Воланд и его свита характеризуются особым многообразием номинаций по сравнению с проанализированными выше главными реальными героями романа. Это связано с особой ролью указанных героев в повествовательной структуре романа, а именно с тем, что они воплощают так называемый фантастический, «сверхъестественный» план повествования. Вследствие этого герои на протяжении повествования меняют свои обличья, попеременно выступая то в одной, то в другой роли-маске. Кроме того, они совершенно по-разному изображаются в романе с точки зрения разных героев, и даже в восприятии одного и того же персонажа их характеристика может меняться.
В целом в отношении номинаций Воланда и членов его свиты прослеживается такая закономерность: и для других персонажей, и для читателя эти персонажи изначально представляют загадку, которую приходится разгадывать.
Это можно видеть на примере номинаций Воланда. На первых страницах повествования Воланд именуется посредством обобщенной и неопределенной демографической номинации «первый человек»: «И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек» (8). Эта номинация представляет собой скрытую предикацию: первый человек = «человек, который первым появился на пустынной аллее». Очевидно, что эта номинация дается с точки зрения Берлиоза и Бездомного, которые еще не знают, кто появился перед ними.
В следующем фрагменте повествование переходит в режим ретроспективного изложения («Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека»), тем самым следующая номинация — «описываемый» — дана с точки зрения этих учреждений, точнее — авторов сводок: «Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого». Затем, в качестве импликации из перечисленных в речи повествователя примет «человека» следует релятивная номинация «иностранец», которая моделирует точку зрения Бездомного и Берлиоза (для читателя такая аргументация и сама номинация звучит иронично, но персонажами принимается как нейтральная): «Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец».
Хотя любые слова персонажа в иерархически выстроенном повествовательном тексте неизбежно «пересказываются» повествователем (данная специфика дискурсивной, структуры прозы отмечена М.М. Бахтиным: «Здесь много говорящих, и в то же время один говорящий» (цит. по: [Галимова, 2002, 215])), в каждой из речевых партий — повествователя (рассказчика) и персонажа — презентуется своя, независимая, повествовательная точка зрения, ср., например: «Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей. / «Немец».— подумал Берлиоз. / «Англичанин, — подумал Бездомный, — ишь, и не жарко ему в перчатках». / А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало» (9).
Здесь Воланд именуется с точки зрения Берлиоза («немец») и Бездомного («англичанин») — при этом в одной фразе при номинации Воланда сталкивается точка зрения «учреждений», с которой солидаризируется диегетический повествователь («иностранец»), и точки зрения персонажей. Затем вновь представлены точки зрения Берлиоза и Бездомного, продолжающих попытку национальной идентификации Воланда: ««Нет, скорее француз...» — подумал Берлиоз. / «Поляк?.. подумал Бездомный» (10).
Таким образом, в первой главе романа представлена развернутая номинационная цепочка наименований Воланда, попеременно отражающая точки зрения Берлиоза и Бездомного, а иногда, возможно, и повествователя («иностранец», «удивительный иностранец», «незнакомец», «иноземец», «немец», «англичанин», «француз», «поляк», «неизвестный», «непрошеный собеседник», «интурист», «заграничный гусь», «путешественник», «заграничный гость», «престранный субъект», «владелец портсигара», «развязный неизвестный», «гражданин», «шпион», «русский эмигрант», «профессор» и т. д.) — ср., например: «— Изумительно! — воскликнул непрошеный собеседник...»; «Иностранец откинулся на спинку скамейки...»; «Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление...» (11—13).
В тексте чередуются нейтральные номинации («заграничный гость», «иноземец» и др.) и оценочные номинации («престранный субъект», «заграничный гусь», «развязный неизвестный» и др.). Такая развернутая номинационная цепочка углубляет характеристику персонажа и усиливает атмосферу загадочности, таинственности происходящего. Каждая новая номинация, кроме того, выполняет и структурообразующую функцию — подготавливает развитие некоторых сюжетных линий и мотивов повествования — например, в речевой зоне Берлиоза, с его точки зрения, возникает номинация Воланда «сумасшедший»: «Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у покойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее — профессор был сумасшедший»; «И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о существовании киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят!» (120). И такая точка зрения председателе МАССОЛИТа предопределяет его дальнейшие действия (позвонить и сообщить куда следует, что «приезжий из-за границы консультант <...> в состоянии явно ненормальном»). С другой стороны, эта номинация, особенно на фоне реплики Воланда о шизофрении, обращенной к Ивану, служит своего рода сигналом, будущих сюжетных перипетий и предваряет судьбу Ивана Бездомного и многих других персонажей романа, которые станут пациентами клиники Стравинского.
