В «Мастере и Маргарите» Булгаков описал и свою собственную кончину. Уж если предсказано было, что произойдёт она в 1939-м, так пусть же так оно и будет! И неважно, что в назначенный срок (31 марта) смерть не пришла! Год-то ещё не закончен — до конца декабря ещё уйма времени, значит, всё ещё может случиться!
Но последняя декада декабря 1939 года оказалась занятой юбилейными торжествами — страна, как мы помним, отмечала 60-летие Сталина! Булгаков, томившийся ожиданием предсказанного ему конца, как бы сам напросился на этот юбилей, написав пьесу о вожде всех времён и народов! И вот пьесу отправили на самый верх, а её автора пригласили на праздничное торжество. Там-то из уст самого дьявола и прозвучал безжалостный приговор:
«...чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили придти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости...»
Чьи это слова? Их произносит Воланд, обращаясь к приглашённому на «великий бал у сатаны» барону Майгелю. Но ведь Б.М. — это булгаковские инициалы!
И голова Берлиоза (отца Михаила Булгакова) тоже здесь, на сатанинском балу!
Приглашённого Б.М. по приказу Воланда убивают. В романе эта смерть — шестая по счёту.
Но, как известно, в любых прогнозах бывают ошибки. Памятуя об этом, Булгаков предлагает нам ещё один вариант своей собственной кончины — в сцене, где рассказывается, как расстаются с жизнью мастер и Маргарита. Воланд подсылает к ним своего «рыжего демона» с поистине «дьявольским» подарком — бутылкой фалернского вина, того самого, которое якобы «пил прокуратор Иудеи»:
«Азазелло извлёк из куска тёмной гробовой парчи совершенно заплесневевший кувшин. Вино нюхали, налили в стаканы, глядели сквозь него на исчезающий перед грозою свет в окне. Видели, как всё окрашивается в цвет крови.
— Здоровье Воланда! — воскликнула Маргарита, поднимая свой стакан.
Все трое приложились к стаканам и сделали по большому глотку. Тотчас предгрозовой свет начал гаснуть в глазах мастера, дыхание его перехватило, он почувствовал, что настаёт конец...
— Отравитель... — успел ещё крикнуть мастер. Он хотел схватить нож со стола, чтобы ударить Азазелло им, но рука его беспомощно соскользнула со скатерти, всё окружавшее мастера в подвале окрасилось в чёрный цвет, а потом и вовсе пропало».
Итак, мастера отравил Азазелло. Булгаков словно предчувствовал, что то же самое может проделать и тот, кто был прообразом рыжего чёрта — реально существовавший большевистский демон Иосиф Сталин.
Хоть и писал в своей книге А.З. Вулис, что сведений «...о знакомстве вождя народов с "Мастером..." история не сохранила», Сталину, вне всяких сомнений, должны были доложить о подозрительной книге. Генсек не мог не захотеть с нею ознакомиться. И желание вождя, безусловно, было удовлетворено. Каким именно образом НКВД заполучило копию «Мастера и Маргариты», гадать не будем, в те годы для чекистов не было ничего невозможного.
Сталин вполне мог стать одним из первых читателей булгаковского романа. И из всего того, что так искусно пряталось меж его строчек, наверняка многое сумел понять, расшифровать, о многом догадаться. Мог и Ленина узнать в Берлиозе, и Каменева — в Коровьеве, и Зиновьева — в Бегемоте и себя — в Азазелло! И в психушке Стравинского вполне мог распознать застенки Лубянки. А в Понтии Пилате мог уловить свои собственные черты.
А затем Сталину принесли пьесу «Батум». Перед генсеком оказались два произведения, совершенно непохожих одно на другое: крамольнейший «Мастер...» и якобы верноподданнейший «Батум».
И судьба писателя была тут же решена. Окончательно и бесповоротно! Вождь вполне мог подумать:
«Этот человек должен успокоиться навеки!»
А вслух (в присутствии начальника своей тайной службы) тихо сказать:
«— Какие замечательные книги пишет этот удивительно талантливый писатель Булгаков! Но у меня есть сведения, что он скоро умрёт. От какой-то наследственной болезни. Мне почему-то кажется, что именно так оно и будет. Нельзя ли принять меры и защитить его от этого коварного недуга?»
Этих слов вождя было вполне достаточно, чтобы привести в действие прекрасно отлаженный механизм тайной службы. Каким именно «фалернским вином» лубянские «афрании» могли опоить Булгакова, вряд ли когда-либо станет известно.
Но ведь вино-то было!
Незадолго до получения роковой телеграммы Булгаков и его попутчики пили в «бригадирском» купе вагона какое-то вино. Кто присутствовал при этом? Елена Сергеевна и двое мхатовцев: В.Я. Виленкин и П.В. Лесли. Кто из них исполнил роль Азазелло? Или был ещё один, «пятый» (неизвестный нам) соучастник того распития?
Гадать бессмысленно. Если дьявольская операция по «устранению» неугодного писателя и в самом деле имела место, имена её непосредственных исполнителей мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Я.С. Агранов был расстрелян 1 августа 1938 года. И не столь важно, кто заступил на освободившееся место и кто кому стал отдавать тайные поручения. Главное в том, что именно после «винного» инцидента в поезде жизнь Булгакова неумолимо устремилась к финалу.
Вспомним ещё несколько записей Елены Сергеевны той поры.
25 января 1940 года:
«Проснулся с головной болью.
Прогулка на почту (телеграмма Рубену Симонову) и до Ермолинских. На улице почувствовал слабость, у Ермолинских лежал на диване... Целый день болит голова».
26 января:
«Пришёл Борис.
Карты. Бутерброды.
Заснул, спал спокойно».
27 января:
«Проснулся. Гомеопатическое средство.
Припадок сильнейшей боли. Тройчатка. Горчишники»
28 января:
«Парикмахер.
Работа над романом.
Потом Миша пошёл к Файко — играли в винт».
1 февраля:
«Проснулся — сильнейшая головная боль...
22.30. Сильнейший приступ головной боли.
Ужасно тяжёлый день.
— Ты можешь достать у Евгения револьвер?»
6 февраля:
«Мучительная рвота и боли в животе (сам сделал укол пантопона в 10.30 утра). Утром в 11 часов: "В первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив... Лежу, покой, ты со мной... Вот это счастье... Сергей в соседней комнате..."
12.40. "Счастье — это лежать долго... в квартире... любимого человека... слышать его голос... вот и всё... остальное не нужно"».
8 февраля:
«Возбуждённое состояние, иногда затруднение в выборе слов, перескакивание с мысли на мысль».
Хоть как-то помочь умиравшему писателю попытались актёры МХАТа Качалов, Тарасова и Хмелёв. 8 февраля 1940 года они написали письмо секретарю Сталина А.Н. Поскрёбышеву. В этом послании говорилось, что Булгаков находится в ужасном положении, что врачи бессильны. Последняя надежда на сильное радостное эмоциональное потрясение...
«...которое дало бы ему новые силы для борьбы с болезнью, вернее — заставило бы его захотеть жить, — чтобы работать, творить, увидеть свои будущие произведения на сцене.
Булгаков часто говорил, как бесконечно он обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычайной чуткости к нему, его поддержке. Часто с сердечной благодарностью вспоминал о разговоре с ним Иосифа Виссарионовича по телефону десять лет тому назад, разговоре, вдохнувшем тогда в него новые силы. Видя его умирающим, мы — друзья Булгакова — не можем не рассказать Вам, Александр Николаевич, о положении его, в надежде, что Вы найдёте возможным сообщить об этом Иосифу Виссарионовичу».
Иными словами, актёры предлагали вновь повторить нечто подобное тому телефонному разговору...
На этот раз звонка не последовало.
Аналогичная ситуация описана в самом финале «Жизни господина де Мольера». Там речь идёт о смерти великого французского драматурга, и Булгаков пытается выяснить, почему к умиравшему королю сцены не пришёл (да и вряд ли собирался прийти) король-солнце Людовик:
«Тот, кто правил землёй, считал бессмертным себя, но в этом, я полагаю, ошибался. Он был смертен, как и все, а следовательно — слеп. Не будь он слепым, он, может быть, и пришёл бы к умирающему, потому что в будущем увидел бы интересные вещи и, возможно, пожелал бы приобщиться к действительному бессмертию».
Собирался ли Сталин «приобщиться к действительному бессмертию», неизвестно. Но к постели умиравшего писателя гонца всё же послал. Вот что сказано об этом в дневнике Е.С. Булгаковой:
«15 февраля.
Вчера позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришёл. Разговор вёл на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии для выздоровления.
Сказал, что наведёт все справки и через несколько дней позвонит...
22.15. Припадок — укол морфия».
1 марта:
«20.30. А.А. Фадеев. Весь вечер — связный разговор, сначала возбуждённый с Фадеевым, потом более сдержанный со всеми вместе».
3 марта:
«Очень тяжёлое, беспокойное состояние».
4 марта:
«Служить народу... За что меня жали? Я хотел служить народу... Я никому не делал зла».
5 марта:
«18.30. Приход Фадеева. Разговор...
Мне: "Он мне друг".
Сергею Ермолинскому: "Предал он меня или не предал? Нет, не предал!"»
По воспоминаниям С.А. Ермолинского, когда Булгаков, указав на Елену Сергеевну, сказал Фадееву:
«"Я умираю, она всё знает, что я хочу" — Фадеев, стараясь держаться спокойно и сдержанно, ответил: "Вы жили мужественно, вы умираете мужественно". После чего выбежал на лестницу, уже не сдерживая слёз».
Но после ухода гостя Булгаков попросил жену:
«Никогда больше не пускай его ко мне!»
8 марта:
«Тяжёлый день — ужасные мучения.
Почти всё время стонет и кричит... Судороги сводят тело...
Всё время испытывает чувство страха... Сильные боли».
В тот же день родная сестра Елены Сергеевны, Ольга Бокшанская, писала матери (свою сестру она тоже называла Люсей):
«Мака уже сутки как не говорит совсем, только вскрикивает порой, как они думают, от боли... Люсю он как бы узнаёт, других нет. За всё время он произнёс раз одну какую-то фразу, не очень осмысленную, потом, часов через 10, повторил её, вероятно, в мозгу продолжается какая-то работа».
А вот строки из письма Елены Сергеевны Н.А. Булгакову в Париж:
«Люди, друзья, знакомые и незнакомые, приходили без конца. Многие ночевали у нас последнее время — на полу. Мой сын Женичка перестал посещать школу, жил у меня, помогал переносить надвигающийся ужас... сёстры медицинские были безотлучно, доктора следили за каждым изменением. Но всё было напрасно. Силы уходили из него...»
Приехал на один день из Калуги живший там на поселении старый друг Булгакова Н.Н. Лямин. Приехал, рискуя быть арестованным. Приехал, чтобы проститься.
И ещё из воспоминаний Елены Сергеевны:
«Умирая, он шутил с той же силой юмора, остроумия. Рассказывал тархановские истории».
И наверное, вспоминал строки из своего «Дон Кихота»:
«ДОН КИХОТ. Мне страшно оттого, что я встречаю мой закат совсем пустой, и эту пустоту заполнить нечем...
Вот она!.. я не боюсь. Я её предчувствовал и ждал сегодня с утра. И вот она пришла за мной. Я ей рад... я испугался, что останусь в пустоте. Но вот она пришла и заполняет мои пустые латы и обвивает меня в сумерках...
САНЧО. Сеньор Кихано! Не умирайте! Сеньор Дон Кихот! Вы слышите мой голос?.. Почему вы не отвечаете мне?
АНТОНИЯ (вбегает со светильником). Что делать, Сансон? Что делать?
САНЧО. Он не отвечает мне!
САНСОН. Я сделать больше ничего не могу. Он мёртв.
Занавес
Конец».
И самая трагичная запись в дневнике Елены Сергеевны Булгаковой:
«10 марта.
16.39. Миша умер».
С.А. Ермолинский в своих воспоминаниях приводит такую подробность тех дней:
«На следующее утро — а может быть, в тот же день, время сместилось в моей памяти, — позвонил телефон. Подошёл я. Говорили из секретариата Сталина. Голос спросил:
— Правда ли, что умер товарищ Булгаков?
— Да, он умер.
Трубку молча положили».
В «Мастере и Маргарите» есть эпизод, в котором Афраний сообщает Понтию Пилату о смерти Иуды из Кириафа. Кстати, обратим внимание ещё на одно удивительное совпадение — АФраний и А. Фадеев. Конечно же, это случайность, но какая пророчески знаменательная!
«Прокуратор вздрогнул...
— Но вы наверно знаете, что он убит?
— Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее... Мне не обязательно видеть труп для того, чтобы сказать, что человек убит, и вот я вам докладываю, что тот, кого именовали Иуда из города Кариафа, несколько часов тому назад зарезан».
Через какое-то время Понтий Пилат сообщал об убийстве Иуды сподвижнику Иешуа Га-Ноцри, Левию Матвею:
«— Кто это сделал? — шёпотом повторил Левий.
Пилат ответил ему:
— Это сделал я».
Этими словами Булгаков как бы называл и своего убийцу — Сталина.
Вспоминается ещё фрагмент из «Дон Кихота»:
«ГЕРЦОГ. Но всё же не могу не пожалеть о том, что похождения Кихано прекратились. Они были забавны, и... развлекали людей».
Булгаков предчувствовал многое. И значительную часть этих предчувствий передал нам через свой закатный роман «Мастер и Маргарита».
Но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы, так много зная о том, насколько трагичным будет его конец, не предпринял ничего, чтобы заранее нанести сокрушительный удар по торжествующему противнику.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |