Образ врага

В петлюровской армии были и хорошо подготовленные, дисциплинированные сечевые стрельцы, и настоящие разбойники и погромщики. Но именно в ноябре—декабре 1918-го петлюровцы обрели свою страшную славу, которую они заметно приумножат в наступающем 1919 году.

Отряд из тридцати трех русских офицеров остановился в селе Софиевская Борщаговка, разместились по хатам, не разведав хорошенько, что село уже занято петлюровцами. Офицеров схватили и расстреляли, а селяне вдоволь поглумились над трупами: «На путях собралась толпа, обступили открытый вагон: в нем навалены друг на друга голые, полураздетые трупы с отрубленными руками, ногами, без головы, с распоротыми животами, выколотыми глазами... некоторые же просто превращены в бесформенную массу мяса»¹.

Киевляне с ужасом смотрели на обезображенные трупы. Образ петлюровца как самого жестокого, беспощадного, звероподобного врага надолго утвердился в сознании русского человека. И сто лет спустя современный русский писатель выведет имя «петлюровец» не от Симона Петлюры, а от слова «петля»: «Петлюра — всем петля»².

А украинские газеты тогда же, в декабре 1918-го, описывали злодеяния русских добровольцев, карателей, бойцов офицерских дружин. Газета «Відродження» («Возрождение») рассказывала, что пленных повстанцев добровольцы избивали шомполами — так пытались выбить из пленных сведения об украинской армии. Потом их окатывали водой, приводили в чувство. Если пленные по-прежнему отказывались говорить, их избивали снова. Случалось, что и до смерти: «Труп такого человека являл собой нечто страшное. Все тело было исполосовано шомполами, от которых оставались полосы запекшейся крови»³.

И можно было бы списать это на вражескую пропаганду, но вот русский белогвардеец Роман Гуль с сожалением подтверждает достоверность этих сообщений. 14 декабря 1918-го он вместе с другими защитниками Киева оказался запертым в здании Педагогического музея. Там можно было читать украинскую прессу. В газете «Відродження» он прочитал о крестьянине, у которого каратели вырезали язык: «Здесь же, в музее, сидело довольно много таких карателей, не стеснявшихся рассказывать о своих подвигах. "Новая Рада" приводила факты грабежей добровольцев. И тут же, в музее, приходилось узнавать, что она не лгала»⁴. Но так уж устроен человек: свои преступления, преступления своих близких, своих соплеменников и соотечественников он легко забывает, о чужих же помнит очень долго.

«Пан куренный взмахнул маузером, навел его на звезду Венеру, повисшую над Слободкой, и давнул гашетку»⁵. Это одна из первых фраз начатого, но не дописанного романа Михаила Булгакова «Алый мах». Глава из этого романа была напечатана берлинской эмигрантской газетой «Накануне». Символика очевидна, для Булгакова, пожалуй, даже несколько прямолинейна: похожий на «елочного деда» петлюровский офицер расстрелял из маузера богиню любви и красоты или даже саму любовь и красоту. Редкий в русской литературе образ абсолютного зла.

В «Белой гвардии» Булгаков писал тоньше, но петлюровцев изображал так же зло, беспощадно, смешивая национальную ненависть с классовой: «...местные мужички-богоносцы Достоевские!.. у-у... вашу мать!»⁶ — злится Мышлаевский.

Да, в том числе и классовой. Революция стала величайшим разочарованием для тысяч русских интеллигентов. Оказалось, что проклятые и оплеванные «прогрессивной» интеллигенцией авторы сборника «Вехи» были правы. Царский режим штыками охранял мир и благополучие университетской профессуры, студентов, либеральных земцев. Но в глазах мужика все эти господа в очках, пенсне и моноклях были теми же ненавистными барами, панами. Не стало царского режима — на штыки подняли самих интеллигентов. Мужик из «страдающего брата» превратился в погромщика и убийцу.

Разочарование в народе, который оказался таким «злым», «грубым», «неблагодарным», было едва ли не всеобщим. Даже академик Вернадский в своих дневниковых записях склоняется к социальному расизму и признаёт правоту расиста Гобино, мыслителя уже тогда просто одиозного: «Идеи Гобино не так уж неверны, — пишет Вернадский. — Равенство людей — фикция, и, как теперь вижу, фикция вредная. В каждом государстве и народе есть раса высшая, творящая творческую созидательную работу, и раса низшая — раса разрушителей или рабов. Несчастие, если в их руки попадает власть и судьба народа или государства. Будет то, что с Россией. Нация в народе или государстве состоит из людей высшей расы. Демократия хороша, когда обеспечено ею господство нации. А если нет? Равенства нет, и надо сделать из этого выводы»⁷.

Но Вернадский еще сомневался, а Булгаков уже убежден в собственной правоте. Шариков будет прямым литературным потомком дворника из «Белой гвардии», что чуть было не схватил, не погубил Николку Турбина. Интересно, что этот дворник лишен этнографических украинских черт. И разговор с ним возможен только один: «Желто-рыжий дворник, увидавший, что Николка вооружен, в отчаянии и ужасе пал на колени и взвыл, чудесным образом превратившись из Нерона в змею:

— А, ваше благородие! Ваше...»⁸

С петлюровцами и такой разговор невозможен. Это не шариковы, это монстры, отвратительные чудовища: «За первым батальоном валили черные в длинных халатах, опоясанных ремнями, и в тазах на головах, и коричневая заросль штыков колючей тучей лезла на парад»⁹.

Длинные халаты (в «Алом махе» они названы больничными халатами), как ни странно, не выдумка писателя. 2-й курень синежупанного полка действительно носил темно-синие больничные халаты. Синежупанный полк был набран из солдат 1-й и 2-й «синежупанных» дивизий, сформированных немцами из военнопленных украинцев. Немцы распустили эти дивизии еще в апреле 1918-го, большинство солдат разбрелись по домам. В ноябре—декабре 1918-го несколько сотен бывших синежупанников примкнули к повстанцам. Петлюра велел сформировать из них полк, но сформировали только курень, то есть батальон (большинство синежупанников остались сидеть дома, на полк солдат просто не хватило). Второй курень пришлось формировать из других повстанцев. Крестьянскому войску Петлюры не хватало обмундирования, а потому второй курень и одели вместо шинелей или жупанов в больничные халаты. Их шили тоже из темно-синего сукна. «Тазами на головах» Булгаков назвал вовсе не немецкие, а французские каски, которые носили солдаты второго куреня¹⁰.

Все украинское, национальное выглядит у Булгакова отталкивающим. Даже украинский народный музыкальный инструмент отвратителен: «Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискливо вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками»¹¹.

Петлюровцы страшны все вместе на петлюровском параде, но по отдельности каждый из них еще страшнее, еще гаже. Трое грабителей, явившихся к Василисе, строго говоря, не петлюровцы. Это всего лишь бандиты, очевидно, откуда-то с Подола. Однако они грозят фальшивым петлюровским мандатом, разговаривают на смеси русского с украинским и называют себя «казаками» («Выдай казаку носки»). Они часть того же петлюровского мира, мира босхианских чудовищ. Один походит на волка, а не на человека. Другой, долговязый гигант, «румян бабьим полным и радостным румянцем». Третий — сифилитик, разлагающийся живой труп «с провалившимся носом, изъеденным сбоку гноеточащей коростой, и сшитой и изуродованной шрамом губой»¹².

Если мы даже прибавим к «Белой гвардии» и «Алый мах», и рассказ «Я убил», все равно найдем разве что один более-менее симпатичный образ. Это тридцатилетняя красавица Явдоха, столь привлекательная, что даже стареющий Василиса едва удерживается, чтобы не прикоснуться к ней. Но прелесть этой обольстительной женщины — инфернальная, сатанинская. Настоящая киевская ведьма: «Явдоха вдруг во тьме почему-то представилась ему голой, как ведьма на горе»¹³. А раз так, то прекрасная Явдоха могла бы обернуться и отвратительным чудовищем вроде панночки из «Вия». Булгаков умел учиться у Гоголя, да и в демонологии разбирался отлично.

Но если таковы рядовые, второстепенные петлюровцы, то кто же такой сам «главный атаман»? Имя Петлюры только в «Белой гвардии» встречается 71 раз, однако образ его — неясный, размытый, нечеткий. Какой-то бритый человек, который болтается в своем салон-вагоне, «как зерно в стручке». И все-таки Булгаков находит ему место в сатанинской иерархии: «...в городскую тюрьму однажды светлым сентябрьским вечером пришла подписанная соответствующими гетманскими властями бумага, коей предписывалось выпустить из камеры № 666 содержащегося в означенной камере преступника. Вот и все. Вот и все! И из-за этой бумажки, — несомненно, из-за нее! — произошли такие беды и несчастья, такие походы, кровопролития, пожары и погромы, отчаяние и ужас... Ай, ай, ай! Узник, выпущенный на волю, носил самое простое и незначительное наименование — Семен Васильевич Петлюра»¹⁴.

«Антихристу» Петлюре Киев будет отдан на 47 дней. Михаил Булгаков, сын преподавателя духовной академии, хорошо знал Святое Писание. Если уж номер камеры отсылает к Откровению Иоанна Богослова, то и образ Петлюры до самого конца будет связан со зверем из Апокалипсиса.

P.S. История о том, как Шариков расстрелял Булгакова

Среди пленных, захваченных петлюровцами во время похода на Киев, был и некто Андрей Васильевич Булгаков, уроженец Харьковской губернии. Михаилу Афанасьевичу он, очевидно, только однофамилец. О жизни его мало что известно. Вероятно, принадлежал к «бывшим». Петлюровцы его не замучили, он вышел на свободу и проживал в Киеве до 1920 года, когда город снова заняла Красная армия. Булгакова арестовали, допросили в особом отделе 12-й армии и отправили в концлагерь — до окончания Гражданской войны. И ему еще повезло — некоторых помещали в концлагерь «до победы мировой революции».

В новой советской стране Андрей Васильевич Булгаков начал новую жизнь: трудился на Нижнетагильском металлургическом заводе. Но дурное социальное происхождение все же погубило Булгакова. В 1937-м его арестовали, заставили признаться, будто он является «участником офицерско-фашистской организации» и систематически совершал «вредительски-диверсионные акты». 15 октября 1937 года А.В. Булгаков был приговорен к расстрелу тройкой при управлении НКВД. Здесь интересна фамилия человека, подписавшего смертный приговор: лейтенант госбезопасности Шариков¹⁵.

Примечания

1. Гуль Р.Б. Киевская эпопея (ноябрь—декабрь 1918 г.). С. 351.

2. Малышев И. Номах: Искры большого пожара: роман. СПб.: Лимбус Пресс; Изд-во К. Тублина, 2018. С. 151.

3. Відродження. 1918. 6 (19) грудня.

4. Булгаков М.А. Белая гвардия. С. 364—365.

5. Булгаков М.А. Из романа «Алый мах».

6. Булгаков М.А. Из романа «Алый мах». С. 22.

7. Вернадский В.И. Дневники 1917—1921. С. 77.

8. Булгаков М.А. Белая гвардия. С. 144—145.

9. Там же. С. 215.

10. Тинченко Я. Белая гвардия Михаила Булгакова. Киев; Львов: Місіонер, 1997. С. 54.

11. Булгаков М.А. Белая гвардия. С. 213.

12. Булгаков М.Л. Белая гвардия. С. 196.

13. Там же. С. 57.

14. Булгаков М.А. Белая гвардия. С. 57.

15. Дело А.В. Булгакова нашли в фондах Государственного архива административных фондов Свердловской области журналист и краевед Инна Гладкова и директор архива Татьяна Трофимова. См.: Гладкова И. 25 екатеринбургских тайн. Екатеринбург: Уральское изд-во, 2003. С. 214—215.