Некоторые номинации — например, «шпион» — отражают не только точку зрения персонажа, но и, самый дух описываемой эпохи — с тотальной подозрительностью и стремлением в каждом, кто чем-то выделяется, видеть «чужого», врага.
Принцип развернутой номинационною цепочки с преобладанием точки зрения персонажа используется при номинации Воланда и в дальнейшем, например, в 7-й главе первой части романа, где Воланд встречается с директором театра Варьете Степой Лиходеевым. Здесь повествователь подробно фиксирует мысли и чувства Лиходеева; регулярно использует номинации Воланда и представителей его свиты, указывающие именно на оценку и восприятие Степы («Молчание нарушил этот неизвестный...»; «Незнакомец не дал Степиному изумлению развиться до степени болезненной...»; «...визитер [Воланд] <...> рассказал все по порядку. Вчера днем он <...> предложил свои гастроли в Варьете. Степа <...> вопрос этот согласовал»; «Во втором кресле сидел тот самый тип, что померещился в передней»; «...некто третий, именно — жутких размеров черный кот...») (44—46).
Как правило, номинации Воланда соответствуют исполняемой им роли-маске в том или ином фрагменте повествования. Так, например, в сценах «сеанса черной магии» возникает новая номинация — «маг»: «— Ах, черный маг? — отозвался в трубке Римский, — афиши сейчас будут» (54); «Выход мага с его длинным помощником и котом, вступившим на сцену на задних лапах, очень понравился публике» (74); «...и маг повернул в сторону этого голоса лицо...» (76). Однако и здесь можно говорить о разных точках зрения, т. к. кроме номинации «маг» используется косвенная номинация «замаскированный» [точка зрения публики]: «— Как прикажете, мессир? — спросил Фагот у замаскированного» (77).
Надо отметить, что, как в этом, так и во многих других случаях, номинации Воланда с разных персонажных точек зрения служат для усиления впечатления загадочности и таинственности сюжета для читателя и, кроме того, указывают на многоликость Воланда, на то, что он постоянно меняет свои обличья, представляясь разным героям в разных образах.
Можно также говорить о том, что разные номинации Воланда, так сказать, функционально распределены. Если в художественном пространстве Москвы 30-х годов Воланд именуется посредством разнообразных описательных (в основном, функциональных) и оценочных номинаций, выражающих точку зрения других персонажей (интурист, профессор, консультант, маг, артист, маэстро, больной, сумасшедший, преступник, убийца и т. д.), то в мире самого Воланда и его свиты возникает, например, релятивная номинация «мессир». Эта номинация присутствует только в диалогическом режиме, в обращении к герою представителей свиты Воланда, а также Маргариты, (когда она попадает в «мир Воланда») — как отражение статуса героя в коммуникативном акте (мессир = господин): «— Я это и говорю, — прогнусил рыжий и, повернувшись к Воланду, добавил почтительно: — Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из Москвы?» (51); «— Ни в каком случае, мессир, — справившись с собой, тихо, но ясно ответила Маргарита» (156).
Эта номинация сохраняет свой «статусный» характер в диалогическом режиме — в прямой речи персонажей и когда употребляется в конструкции с третьим лицом (в позиции субъекта или объекта высказывания): «— Ну, вот — с, вот-с, — говорил Коровьев, — мы враги всяких недомолвок и таинственностей. Ежегодно мессир дает один бал» (154); «— И опять — таки забыл, — прокричал Азазелло, хлопнув себя по лбу, — совсем замотался. Ведь мессир прислал вам подарок» (228).
