Интегративные начала романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» определяются структурно-семантическими факторами, заложенными в сюжет, композицию, описание предметных миров, персонажные сферы и др. Главы романа последовательно распределены в экспозиции миров. Московский мир представлен следующими главами: гл. 1 «Никогда не разговаривайте с неизвестными», гл. 3 «Седьмое доказательство», гл. 4 «Погоня», гл. 5. «Было дело в Грибоедове», гл. 6 «Шизофрения, как и было сказано», гл. 7 «Нехорошая квартира», гл. 8 «Поединок между профессором и поэтом», гл. 9 «Коровьевские штуки», гл. 10 «Вести из Ялта», гл. 11 «Раздвоение Ивана», гл. 12 «Черная магия и ее разоблачение», гл. 13 «Явление героя», гл. 14 «Слава петуху!», гл. 15 «Сон Никанора Ивановича», гл. 17 «Беспокойный день», гл. 18 «Неудачливые визитеры», гл. 19 «Маргарита», гл. 20 «Крем Азазелло», гл. 21 «Полет», гл. 27 «Конец квартиры № 50», гл. 28 «Последние похождения Коровьева и Бегемота», гл. 29 «Судьба мастера и Маргариты определена», гл. 30 «Пора! Пора!», гл. 31 «На Воробьевых горах», гл. 32 «Прощение и вечный приют», «Эпилог».
Ершалаимский мир охарактеризован в следующих главах: гл. 2 «Понтий Пилат», гл. 16 «Казнь», гл. 25 «Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа». гл. 26 «Погребение».
Фантастический мир не имеет отдельного графического вычленения. События и явления, связанные с потусторонним миром, имеют местом своего нахождения Москву, однако повествование о них представлено в особом «пятом измерении», о котором говорит Коровьев: — Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов (гл. 22).
Главы, повествующие о мистическом мире, это: гл. 22 «При свечах», гл. 23 «Великий бал у Сатаны», гл. 24 «Извлечение мастера».
Специфика композиционного представления фантастического мира позволяет М.А. Булгакову связать не только современный и древний миры, но и производить магические действия в московском мире. Сам М.А. Булгаков в письме к правительству СССР от 28 марта 1930 г. называл себя «мистическим писателем» [Булгаков 1997, 226].
Действия московского и ершалаимского миров развертываются на разноземельной почве, в разные исторические времена. В роли объединителя этих миров и маркеров несправедливостей, происходящих в этих мирах, выступают природные силы и явления: а) астрономические тела (солнце, луна); б) метеорологические явления природы (жара, солнцепек, гроза, желтобрюхая туча, тьма, ливень и др); в) суточные временные пояса (утро, рассвет, закат, вечер, сумерки, ночь). Маркируя адекватно оба мира, указанные силы выступают в мифологическом обличье добра, наказывающего зло, в обличье справедливости, устанавливающей порядок и порядочность в общественных устоях, и в обличье стимулов-реакций, сопровождающих преступления и проступки властных структур.
Ср.: а) астрономические тела:
— в московском мире:
Солнце: В тот час, когда уж, кажется, и сип не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо ... (гл. 1); Опять наступило молчание, и оба находящиеся на террасе глядели, как в окнах, повернутых на запад, в верхних этажах громад зажигалось изломанное ослепительное солнце (гл. 29); — Так, значит, туда? — спросил мастер, повернулся и указал назад, туда где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле (гл. 32);
Луна: Небо над головой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая (гл. 3); Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно (гл. 3); ...над Патриаршими светила золотая луна, и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тот стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу (гл. 4); Придя под липы, он всегда садится на ту самую скамейку, на которой сидел в тот вечер, когда позабытый всеми Берлиоз в последний раз в своей жизни видел разваливающуюся на куски луну (Эпилог);
— в ершалаимском мире:
Солнце: Приказание прокуратора было исполнено быстро и точно, и солнце, с какою-то необыкновенною яркостью сжигавшее в эти дни Ершалаим, не успело еще приблизиться к своей наивысшей точке, когда... встретились прокуратор и исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа (гл. 2); Под этими шалашами и скрывались от безжалостного солнца сирийцы (гл. 16); Солнце сожгло толпу и погнало ее обратно в Ершалаим (гл. 16); Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращенных лицами к Ершалаиму (гл. 16).
Луна: В это время уже было темно и на горизонте показалась луна (гл. 26); Луна быстро выцветала, на другом краю неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды (гл. 26);
В романе М. Булгакова представлено множество трактовок символики астрономических тел, почерпнутых им из различных мифологий. «Солнце лежит в основе противопоставления света и тьмы — двух борющихся в мире принципов. По Плутарху, души праведников отправляются на Луну, а их дух — на Солнце, в то время как их тело предано Земле... Исчезновение Солнца за горизонтом уподобляется смерти... Солнце как астральное тело обнаруживает суть вещей. Оно ведет к очищению и страданию, цель которых — прояснение темной оболочки чувств, чтобы они могли воспринимать высшие истины. Солнце — источник высших ценностей, духовной власти и духовного авторитета. Солнце — символ Христа, символика, идущая из Книги пророка Малахии (4, 2): «Солнце правды и исцеление в лучах Его». Солнце и Луна представляют сцены распятия Христа, свидетельствуют о скорби всего творения» [Андреева, Ровнер 1999, 461—465].
Исследователи отмечают, что символика солнца в романе М. Булгакова, особенно в ершалаимских сценах, связана с жестокой реальностью, страданиями Иешуа, луна же — с потусторонним ирреальным миром теней, несущим облегчение и избавление от страданий [Утехин 1979, 106—108]. «Получая свой свет от Солнца, Луна представляет пассивное женское начало... Символика Луны в своей пассивной женской отражательной способности связана с символикой зеркала, обладающего теми же свойствами отражения... Изображаемая вместе со звездами, означает власть ночных сил. Новолунию приписывались магические средства (способность исцелять болезни), к нему приурочивались культовые действия и моления. Полнолуние, напротив, считается временем активизации темных сил» [Андреева, Ровнер 1999, 295—298]. В романе М. Булгакова действия происходят именно в период полнолуния: полная луна висит над Патриаршими прудами в момент появления Воланда (гл. 3); Ежегодно мессир дает один был. Он называется весенним балом полнолуния, или балом ста королей (гл. 22); — Ночь полнолуния — праздничная ночь, и я (Воланд. — О.В.) ужинаю в тесной компании приближенных и друзей (гл. 24); Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с лишним («Эпилог»).
б) метеорологические явления природы:
— в московском мире:
Жара, зной: В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан (гл. 1); Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя (гл. 4); Москва отдавала накопленный за день в асфальте жар, и ясно было, что ночь не принесет облегчения (гл. 5);
Туча: Администратор протер глаза и увидел, что над Москвой низко ползет желтобрюхая туча (гл. 10); К тому времени, как появилась издалека пугающая туча с дымящимися краями и накрыла бор и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел (гл. 11); Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце (гл. 29);
Гроза: Гроза бушевала с полной силой, вода с грохотом и воем низвергалась в канализационные отверстия, всюду пузырилось, вздувались волны, с крыши хлестало мимо труб, из подворотен бежали пенные потоки (гл. 10); Гроза бушевала все сильнее и, видимо, растревожила его (Иванушкину. — О.В.) душу (гл. 30);
Тьма: Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете (гл. 29):
— в ершалаимском мире:
Жара, жар: Замыкалась процессия солдатскою цепью, а за нею уже шло около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище (гл. 16); Итак, прошло со времени подъема процессии на гору более трех часов, и солнце уже снижалось над Лысой Горой, но жар еще был невыносим, и солдаты в обоих оцеплениях страдали от него, томились от скуки и в душе проклинали трех разбойников, искренне желая им скорейшей смерти (гл. 16); Ведра пустели быстро, и кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись за водой в балку под горой, где в жидкой тени тощих тутовых дерев доживал свои дни на этой дьявольской жаре мутноватый ручей (гл. 16);
Солнцепек: Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом и какие еще никому не нужные вопросы ему придется задавать (гл. 2);
Туча: Поглотив его (Солнце. — О.В.), по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча ворчала, и из нее время от времени вываливались огненные нити... Туча залила уже полнеба, стремясь к Ершалаиму, белые кипящие облака неслись впереди напоенной черной влагой и огнем тучи (гл. 16); Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана (гл. 25); Но не столько страшен палач, сколько неестественное освещение во сне, происходящее от какой-то тучи, которая кипит и наваливается на землю, как это бывает только во время мировых катастроф (Эпилог).
Гроза: Гроза начнется... — арестант повернулся, прищурился на солнце, — ...поближе к вечеру (гл. 2); Левий умолк, стараясь сообразить, принесет ли гроза, которая сейчас накроет Ершалаим, какое-либо изменение в судьбе несчастного Иешуа (гл. 16); Через несколько минут в дымном вареве грозы, воды и огня на холме остался один человек (гл. 16); Грозу сносило к Мертвому морю (гл. 25);
Тьма: Тьма закрыла Ершалаим (гл. 16). Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хамонейский дворец с бойницами, базары, караван-сарай, переулки, пруды... Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях (гл. 25);
в) суточные временные пояса; Когда Маргарита дошла до последних слов главы «...Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат», — наступило утро (гл. 27).
Растительный мир проецирует свое влияние на протекающие, окружающие его события. Хотя каждый из миров обладает определенной спецификой своего состава: деревьев, трав, цветов, — однако объединяющее начало растительного мира также заключено в однотипности реакции на совершающееся в разных мирах.
См. растительный московский мир: липы и акации, мимозы, сирень, сосны, трава, ракитовые кусты, верба, ива и др. — в романе представлен растительный пейзаж средней полосы России: Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен (гл. 13); Щетка летела не над верхушками сосен, а уже между их стволами, с одного бока посеребренными луной... Фырканье стало приближаться, и из-за ракитовых кустов вылез какой-то голый толстяк в черном шелковом цилиндре, заломленном на затылок... Под ветками верб, усеянных нежными, пушистыми сережками, видными в луне, сидели в два ряда толстомордые лягушки... Светящиеся гнилушки висели на ивовых прутиках перед музыкантами, освещая ноты, на лягушачьих мордах играл мятущийся свет от костра (гл. 21).
Ершалаимский мир определен рамками ближневосточного растительного пейзажа: розы, пальмы, кипарисы, фиговый сад, магнолии, гранатовое дерево и др.: Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду... (гл. 2); Пропал отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень (гл. 2); Вместе с водяною пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, мелкие сучья и песок (гл. 25).
Флора фантастического мира представлена растениями различных климатических поясов, что свидетельствует, с одной стороны, о невозможности указать точную локализацию этого мира, а с другой — подчеркивает всеохватность интересов Воланда: Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой... В следующем зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой — стена японских махровых камелий (гл. 23); — О трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта?.. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше (гл. 32).
Флора каждого из миров обладает магической силой, оказывая непосредственное влияние на человеческий мир. Символика флоры есть выражение авторской идеи и эмоциональных оценок, фиксирующих в иносказательной форме образно-символическое значение истинности. Символ — идейная, образная или идейно-образная структура, содержащая в себе указание на те или иные, отличные от нее предметы, для которых она является обобщением и неразвернутым знаком. Как идеальная конструкция вещи символ в скрытой форме содержит в себе все возможные проявления вещи и создает перспективу для ее бесконечного развертывания в мысли, переходя от обобщенно-смысловой характеристики предмета к его отдельным конкретным единичностям. Символ является, таким образом, не просто знаком тех или иных предметов, но он заключает в себе обобщенный принцип дальнейшего развертывания свернутого в нем языкового значения. «Этимология слова «символ», происходящая от греческого «соединяю, сталкиваю, сравниваю», указывает на соединение двух планов действительности, на то, что символ представляет собой арену встречи известных конструкций сознания с тем или иным возможным предметом этого сознания. Ввиду многозначности самого термина «символ» его часто отождествляли со «знаком», «олицетворением», «аллегорией», «метафорой», «эмблемой» и т. п. Это делает необходимым отграничить понятие символа от других категорий» [ФЭС. М., 1970, т. 5, с. 10].
А.Ф. Лосев утверждал, что в искусстве чувственный образ содержит одновременно обобщающий принцип раскрываемой в художественных произведениях действительности. «...Имя вещи (в нашем случае имя растения. — О.В.) во всяком случае есть окончательный предел всех умных самовыявлений и самовыражений вещи, если идти со стороны ее внутренних глубин. Максимально глубина вещи выявляется тогда, когда вещь получает имя, когда она дозревает до имени, расцветает до имени. Имя вещи есть максимально смысловое и умное явление вещи... Имя вещи есть определенное напряжение всех ее умных энергий, неустанно поднимающихся от глубин ее неистощимой сущности... Имя вещи не есть просто лик вещи, свет, исходящий от вещи, ...имя же есть предмет понимания и даже не предмет, а само орудие понимания» [Лосев 1997, 208].
Символика связана с изображаемой предметностью только в отношении смысла и субстанции. Символ не является ни аллегорией, ни метафорой. Таким образом, как в науке, так и в искусстве, смысл символа определяется тем, выступает ли он как средство объективного отражения действительности или является самодовлеющей игрой мысли, формой ухода от объективного познания мира.
Художественное мастерство М.А. Булгакова с удивительной точностью и проникновением в суть символики позволило ему воспользоваться мифологией ближневосточных растительных символов.
Кипарис. «Символизирует смерть... В Древней Греции у дверей умершего вешали ветвь кипариса, а на могилах сажали молодые кипарисы. Из ветвей этого дерева делали также погребальные костры, на которых сжигались тела умерших» [Куклев 1999, 234]. В христианстве кипарис используют для изготовления окладов икон. Кипарисы в ершалаимском мире символизируют вынесение смертного приговора Иешуа.
Пальма. «В иудейской традиции она символизирует солнце. В мистических традициях пальма означает апофеоз, торжество, когда изменение, движение идет изнутри наружу, вовне [Куклев, Гайдук 1999, 366—367]. В XVIII в. пальма изображалась как дерево души, поднимающееся из тьмы нижнего мира к Божественному свету [Я. Бёме]. С солнцем, символом которого является пальма, связаны страдания Иешуа. Понтий Пилат, сидящий под пальмами, испытывает угрызения совести, начиная свое движение к духовному перерождению.
Роза. В разных национальных и религиозных культурах роза имеет определенное значение. «В Риме увядшая роза — символ краткости жизни и быстротечности радости, эмблема царства теней и посмертия... Красная роза адресована пролитой крови и ранам Христа, а также мистическому рождению» [Андреева, Ровнер 1999, 419—421]. И если бы нестойкое трепетание небесного огня превратилось бы в постоянный свет, наблюдатель мог бы видеть, что лицо прокуратора с воспаленными последними бессонницами и вином глазами выражает нетерпение, что прокуратор не только глядит на две белые розы, утонувшие в красной луже... (гл. 25).
В ершалаимских главах наблюдается переплетение античной и христианской растительной символики. Растительность же фантастического мира (гл. 23 «Великий бал у Сатаны») лишена античной и христианской символики и используется лишь как антураж мистического пространства.
Русская флора лишена в своей основной массе символической мистичности. Лишь только некоторые растения имеют в русском быту коннотацию экспрессивности и ценочности. Так желтый цвет мимозы связан с коннотацией «расставание и жеманность», «капризный, как мимоза», «недотрога». Остальные растения московского мира лишены символической направленности и служат лишь для оформления пейзажа. Отсутствие в романе славянской языческой мифологии и христианской мистики в московских главах романа, очевидно, объясняется тем, что современный официально-властный мир лишен ауры ноосферы. В то время как мир Пилата и Иешуа и мир Воланда наполнены мифологическими традициями, связанными с флорой.
Сенсорная окраска этих миров представлена не только в зрительно-цветовом исполнении: ...десять невиданных по размерам лампад, спорящих со светом единственной лампады, которая все выше подымалась над Ершалаимом, — лампады луны... на луну, которая висела еще выше пятисвечий (гл. 32), но и в активности человеческого обоняния: Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной лестнице меж стен роз, источавших одуряющий аромат... (гл. 2); В комнате пахло серой и смолой (гл. 22).
Интеграция миров, их взаимное объединение протекает на фоне авторских проекций что?, где? и когда? Объединение в целое трех миров на фоне мифологического осмысления предметной объективной реальности — астрономических тел. атмосферных явлений и мира живой природы отражает религиозно-мистическое начало духа романа, лики времени, энергийность сущности вещей.
Антитетичность романа М. Булгакова организована в пространственно-временном аспекте семантического поля, который имеет в своем основании ядерный компонент «седьмое доказательство»: — Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! ...Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! (гл. 3 «Седьмое доказательство»).
В целом игровая фантасмагория романа М.А. Булгакова строится на космологическом, телеологическом, онтологическом, нравственном и историческом доказательствах бытия Божия. Шестое доказательство в булгаковском романе — моральный закон, постулирующий существование Бога, основан на теории чистого разума И. Канта, который считал: «если не положить в основу моральные законы или не руководствоваться ими, то вообще не может быть никакой рациональной теологии» [Кант 1965. ТЛИ, 547—548]. Нравственная философия И. Канта оказала сильнейшее влияние на М. Булгакова: доказательство свободы как постулат морального закона личной ответственности за совершаемое определяет, по Канту, непрерывный этический прогресс личности, который объясняется существованием Бога как вседержителя. Седьмое доказательство, мистически-шутливое, является «доказательством от сатаны»: существование сатаны — есть одновременно и существование Бога.
См. спор Воланда с Левием Матвеем: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? (гл. 29). Наслаждение «голым светом», т. е. наслаждение одним добром, ирреально для дольнего мира. В романе продолжен знаменитый библейский спор Господа и сатаны об их влиянии на Иова, спор о сохранности души во дни сомнений, страданий и испытаний: «И сказал Господь сатане: вот он в руке твоей, только душу его сбереги» [Ветхий Завет. Книга Иова. 2.6. М., 1993]. Сюжетный узел романа — воплощение нравственного доказательства Добра и Зла покоится на борьбе начал, определяющих земное существование.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |