистливым блеском потухший взгляд. «Рад за тебя», — выдавливает он с трудом. А ты, чтобы распластать его, добить, добавляешь: «Замечательная страна! Гойя, Эскуриал, коррида... Теперь вот к скандинавам собираюсь, жду визы...»

Не дай Бог тому коллеге, когда он вернется домой, проболтаться собственной жене. Ой, что тут поднимется! Кошмар и ужас в последней степени! Жена примется форменным образом истреблять его за преступное бездействие. Какие-то, понимаешь, проходимцы и бездари мотаются по всему миру, а он, народный талант, жемчужина, ценнейшее достояние страны и широкой общественности, наладился ездить в Тюмень да в Сыктывкар с целью изучения жизни лесорубов и нефтяников! К черту Сыктывкар! К черту лесорубов!.. Жена силой вытолкнет его из дома, не дав спокойно отобедать. Напялит шляпу на облысевшую его голову. А он будет лепетать ей: «Да-да, ты совершенно права»...

Забросит тот коллега всякое творчество. Начнет без устали обивать пороги высоких кабинетов, разных там иностранных комиссий. Везде будет напоминать о невероятных собственных заслугах, но вот по непонятной причине обойден заграничными поездками, где же социальная справедливость?.. Что ж, пожелаем ему удачи.

По части заграничных поездок Аркадий Михайлович Сутеневский в прежние времена считался середнячком. Хотя и старался ладить с властями. Сутеневский регулярно проталкивал на сцену пьесы, которые обучали зрителя высокой коммунистической морали. Рабочие в тех пьесах единодушно отказывались от всяких премий. Инженеры в плодотворном сотрудничестве с наукой разрабатывали прогрессивную рецептуру легированных сталей. И революционную тематику не оставлял Сутеневский без внимания. В одном из спектаклей рабочие с молотками, женщины в косынках, вооруженные красногвардейцы, а также и матросы ходили целый акт по сцене кругами с красными знаменами, искали дорогу в светлое будущее. А в центре данного хоровода стоял Ильич и с присущей ему мудростью вносил в маршрут определенную корректировку.

Но вот какая история: не ценили должным образом власть предержащие старания Аркадия Михайловича. За границу выезжал он редко. А ведь могли бы, кажется, посылать — и на театральные симпозиумы, и на конгрессы, и на фестивали. Других же посылали? Хотя бы его собственного главного режиссера Карнаухова. Даром что ни поездка, обязательно досадное происшествие. Или напьется на банкете до изумления. Или, того хуже, морду иностранному театральному деятелю начистит в пылу творческой полемики, когда исчерпаются иные аргументы. Или же у него бумажник с паспортом свистнут... Все прощалось. И по одной единственной причине — непревзойденный был постановщик пьес с Ильичем в главной роли. Престарелый генсек, когда его однажды привезли на один такой спектакль, стал рваться на сцену к Ильичу, чтобы с ним посоветоваться, как дальше строить коммунизм. Еле его удержали соратники и бдительные помощники.

За кордон выезжал Сутеневский исключительно с собственным театром на гастроли. А театр ездил в одни лишь ближние страны, с передовою, как и у нас, идеологией. А хотелось туда, подальше, где сервис в отелях поприличнее и ассортимент товаров побогаче. Отдельные попытки свозить театр на гастроли и в такие страны предпринимались. Но всякий раз гастроли с треском проваливались. В самом деле, ну зачем тому же датчанину или французу вместо культурного отдыха постигать рецептуру стали, даже если сталь легированная? И относительно Ильича там давно уже разобрались, какой на самом деле наметил он кепкой маршрут для своей страны. Хорошо еще, что только собственная страна да еще братские пошли по тому маршруту, а не весь мир.

И вот грянула перестройка. Цензура дала трещину. Внимание верховных властей к театру ослабло, не до того им было, и репертуарная ситуация круто изменилась. «Новое время — новые песни», как справедливо заметил поэт Некрасов. На сценах театров взамен мартеновских цехов или живописных пейзажей с колхозной нивою на переднем плане, или же кабинета Ильича в Кремле, воспроизведенного с фотографической точностью, стали выстраивать совсем другие декорации. В основном коммунальные клоповники без удобств. В одной нашумевшей пьесе героиня с самого начала и до трагического финала безуспешно решала одну и ту же проблему — как оборудовать в лачуге, где она поселилась с дитем, хоть какой-нибудь туалет. Вихрем смахнуло с театральных подмостков передовиков производства, непреклонных в смелом научном поиске ученых. Взамен повалила туда всякая шушера — алкоголики, бомжи, наркоманы, проститутки (в том числе и валютные). Расплодилось также множество неприкаянных старушек, брошенных на произвол судьбы жестокосердными детьми. Пьесы с такими старушками брали нарасхват, поскольку в любом театре великовозрастных артисток предостаточно. Прежде они исполняли роли совсем других старушек, обогретых сыновней и дочерней ласкою, а также советской властью.

Сутеневский уловил изменение театральной погоды с чуткостью морского барометра-анероида. Пьесам нового, критического направления он дал зеленый свет. И главного режиссера Карнаухова удалось убедить, откуда подул ветер. Премьеры выстреливались одна за другой. Стали ездить на гастроли и в страны с отсталой идеологией. Играли хоть и не на первосортных сценах, но публика шла. Сборы были хоть и скромными, но кое-какая валюта перепадала, в том числе и Сутеневскому.

Как известно, аппетит приходит во время еды. Помимо зарубежных гастролей можно ведь выезжать и в индивидуальном порядке? Для этого по нынешним временам важно прежде всего занять правильную позицию — гражданскую и эстетическую.

Сутеневский разразился серией статей о театре доперестроечного периода. Камня на камне от него не оставил. Низвергал с пьедесталов вчерашних кумиров. Призывал ко всеобщему покаянию. О своих былых проделках, о том, как проталкивал он на сцену Ильича в кепке, помалкивал. Да о том все как-то сразу забыли. Восхищались бойким его пером, разящим сарказмом, безжалостным срыванием всяческих масок.

Позиция стала приносить плоды. Сутеневский прошел на выборах в правление театрального союза, вновь созданной общественной организации, которая, между нами говоря, для того, в основном, и была создана, чтобы держать под контролем вояжи за кордон. Своя рука владыка. Начал теперь он ездить и в единственном числе, и в составе компактных групп, которые сам и формировал.

Но где напастись валюты? Ее, проклятой, вечно не хватало. А ездить хотелось уже безо всякого передыху. Чтобы, не успел вернуться, а тебе уже названивают: собирайтесь, виза получена, билеты на самолет заказаны. Тут надобны усилия иного рода. Необходимо заводить, умножать и укреплять связи с закордонными театральными кругами. С размахом принимать их представителей в Москве, когда те пожалуют. Проявишь активность, исполнишь известные телодвижения, глядишь, и приглашение пришлют пожаловать с ответным визитом, при полном их валютном обеспечении.

Ни одного приезжего иностранца, имеющего отношение к театру, не оставлял Сутеневский без внимания. Прежде всего наводил справки, кто таков. Если всего лишь жалкий эстет, помешанный на новых театральных формах, сам перебивается с хлеба на квас, — сбывал его с рук. Пусть им занимается кто-то еще. Ну, а если человек дельный, имеет доступ к каким-нибудь фондам, тут уж приступал к исполнению отработанной программы. Выезжал встречать в аэропорт. Водил дорогого гостя в театры. Организовывал встречи с деятелями отечественного искусства. А под занавес устраивал обед или ужин в приватной обстановке. И уж тогда, за рюмкой водки или вина, осторожно заводил беседу о том, что не худо было бы ему нанести ответный визит. Мог бы он, скажем, и с лекциями выступить о новациях советского театра. Иной гость разведет руками и ответит: в чем дело? Приезжайте, господин Сутеневский, будем рады. А на какие шиши, не уточнит — по недомыслию или же лишь бы отвязаться. Другой же, наоборот, понимающе кивнет, пообещает прислать приглашение, где черным по белому будет написано: берем на полное обеспечение, включая деньги на карманные расходы...

За неделю до описываемых событий в Москву приехал один театральный японец. То ли продюсер, то ли театральный критик, точно не знаю. И фамилия оказалась утраченной. Никаких других японцев в нашем повествовании не предвидится, поэтому мы будем называть его — японец, и все.

Сутеневский привычно навел справки и выяснил, что японец по части иенных субсидий представляет интерес. К тому же в Японии завлит ни разу не был. Словом, заняться японцем стоило. Технология обхаживания была отработана до мелочей. Убил он на японца всю неделю. В свой театр даже не забегал. Согласитесь, где уж ему было заняться папкой, полученной от Якушкина? Впереди оставался заключительный этап — неофициальный ужин. С устройством ужина неожиданно возникли проблемы.

Домой приглашать японца было невозможно: жена некстати затеяла ремонт. Оставалось — в ресторан. Но в какой? Ресторан при Доме театральных деятелей недавно сгорел вместе с самим Домом. Это отдельная история, не станем ее развивать... В общепитовском ресторане обдерут, как липку, да еще дрянью какой-нибудь накормят. Везти японца в интуристовский — тоже нежелательно. Планируемый разговор необходимо было сохранить в конфиденции. А о какой конфиденции в интуристовском ресторане может идти речь, если, по слухам, там даже в писуарах установлены «жучки», а все официанты — тихие мальчики оттуда. Зачем же информировать КГБ о своем горячем желании посетить Японские острова?

И тут Сутеневскому поздно вечером позвонил домой Урванцев.

Он спросил, как подвигаются дела с его пьесой. (О ней мы уже наслышаны.) Сутеневский бодро ответил, что подвигаются, что «делается все возможное и даже невозможное». А сам про себя подумал: «Ты-то мне и нужен!» И поинтересовался, не мог бы Урванцев оказать ему любезность, устроить на завтрашний вечер столик в ресторане Дома литераторов? (Наивный человек! Будто там нет «жучков»?)

Как всякий уважающий себя политический обозреватель, Урванцев был полноправным членом писательского союза. В свое время он накатал брошюрку о происках империалистических разведок против нашей страны и тотчас был принят. А как его не принять, если он вдобавок к брошюре каждую неделю появляется на экранах телевизоров, чтобы поведать о новых и новых кознях ненавистного империализма? Было бы даже странно, если бы его не приняли.

Урванцев пообещал тотчас связаться с директором ресторана, с которым они приятели, и отзвонить. В ожидании его повторного звонка родилась в голове Сутеневского еще одна идея, прямо скажем, блестящая. А что если пригласить на ужин с японцем и самого Урванцева? Во-первых, поможет в качестве переводчика. Японец объяснялся по-английски, а Сутеневский знал английский через пень колоду. Привлекать интуристовскую переводчицу, которая их обслуживала всю неделю, не хотелось по причине все той же конфиденции. Для Урванцева же любой язык, что семечки. Одно слово, политический обозреватель.

Ну, а во-вторых, раз он тоже будет выпивать и закусывать, то и счет оплатит. Такого еще не бывало, не по правде жизни это, чтобы завлиты поили и прикармливали драматургов, а не наоборот. Если Урванцев решил заделаться драматургом, пусть привыкает...

Урванцев отзвонил и сообщил, что все устроено в лучшем виде. Столик заказан и даже намечено в общих чертах, чем будут потчевать. Приглашение участвовать в ужине с японцем принял с благодарностью. Договорились, что он приедет в театр. Сутеневский решил завтра хотя бы там показаться во избежание ненужных разговоров о том, что он совсем забросил свою литературную часть. Единственное, что он успел сделать, не считая ответов на телефонные звонки, — сбагрить Церберше якушкинскую оранжевую папку. Что касается японца, то за ним, с целью привезти его в Дом литераторов, была отправлена разгонная машина, прикрепленная к театру. Вот, собственно, и вся предыстория.