Той же функциональной распределенностью обладает и номинация персонажа именем собственным «Воланд». Немаловажно и то, что номинация героя собственным именем «Воланд» возникает в повествовании довольно поздно, только в 7-й главе первой части романа, причем в речи самого героя, когда он представляется Степе Лиходееву: «— Профессор черной магии Воланд, — веско сказал визитер, видя Степины затруднения, и рассказал все по порядку» (46). Далее эта номинация используется в несобственно-прямой речи, когда в речи от третьего лица, формально принадлежащей повествователю, возникают сигналы точки зрения Воланда: «Вчера днем он приехал из-за границы в Москву, немедленно явился к Степе и предложил свои гастроли в Варьете. Степа позвонил в московскую областную зрелищную комиссию и вопрос этот согласовал (Степа побледнел и заморгал глазами), подписал с профессором Воландом контракт на семь выступлений (Степа открыл рот), условился, что Воланд придет к нему для уточнения деталей в десять часов утра сегодня... Вот Воланд и пришел!» (46).
Причем дальнейший текст романа не дает оснований говорить о том, что это — «подлинное имя» этого многоликого персонажа. Перед нами — снова одна из «масок» героя, его своего рода «творческий псевдоним», которым он предпочитает представляться в «официальном общении».
На «ненадежность» данной номинации косвенно указывает фрагмент повествования, в котором герои, испытывают трудности с идентификацией этой фамилии: «— Во... Кажись, Воланд. / А может быть, и не Воланд? Может быть, и не Воланд, может быть, Фаланд. / Выяснилось, что в бюро иностранцев ни о каком Воланде, а равно также и Фаланде, маге, ровно ничего не слыхали» (114).
Далее номинация «Воланд» закономерно используется во фрагментах официального общения Воланда с разными персонажами, например, с управдомом Никанором Ивановичем (в несобственно-прямой речи Коровьева): «Иностранный артист господин Воланд был любезно приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чем он еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранца временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту» (81).
Однако о том, что именно эту номинацию следует все же считать основной для данного героя, свидетельствует то, что она упоминается в нейтральном контексте в речи повествователя, с его точки зрения, в сценах «бала у сатаны» и в событиях, последовавших за этим балом, и, наконец, в финале «сверхъестественной» линии повествования, когда все герои сбрасывают маски.
Аналогичные принципы лежат в основе номинаций Коровьева. Его первое появление в романе также окружается тайной — номинация героя осуществляется с точки зрения Берлиоза, который (как и читатель) не знает, кто это такой, и, потому используются описательные номинации («прозрачный гражданин престранного вида»; «гражданин ростом в сажень», «длинный, сквозь которого видно, гражданин», «клетчатый»): «И тут знойный воздух сгустился передо ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. <...> Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо. / Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца» (7).
Коровьев так же, как и его хозяин, выступает в повествовании в разных обличьях, и в его разных ролевых ипостасях ему соответствуют разные номинации. Такова, например, номинация «регент», которая первоначально возникает в прямой речи Коровьева, при обращении к Берлиозу: «— Турникет ищете, гражданин? — треснувшим тенором осведомился клетчатый тип, — сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо. С вас бы за указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! — кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский свой картузик. Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, подбежал к турникету и взялся за него рукой» (9). В этом фрагменте весь ряд номинаций, Коровьева принадлежит точке зрения Берлиоза — это развернутая номинация «клетчатый тип», оценочная номинация «субъект» и цитатная номинация, «попрошайка и ломака регент», которые в целом создают стереоскопический эффект восприятия этого героя, характеризуя его образ с разных сторон, включая и оценочную позицию по отношению к нему Берлиоза.
После гибели, Берлиоза номинация «регент» наследуется нарратором — вместе с негативным отношением к Коровьеву; при этом очевидно, что оценочный компонент в последующих номинациях отражает также — и даже в первую очередь — точку зрения Ивана: «— Гражданин, — опять встрял мерзкий регент...»; «Отставной втируша-регент сидел на том самом месте, где сидел еще недавно сам Иван Николаевич. Теперь регент нацепил себе на нос явно не нужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не было, а другое треснуло. От этого клетчатый гражданин стал еще гаже, чем был тогда, когда указывал Берлиозу путь на рельсы».
Вообще, Нарратор часто разделяет оценочные номинации, отражающие персонажную точку зрения, как бы подыгрывая персонажам: «Иван сделал попытку ухватить негодяя за рукав...»; «И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку <...>»; «сцена внезапно опустела и <...> надувало Фагот, равно как и наглый котяра Бегемот, растаяли в воздухе...»
Коровьев представлен в фазных главах романа как «переводчик» (точка зрения Никанора Ивановича): «Переводчик охотно объяснился»; «Никанор Иванович заявил, что ему необходимо лично повидать иностранца, но в этом получил от переводчика отказ: никак невозможно. Занят. Дрессирует кота» (58).
Он выступает целым рядом номинаций с точки зрения «девицы» из городского зрелищного филиала: «Клетчатый специалист-хормейстер проорал: — До-ми-соль-до! — вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у него абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стучал камертоном по пальцам, умоляя грянуть «Славное море». / Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал свое дело. / Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: «Я на минутку» — и... исчез» (119).
Номинационная парадигма «отставного регента» включает также имена собственные «Коровьев» и «Фагот». На «ненадежность» и «неподлинности» этих номинаций указывает легкость, с которой они варьируются в повествовании: «Подлый же Фагот, и он же Коровьев, прокричал...»; «...Маргарита увидела освещенное лицо мужчины, длинного и черного <...>. Те, кто имели уже несчастье в эти дни попасться на его дороге, <...> тотчас же узнали бы его. Это был Коровьев, он же Фагот» (211). Возможна даже контаминированная номинация, указывающая на «необязательный» характер этих» номинаций — очередных масок персонажа — «Фагот-Коровьев»: «— Точно так, мессир, — негромко ответил Фагот-Коровьев» (82).
В ряде контекстов реализуется практически полный номинационный ряд сменяющихся имен-масок, что также подчеркивает многоликость персонажа, воплощает маскировку истинной сути этого героя для читателя: «Маг, регент, чародей, переводчик или черт его знает кто на самом деле, — словом, Коровьев — раскланялся...» (153). Это происходит непосредственно перед «балом у сатаны», где нечистая сила как бьь сбрасывает свои маски.
И только в финальных фрагментах повествования о Воланде и его свите полностью меняется номинация этого персонажа — глазами Маргариты читатель видит «темно-фиолетового рыцаря»: «Вряд ли теперь узнали бы Коровьева-Фагота, самозванного переводчика при таинственном и не нуждающемся ни в каких переводах консультанте, в том, кто теперь летел непосредственно рядом с Воландом по правую руку подруги мастера. На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом» (234). Эта номинация явно контрастирует со сниженно-комическими номинациями прежних ипостасей Коровьева.
Схожие принципы номинации персонажа использованы при именовании Азазелло и, Бегемота. Эти герои также даются с точки зрения персонажей. Так, Азазелло характеризуется развернутой номинацией с точки зрения Степы: «Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий» (48).
Аналогичная развернутая номинация возникает затем уже с точки зрения Варенухи: «Потом еще раз сверкнуло, и перед администратором возник второй — маленький, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком» (68). С точки зрения Поплавского: «На его зов в переднюю выбежал маленький, прихрамывающий, обтянутый черным трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс, рыжий, с желтым клыком, с бельмом на левом глазу» (72).
Номинация «рыжий» представлена в повествовании и с точки зрения Маргариты при ее знакомстве с Азазелло: «...Маргарита вернулась к скамейке. Рыжий глядел на нее, прищурившись» (114).
Отметим, что номинация именем собственным «Азазелло» для героя используется редко, в основном в диалогическом режиме повествования — впервые в 7-й главе первой части романа: «— Ты не похож на архиерея, Азазелло, — заметил кот, накладывая себе сосисок на тарелку» (50). Обычно номинация «Азазелло» возникает с точки зрения повествователя как нейтральная номинация — например, в главе 19-й второй части романа «Маргарита» в сцене беседы героя и Маргариты.
Так же, как у Коровьева, у Азазелло в финале повествования о Воланде и его свите появляется»новая номинация, данная с точки зрения Маргариты и завершающая; замыкающая его номинационную парадигму. Эта номинация фиксирует подлинный облик героя, скрывавшийся ранее под «маской», и его подлинную природу: «Сбоку всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Луна изменила и его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие оказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные, а лицо белое и холодное. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как демон безводной пустыни, демон-убийца» (234).
Номинационная парадигма кота Бегемота также представлена номинациями, репрезентирующими разные точки зрения. Например, в начале романа читатель видит Бегемота глазами Ивана Бездомного, и это отражается в развернутой номинации: «...третьим в этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров, черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами» (11). С точки зрения Ивана Николаевича также возникают оценочные номинации «странный кот», «паскудный кот»: «...этот странный кот подошел к подножке моторного вагона «А»...»; «Занявшись паскудным котом, Иван едва не потерял самого главного из трех — профессора» (29).
Схожие номинации наблюдаем с точки зрения Степы Лиходеева: «Степа в тревоге поглубже заглянул в переднюю, и вторично его качнуло, ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также пропал»; «жутких размеров черный кот со стопкой водки в одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный гриб, в другой» (46).
С точки зрения другого персонажа, Варенухи, Бегемот получает антропоморфные номинации — «толстяк с кошачьей физиономией», «котообразный толстяк» и т. п.: «Варенуха вздрогнул, обернулся и увидел за собою какого-то небольшого толстяка, как показалось, с кошачьей физиономией. / — Ну, я, — неприязненно ответил Варенуха. / — Очень, очень приятно, — писклявым голосом отозвался котообразный толстяк...» (68).
Кстати, антропоморфная номинация «котообразный толстяк» вновь появится в повествовании в сценах похождений Бегемота и Коровьева по Москве — она характеризует точку зрения публики, которая, естественно, не может представить себе, что все это сотворил кот: «— У меня, может быть, полный примус валюты, — запальчиво встрял в разговор и котообразный толстяк, так и прущий в магазин» (224).
Номинация собственным именем «Бегемот» возникает для героя также сравнительно поздно, в главе 12-й «Черная магия, и ее разоблачение» в прямой речи Коровьева: «— Это идея! Бегемот! — закричал он коту...» (75). С этого момента номинация «Бегемот» возникает либо в диалогическом режиме, либо в речи диегетического повествователя, как в следующем фрагменте — оценочная номинация «наглый котяра Бегемот»: «И видно было, что сцена внезапно опустела и что надувало Фагот, равно как и наглый котяра Бегемот, растаяли в воздухе, исчезли, как раньше исчез маг в кресле с полинявшей обивкой» (79).
Именно с точки зрения повествователя возникает номинация «Бегемот» в сцене перед «балом у сатаны»: «— Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, — отозвался Бегемот...»; «— Ай! — вскричал Бегемот...»; «Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры»; «— Враки, как и всегда, — ворчал Азазелло, косясь на Бегемота» и др. (158). С этого момента номинация «Бегемот» проникает и в точку зрения Маргариты: «Но кое-что вознаградило Маргариту за те неудобства, которые ей причиняла цепь с черным пуделем. Это — та почтительность, с которою стали относиться к ней Коровьев и Бегемот» (161). Номинация «Бегемот» затем последовательно используется в сценах «бала у сатаны» и в последующих за ними сценах, описывающих взаимоотношения Маргариты и Мастера с нечистой силой.
Таким образом, эта номинация характерна для точки зрения самого повествователя, а также для точки зрения тех персонажей, которые «знакомы с Бегемотом»; с точки зрения персонажей, не знающих, кто такой этот кот, закономерно преобладают описательные номинации.
Следует отметить, что в финальных фрагментах линии «нечистой силы» для Бегемота тоже изменяется характер номинации — из плана комически-сниженной характеристики в план положительной оценочности. С точки зрения Маргариты читатель видит его в истинном обличье: «Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире» (234).
В целом можно сказать, что типы и функции номинаций Воланда и его свиты имеют в романе свою специфику, связанную с решением определенной художественной задачи — изобразить многоликость образов «нечистой силы», их постоянно меняющиеся обличья, маски, скрывающие истинную сверхъестественную сущность героев. При этом многообразие номинаций этих персонажей является важным структурообразующим средством, призванным усилить атмосферу фантастичности происходящего.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |