Третий раз за год Петлюра брал Киев. Теперь не в авангарде германских войск, а во главе Украинской республиканской армии. Это событие стало легендарным, и жители Киева вольно или невольно превратили его в миф. «Петлюра не обманул ожиданий киевских горничных, торговок, гувернанток и лавочников. Он действительно въехал в завоеванный город на довольно смирном белом коне, — вспоминал Константин Паустовский. — Коня покрывала голубая попона, обшитая желтой каймой. На Петлюре же был защитный жупан на вате. Единственное украшение — кривая запорожская сабля, взятая, очевидно, из музея, — била его по ляжкам. Щирые украинцы с благоговением взирали на эту казацкую "шаблюку", на бледного припухлого Петлюру и на гайдамаков, что гарцевали позади Петлюры на косматых конях»1.
Паустовский несколько напутал. Петлюра и вправду гарцевал на белом коне, но это было позднее, на параде, устроенном в честь взятия Киева. А вступил Петлюра в Киев не один, а вместе с другими членами Директории. Было это так.
Город уже третий день находился под властью Украинской Народной Республики. Управлял им командующий осадным корпусом Евген Коновалец, ставший временным комендантом города. К встрече Петлюры, Винниченко и их коллег хорошо подготовились. Вокзал был украшен украинскими флагами и гирляндами зелени, землю застелили коврами. Делегаты от украинских общественных организаций приветствовали Петлюру, Винниченко, Андриевского, Швеца. На серебряных подносах вынесли хлеб-соль и букеты живых цветов. Кричали: «Слава республиканской Директории!» Несколько оркестров и хор рабочих (робітничий хор) исполнили в честь победителей старинную народную песню «Слава нашим козаченькам!». Автомобиль доставил этих «козаченек» на Софийскую площадь, где перед памятником Богдану Хмельницкому уже были выстроены войска: пехота, конница, пулеметчики, артиллеристы. Из Софийского собора вышло духовенство, и начался торжественный молебен2. Петлюра любил такие молебны, а Винниченко ненавидел, но праздника портить не стал. И только потом, после молебна, начался парад. Петлюра пересел на коня и красовался на глазах не только украинцев, но и русских, что решились прийти на парад — посмотреть на чужое торжество. Очевидно, именно тогда Петлюре поднесли и драгоценный трофей — георгиевскую саблю генерала Келлера, конфискованную при аресте героя прошедшей мировой войны.
Номера гостиницы «Континенталь», заботливо приготовленные для французских офицеров, достались петлюровцам. Сам главный атаман не погнушался поселиться в одном из номеров. Петлюра любил власть и почет, но был равнодушен к роскоши, и дворец гетмана достался Владимиру Винниченко. Сын сельского батрака поселился в генеральских покоях.
Армия Украинской Народной Республики была настоящим крестьянским войском, притом революционным. На многих красных флагах была надпись: «За владу рад!» («За власть Советов!»)3 Украинцы, встречавшие Петлюру и Винниченко на вокзале Киева, цепляли на шапки, на рукава и на грудь не только национальные (желто-голубые), но и красные ленты4. Александр Бармин, будущий советский разведчик и дипломат, оставил интересные воспоминания о петлюровцах в Киеве: «Я ожидал увидеть кавалерийские эскадроны в украинской форме, но с удивлением увидел тысячи саней и подвод, на которых двигались взбунтовавшиеся крестьяне. Толпа крестьян смешалась с солдатами без каких-либо знаков различия. Многие были опоясаны крест-накрест пулеметными лентами, за поясом у многих были гранаты. Эта толпа была вооружена самым невообразимым оружием от мушкетов до примитивных пик. На некоторых крестьянских повозках были установлены пулеметы. В толпе было немало женщин и детей, они маршировали под звуки аккордеона и пели песни. Среди флагов, которые несла толпа, было намного больше красных флагов, чем желто-голубых. Наблюдая, как этот людской поток разливался по улицам Киева, мы поняли, что это было не просто возвращение Петлюры. Это шла крестьянская революция»5.
Вопреки опасениям обывателей и возникшим позднее мифам и легендам, в Киев петлюровцы вступили сравнительно спокойно. Грабежи и убийства еще не начинались. Так же спокойно петлюровцы взяли и Екатеринослав. Они удивили жителей этого почти европейского города музейными жупанами и казацкими прическами (чубами), пели украинские народные песни и пили горилку, однако «никого не обижали»6.
Киев жил своей жизнью и при Петлюре. Работал не только кинематограф, но и банки, рестораны, театры. В Государственном народном театре Панас Саксаганский ставил популярнейшие тогда спектакли: комическую оперу Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем», трагикомедию Квитки-Основьяненко «Сватанье на Гончаровке», драму Карла Гуцкова «Уриэль Акоста». Зрители шли в театр на Большой Васильковской улице, как будто в мирное время. На сцене Украинского театра давали оперу Миколы Аракса «Катерина» (по одноименной поэме Шевченко). Театром руководил сам Микола Садовский. В зале Купеческого собрания выступала художественная капелла знаменитого Григория Давидовского. Лесь Курбас ставил «Царя Эдипа» в Молодом театре. Начала работать созданная при гетмане Академия наук. Степан Прокофьевич Тимошенко занимался организацией первого на Украине академического института — института технической механики.
Однако образцовый порядок в городе Петлюра и Винниченко установить не смогли. Очень скоро выяснилось, что новой власти не хватает профессиональных администраторов. На местах положение было еще хуже, чем в Киеве: «В учреждениях, управляемых петлюровцами, господствовала полная бестолковщина», — вспоминал профессор Екатеринославского университета Игренев. — «Одно учреждение не подозревало о существовании другого; каждое ведомство в отдельности непосредственно сносилось с Киевом. Ежедневно публиковались приказы о мобилизации, которые в тот же вечер отменялись. Так, по крайней мере раз пять объявлялась мобилизация студенчества и ни разу не приводилась в исполнение»7.
Сам Петлюра позднее в письме к Всеволоду Петрову, назначенному начальником Генерального штаба армии УНР, призна́ет: организация «наших национальных сил, национальной дисциплины и подготовки, а также умения управлять государственными делами» так плохи, что не удалось ни «перебороть деструктивные элементы нации», ни «овладеть всей территорией, населенной украинской нацией...»8
Государственным языком остался, разумеется, украинский, но теперь начали увольнять чиновников, которые за весь период гетманата так и не удосужились научиться писать и говорить на мове. Эта мера только ухудшила и без того дурное управление. Снова начали борьбу против русских вывесок, будто Украинская республика не имела других врагов: «Гайдамаки <...> ходили по Крещатику со стремянками, влезали на них, снимали все русские вывески и вешали вместо них украинские»9. Если верить Паустовскому, русских это уже не злило, не возмущало, а только веселило.
Первые действия Директории были на удивление гуманны. Еще III универсал отменил смертную казнь. Директория восстановила УНР, а с нею и действие универсала. Уже 18 декабря новые власти осудили самосуды, расправы над офицерами и объявили амнистию «политическим противникам». Пускай не местные едут за пределы Украины и служат, кому хотят, а местные могут оставаться, никто их не тронет. Наказанием им будет только моральное осуждение: «Позор пусть будет офицерам наказанием, высокой платой — развенчание ореола "добровольчества", милосердие победителей пусть будет тяжким укором»10.
Во главе правительства Винниченко и Петлюра поставили бывшего учителя словесности Владимира Чеховского. Исаак Мазепа назовет его «Алешей Карамазовым на посту премьер-министра»11. Еще при гетмане Чеховский занимал важный пост в Министерстве вероисповеданий, когда министром был Василий Зеньковский. Чеховский не забыл своего прежнего начальника и предупредил Зеньковского, чтобы тот «первые дни не ночевал дома», потому что в «первые дни нужно беречься», а в дальнейшем-де ничто уже не будет угрожать12. Зеньковского это и растрогало, и напугало: оказалось, новая власть настолько слаба, что не может защитить даже тех, кого действительно хочет спасти.
Вскоре после взятия Киева петлюровцами был арестован архиепископ Евлогий. Его привели в гостиницу «Версаль», превращенную в тюрьму. Телефонная будка заменила Евлогию камеру, нечто вроде современного КПЗ. Правда, будка была совсем не такая, какие помнят современные читатели. Там стоял даже диван. В нетопленой комнате «с грязным, мокрым от нанесенного сапогами снега полом сидели хохлы в шапках и допрашивали арестованных». Вечером к арестованному пришел Александр Лотоцкий, вновь назначенный министром исповеданий. Он был приветлив с Евлогием: «Не послушались вы меня, очень уж вы были рьяный, и вот... — с укоризной сказал он. — Но я к вам с уважением, хоть мы с вами и боролись. Не волнуйтесь. С вами случилась маленькая неприятность, я сейчас съезжу в комендатуру, все устрою — и вернусь»13. Но министр в УНР, видимо, оказался менее влиятельной персоной, чем мелкие чинуши из комендатуры. Лотоцкий не сумел добиться освобождения архиепископа и не вернулся. Более того, вскоре был арестован и митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий).
Между тем об аресте Евлогия и Антония стало известно. Украинские газеты открыто глумились над некогда грозными архиепископами. Киевская газета «Відродження» печатала сатирические стихи о них. Евлогий будто бы предлагает переметнуться к победившим украинцам:
Антоне, брате,
Та ми ж — волинці:
I демократа,
І... українці!
Но газетный Антоний мрачно отвечает:
Та всякий знає,
Що ми робили,
І пам'ятає —
Кого любили...
Газетный Евлогий возражает: важно не кто кого любит, а наша надежда на власть:
Любовь — це зрада,
Юнацька мрія,
Для нас же влада
Тверда надія!
Но Антония не переубедить, как не переубедить и памятливых украинцев:
Капут... Спускайся...
Не вірят люде...14
На самом деле оба русских архиерея держались в петлюровском плену достойно, перед властями не лебезили и в украинцы не записывались. Вскоре Антония и Евлогия увезут в Галицию, а затем еще дальше — в Польшу.
Святым отцам все же повезло, потому что в Киеве шли уже не только аресты, но и убийства. Арестованного графа Келлера ночью с 20 на 21 декабря повезли из монастыря в Лукьяновскую тюрьму. Вместе с ним везли и его ближайших соратников — полковника Пантелеева и штаб-ротмистра Иванова. По дороге все трое были застрелены. По легенде, это произошло у самого памятника Богдану Хмельницкому на Софийской площади, хотя трудно поверить, что убийцы выбрали столь заметное место. Петлюра, Коновалец и все власти УНР категорически отрицали причастность к убийству. Возможно, они не врали. Арестованный Келлер ничем не мог повредить Петлюре. Более того, в отличие от Винниченко, Петлюра не оставлял надежду на сотрудничество с белыми в борьбе против большевиков, так что гибель графа Келлера просто показывает атмосферу всеобщего беззакония, которая установилась тогда в Киеве. Не случайно слово «петлюровец» зимой 1918—1919 станет синонимом слова «бандит». Когда представители УНР начнут переговоры с французскими военными и дипломатами, те потребуют, чтобы Петлюра был отстранен от власти. Его имя будет прочно ассоциироваться с убийствами, грабежами и погромами.
Примечания
1. Паустовский К.Г. Повесть о жизни. С. 628.
2. Нова Рада. 1918. 8 (21) грудня.
3. Грациози А. Большевики и крестьяне на Украине, 1918—1919 годы: очерк о большевизмах, национал-социализмах и крестьянских движениях. М.: АИРО-XX, 1997. С. 94.
4. Нова Рада. 1918. 8 (21) грудня.
5. Бармин А.Г. Соколы Троцкого. М.: Современник, 1997. С. 33.
6. Голованов В. Нестор Махно. С. 92.
7. Игренев Г. Екатеринославские воспоминания. С. 236.
8. Петлюра С. Главный атаман: в плену несбыточных надежд. С. 29.
9. Паустовский К.Г. Повесть о жизни. С. 629.
10. Нова Рада. 1918. 5 (18) грудня.
11. Савченко В.А. Симон Петлюра. С. 236.
12. См.: Зеньковский В.В. Пять месяцев у власти. С. 267—268.
13. Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. С. 292.
14. Відродження. 1918. 7 (20) грудня.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |