6 марта 1937 года Булгаков сообщал режиссёру МХАТа Сахновскому:
«Дорогой Василий Григорьевич,
извещаю Вас, что в "Литературном Агентстве" имеется поступление за "Мёртвые души" из Чехословакии в сумме чешских крон 394-24, из которых, согласно нашему договору с Вами, Вам причитается одна шестая часть.
Как поживает "Анна"? Когда выпускаете?»
Булгаковеды считают, что «Анной Карениной», которую ставили Сахновский и Немирович-Данченко, Булгаков интересовался неслучайно. Он не терял надежды поехать в Париж — при условии, что на свои гастроли МХАТ повезёт туда «Дни Турбиных». Но по Москве ходили упорные слухи, что Немирович хотел показать французам «Анну Каренину».
10 марта Булгаков телеграфировал в Ленинград — Асафьеву:
«Почему задерживается присылка музыки».
Директор ГАБТа В.И. Мутных послал вдогонку свою телеграмму:
«Работа Мининым задерживается отсутствием музыки».
Асафьев тотчас прислал недоумённый ответ:
«...ведь в театре клавир семи картин, как же отсутствует музыка? Ничего не понимаю. Ведь учить-то эти семь картин можно. Но по моим сведениям, опера не идёт».
Композитор не верил заверениям, что ГАБТ всерьёз собирается выпустить «Минина» на сцену. Через две недели он напишет:
«...дразнят, что, мол, кто знает, может, и пойдёт!.. Почему не начинают работать над "М[ининым]", если опера идёт?»
Но Булгаков в успех верил, на что-то надеялся. Ожидая написания музыки, он вместе с женой зачастил с визитами к друзьям. Побывав в гостях у дирижёра Большого театра Мелик-Пашаева, Елена Сергеевна записала:
«...были у Меликов. Танцевали. Было весело».
20 марта на очередном пленуме правления Союза советских писателей с очередным докладом выступил В.П. Ставский. Он заверил собравшихся:
«Нет никакого сомнения в том, что основная масса советских писателей — это люди, которые на деле показали всю преданность свою Сталину...
Товарищ Сталин лучше, чем многие из нас, знает литературу и помогает советами. Он помогает нам, когда звонит... По предложению товарища Сталина выдвигаются и награждаются теперешние наши орденоносцы».
Своеобразную «награду» очень скоро вручили и Булгакову. Она пришла из Харькова. Вот как это событие отразилось в дневнике (запись от 22 марта):
«Сегодня — ценным пакетом извещение о вызове в суд. Харьковский театр русской драмы подал жульническое заявление о взыскивании денег по "Пушкину" на том основании, что пьеса не значится в списке разрешённых пьес.
Когда пришёл конверт, М[ихаил] А[фанасьевич] повертел его в руках и сказал:
— Не открывай его, не стоит. Кроме неприятностей, ничего в нём нет. Отложи его на неделю».
Конверт всё-таки вскрыли. И в результате:
«День убит на писание жалобы Керженцеву.
Поездка в Комитет для сдачи этой жалобы».
В той жалобе Булгаков, в частности, писал:
«Сообщая, что я никак не принимал на себя предоставление разрешённой пьесы, что совершенно видно из договора, и что я, согласно законоположениям, имею право взыскивать деньги с театра за непоставленную пьесу, а не театр с меня, — протестую главным образом против опорочивающей меня фразы, что я "ввёл театр в заблуждение", ибо никаких театров я никогда в заблуждение не вводил.
Вообще, сколько я понимаю, моё положение становится всё тяжелее. Я не говорю о том, что я не могу поставить на отечественной сцене ни одной из сочинённых мною в последние годы пьес (я с этим вполне примирился). Но мне приходится теперь, как бы в виде награды за мои драматические работы, в том числе и за пьесу о Пушкине, не только отбиваться от необоснованных попыток взыскания с меня денег (описанный здесь случай — не первый), но ещё и терпеть опорочивание моего литературного имени.
Обращаюсь к Вам с жалобой на это».
Через два дня в письме П.С. Попову драматург признавался:
«Я теперь без содрогания не могу слышать слова — Пушкин — и ежечасно кляну себя за то, что мне пришла злосчастная мысль писать пьесу о нём».
Асафьеву в тот же день написал:
«...несмотря на утомление и мрак, я неотрывно слежу за "Мининым" и делаю всё для проведения оперы на сцену».
Булгаковские «утомление и мрак» усугубляло, надо полагать, и другое неприятное известие. Связано оно было с Большим Ржевским переулком, где Марианна Шиловская делала всё, чтобы Ольга Бокшанская и Евгений Калужский съехали бы с их квартиры. По этому поводу Елена Сергеевна записала 23 марта:
«Разговоры по телефону с Калужским. У М[ихаила] А[фанасьевича] создалось впечатление, что они хотели бы переехать на время к нам, — Марианна явно их выживает. "Но, — сказал М[ихаил] А[фанасьевич], — этого нельзя делать, как же работать? Это будет означать, что мы с тобой должны повеситься?"»
Не потому ли Булгаков с такой грустью сетовал в том же письме Павлу Попову от 24 марта:
«...всё время живём мы бешено занятые, в труднейших и неприятнейших хлопотах. Многие мне говорили, что 1936 год потому, мол, плох для меня, что он високосный, — такая есть примета. Уверяю тебя, что эта примета липовая. Теперь вижу, что в отношении меня 37-й не уступает своему предшественнику».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |