...Не стоило вокруг Маргариты и ее «контактов» с нечистой силой городить головокружительные мистические сюжеты? Мы же охотно играем в поддавки с нечистой силой, якобы не замечая, что это не столько она нас, сколько мы ее «водим». Мы сами отдаем ей себя, свою судьбу в обмен на ее «милости», ее «внимание»? И лишь в какой-то момент догадываемся ошеломленно: не сами ли с собой играем в прятки?..
Если Вам, читатель, кажется, что в этом вопросе есть преувеличение, то, может, в самой незначительной степени.
Уже давным-давно Михаила Булгакова, особенно его роман «Мастер и Маргарита», утопили в водопаде всяческих перетолкований и аллюзий — от политических до мистических, украсили пышным букетом оккультной экзотики, ученых и псевдоученых сюжетов, заимствованных из вторых рук — от манихейства и гностиков до фрейдизма.
Оказывается, у Булгакова можно найти все! Совсем, как у Джером К. Джерома, когда, помните, рассказчик, которому в руки попал медицинский справочник, обнаруживает у себя все болезни, кроме родильной горячки...
Сколько лет уже увешивают Булгакова бумажными гирляндами заемного суемудрия, словно это не большой русский писатель, а старательный иллюстратор, бойкий исполнитель, всегда на подхвате — то у гностиков, то у Елены Блаватской, то — о ужас! — оказывается в обслуге самого сатаны (поскольку в «Мастере и Маргарите» он якобы служит «черную мессу» — не более не менее!).
Наслушавшись всего этого, иные строгие в догматических правилах люди начинают шарахаться от Булгакова, либо обидчиво читать писателю нотации, укоряя его во всяческой скверне, отлучают от Духа и Истины.
А в массовом чтении Булгаков и все его персонажи давно уже воспринимаются в ореоле «дьяволиады». Спросите такого читателя: кто в романе «Мастер и Маргарита» самый умный, самый проницательный, читает во всех сердцах, кто самый справедливый и самый могущественный?.. Тоже мне, бином Ньютона, ответит тот словами одного из «бесов»! Разумеется, он, «великий, великий Воланд» (так обращается к Воланду Маргарита). А еще есть там, говоря ее же словами, «милый, милый Азазелло» (хотя и сущий бандюга); есть остроумный и ироничный Коровьев-Фагот. А еще — Гелла, хотя и бессловесная, но — «нет такой услуги, которую она не могла бы оказать». И, разумеется, всеобщий любимец — Кот Бегемот...
Догадываемся ли мы, куда это нас заводит, и так ли воистину верим мы сами в высшие ценности и их силу, если с такой готовностью отдаем Булгакова силам тьмы?..
Но факт есть факт: то ли множество людей, воспитанных в условиях идеологической зашоренности и подстрекаемых новыми «книжниками», чураются романа, как апологии бесовства, то ли сами ученые люди оказываются под впечатлением психологии современной толпы, возбужденной и угнетенной, переносящей на роман все свои комплексы.
Подчиняя написанное Булгаковым своим способам восприятия, те и другие, в сущности, обходятся без самого произведения. Сам по себе роман им просто-напросто не нужен. И не прочитан ими сколько-нибудь внимательно.
Вам нужны доказательства!? Пожалуйста.
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Это — высшее проявление истинных человеческих взаимоотношений. Это истина творит мир!
Но у Булгакова, как мы видим, трагедия времени и человека в том, что распалась связь людей — и в Доме (Родине, Народе), и в самопознании, самобытии.
Драму бытия многие десятилетия все более агрессивно творит другой закон, побеждающий в человеческих отношениях: «Возлюблю себя превыше всех ближних!». Вот в чем трагедия нового времени, следствие распада мира во вне человека и в нем самом.
Вот так, например, массовый читатель — напомним — отвечает на вопрос-тест: почему Маргарита Николаевна стала ведьмой? Простодушно и не задумываясь, он отвечает так: потому что она любила Мастера!
Что ж, в современном мире любовь, пропагандируемая глянцевыми журналами и бесстыдными порнофильмами, давно уже стала одной из жертв дьявола-рынка, потребления, гнусной жажды урвать, попользоваться... Совсем другое дело — на этом «фоне» — булгаковская Маргарита: она романтична и бескорыстна (по крайней мере, так все мотивируется).
Но и в этом случае правда о ее любви не то, чтобы не замечена, — она тщательно скрывается, особенно читательницами, от самих себя. В чем же она? Неутолимая жажда материнства, тоска одиночества в пустом, хотя и обеспеченном доме, слепая ненависть к виновному перед ней миру и дух отмщения за все несбывшееся — вот что сокрушительной (и саморазрушительной) энергией вырывается из души героини, превращая ее в ведьму. И это называется любовью?!
Сама-то несчастная, обиженная судьбой русская женщина Маргарита Николаевна понимает, в чем причина ее бедствий. Прекрасно понимает. И отвечает, в сущности, многим своим восторженным до слепоты поклонницам: «...была на свете одна тетя. И у нее не было детей, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая...» Вот вам, как говорится, и вся любовь!
Но сознается в этом вслух она лишь один-единственный раз — успокаивая «мальчика лет четырех», который был напуган учиненным ею разгромом дома ДРАМЛИТА.
Как Вам нравится такой ответ? Как все это просто и знакомо... И как все это современные Маргариты скрывают от себя!
Так что стоило ли вокруг Маргариты и ее «контактов» с нечистой силой городить головокружительные мистические сюжеты? Мы же охотно играем в поддавки с нечистой силой, якобы не замечая, что это не столько она нас, сколько мы ее «водим». Мы сами отдаем ей себя, свою судьбу в обмен на ее «милости», ее «внимание»? И лишь в какой-то момент догадываемся ошеломленно: не сами ли с собой играем в прятки?..
Есть еще один «беспроигрышный» путь критики Булгакова.
Скажем, такой: обличитель Булгакова кладет рядом Священное Писание и «Мастера и Маргариту». И, идя от буквы к букве, «уличает» писателя в еретических искажениях.
Критику и в голову не приходит, что роман — не приложение к другим текстам, пусть и самым великим, не выполнение «социального заказа» или популярное разъяснение директив «спущенных сверху», как говорилось в советские времена. Пусть даже «Свыше». Большая литература есть свободное и глубокое открытие мира, сотворчество художника и Бога. Помните — у Пушкина: «Веленью Божию, о Муза, будь послушна...».
В противном случае нужно незамедлительно и категорически «закрыть» всю литературу, ибо КНИГА — «БИБЛИЯ» — уже есть! Этого, к счастью, не делается, но соблазн все привести к одному знаменателю не дает нам покоя. Что ж, и это — не ново. Скажем, лет семьдесят назад, после выхода в свет знаменитого сталинского труда «История ВКП (б). Краткий курс» в одном общеобязательном документе было прямиком и без затей сказано: отныне «кладется конец произволу и неразберихе в изложении истории партии, обилию разных точек зрения и произвольных толкований важнейших вопросов...». Вот так! Сам думать не моги! Следуя этому знаменитому примеру, нужно запретить не только светский, но и любой иной взгляд на мир. А про художественную литературу и говорить нечего: тут не только с Булгаковым, но и с Пушкиным, Достоевским, Гоголем, Толстым тоже еще нужно «разобраться»... (Как известно, со многими писателями «разбирались». И весьма безжалостно).
Но, слава Богу, в одном великом и едином мире, во всеобъемлющем духовном пространстве существуют рядом со Священным Писанием и «Божественная комедия» Данте, и «Дон Кихот» Сервантеса, и «Гамлет» Шекспира, и «Капитанская дочка» Пушкина, и «Война и мир» Толстого, и «Братья Карамазовы» Достоевского с совершенно неканонической «Легендой о Великом инквизиторе». И — «Мастер и Маргарита» М. Булгакова...
Позволим себе в этой связи немногие ссылки на булгаковский дневник тех лет, которые дают некоторое представление о его отношении к религии, к Богу.
«1923, 19 октября, пятница, ночь.
...Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ.
26 октября, пятница, вечер.
Может быть, сильным и смелым Он не нужен, но таким как я, жить с мыслью о Нем легче.
...Я к сожалению, не герой.
Но мужества во мне теперь больше. О, гораздо больше, чем в 21-м году.
1923, 5 января.
...Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказывать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его... Этому преступлению нет цены...» (Т. 8. 2002 г.)
Эти настроения по-своему преломились в работе Булгакова над романом «Мастер и Маргарита». С годами отношение Булгакова к агрессивному атеизму не менялось. Напротив, становилось все более непримиримым, глубоко выстраданным. Об этом свидетельствует его знаменитый роман. Об этом, а не о противоположном, как иногда приходится слышать или читать...
Словом, речь идет всего-навсего о том, чтобы непредвзято взглянуть на то, что написано Михаилом Булгаковым. Написано русским писателем о русской жизни. О нас самих. О нашей вере. Это, оказывается, как раз труднее всего.
В первую очередь это относится к незамеченному «массовым» читателем главному булгаковскому герою — Иешуа Га-Ноцри.
Тут серьезные вопросы следуют уже совсем с другой стороны (а может, и ответы найдем оттуда же?!). И Вы, читатель, тоже можете спросить: при чем тут русская жизнь?
А вот — посмотрим! Наберитесь терпения и последите за ходом мысли.
В одном из выступлений историка и филолога С. Аверинцева имя булгаковского героя оказалось включенным в некий ряд знаменитых истолкований Иисуса. Он — Иешуа Га-Ноцри — упомянут рядом с Христом Достоевского («Легенда о Великом инквизиторе»), рядом с «чарующим пророком» Эрнеста Ренана, «невротиком и декадентом» Ницше, «женственным призраком» последних лет Александра Блока. В этом же ряду нетрадиционных обликов Христа встает и — я цитирую ученого — «безвольный герой «Мастера и Маргариты», который настолько «добр», что уже не различает добра и зла» («Искусство кино», 1994, № 4, с. 4).
Оставлю пока в стороне эпитеты: «безвольный» и т. д. — это отдельный разговор.
Но как Иешуа вообще попал в этот ряд? Мне кажется, это как раз понять можно. Ему самое место среди нетрадиционных образов Христа. И нетрадиционность эта вызвана тем, что вторая половина века XIX и начало XX века были временем напряженнейшего интереса к наследию Христа, временем его нового «прочтения» и истолкования (тут стоит вспомнить и Льва Толстого, и Владимира Соловьева, и «богоискателей» «серебряного века» и т. д.).
Причины тут были самые насущные. Мир менялся, особенно же глубоко и быстро менялась русская жизнь.
Если сопоставить образ Христа у Ренана, Толстого, Ницше, Достоевского, Блока, наконец, у Булгакова, можно прийти к необычайно важным выводам. Один из них я все же рискну сделать: в этих исканиях была востребована истина о Христе, преодолевающая застывший тысячелетний канон трактовок, проходящая как бы через «расчистку» от многослойных «записей», оставленных не только богословами, но и традициями и образами народного верования, народной христианской мифологии.
Происходила двойная деканонизация: с одной стороны возвращался первоначальный облик Христа и восстанавливался дух первых веков христианства (об этом, в частности, писал А. Блок). Еще более существенна другая сторона процесса: Христос превращался в живого современника людей нашей эпохи.
Из канонического и надличного, всевременного и надисторического Христос становился личным, превращался в участника воочию творящейся драмы истории: и веков прошлых, и века нынешнего. Он отвечал на жгуче неотложные вопросы людей, оказавшихся — особенно в России — в ситуации одного из величайших исторических и духовных сдвигов.
Традиционный русский Христос, воплощенный, по выражению Ф.М. Достоевского, в русском «народе-богоносце», становился, таким образом, заново живым и необходимым. Он возникал (воскресал!) как великая трагическая личность, помогая в решении новых вопросов, которые вставали перед «развоплощенным» человечеством, перед заново рождающимся русским народом, перед каждым русским человеком.
Да, да, — нас это касалось (касается!) острее всего!
Начиная со второй половины XIX века, особенно же на грани двух веков, русская жизнь распадалась: не было уже ни прежней патриархальной ценности, ни выражающего всех сословного сотворчества. Из сложного и противоречивого, но все же единого организма мы, бывшие строители великого национального ДОМА, его хозяева и обитатели, превращались в «разбегающийся муравейник».
Колоссального размаха невиданные потрясения — одно за другим! — разрывали еще недавно живые сцепления социума, религии, культуры, семьи. И наш общий исторический ДОМ стал распадаться.
Можно ли не заметить, что именно этот сюжет — главный во всем творчестве Булгакова. Это нужно повторять снова и снова. Тут без ошибки можно назвать все его сочинения. «Мастер и Маргарита» — больше всех. Не один Иван Бездомный, но — все у Булгакова бездомны. Все — ищут, суетятся, копошатся, устраиваются; мстят «захватчикам» и приспосабливаются к ним; потеряв свою — зарятся на чужую «жилплощадь». Отчаиваются и надеются. И мало кто находит действительно новый Дом, если не считать «дом скорби» или дом «покоя», через которые после своего «полуподвала» проходит мастер...
И не только бездомные они все, но и бессемейные. И — бездетные... Согласитесь, что для Михаила Афанасьевича Булгакова, родившегося и выросшего в большой, дружной, многодетной семье, отец и мать которого — тоже из многодетных семей провинциальных священников, — это отнюдь не случайное обстоятельство. Я с полной решимостью повторю: у Булгакова ДОМ — это один из главных критериев мира и благополучия русской жизни, ее ценностей и высших смыслов. (Так что если кто и прислушивался к словам Маргариты Николаевны — и таких, как она — с особенным вниманием и пониманием, то это, конечно же, был автор романа).
Впрочем, к этому мы еще вернемся.
А пока замечу, что вся культура «серебряного века» в России была и предчувствием, и результатом, и попыткой преодолеть этот гибельный распад, спасти национальный ДОМ. Острая болезненная отзывчивость философов и художников рубежа веков («декадентов», как называли сторонников уходивших в прошлое и, увы, бессильных канонов) была тревожным ответом на происходящее.
...В этом-то смысле булгаковский Иешуа и может быть поставлен в тот ряд, который обозначен выше. И где искали ответ на новое состояние мира и человека. И западного — у Ренана, у Ницше; и русского — у Достоевского, у Толстого, у Блока, у Булгакова...
Словом, включение Иешуа «в ряд», в общем, понятно. И естественно.
Но откуда взялись так не идущие к булгаковскому герою определения: «безвольный», «не различает «добра» и «зла» (или, как на одной международной встрече сказано в выступлении О. Седаковой: «ничему не противящийся гуманизм», «убогий Иешуа Булгакова»...)?
Если «женственный призрак» — это выражение самого Блока, если определения ренановского или ницшевского Христа — цитаты из широко распространенных оценок, то — откуда взялись эти определения Га-Ноцри? Сам Булгаков о нем, кроме как в романе, нигде не высказывался, насколько мне известно. Традиция понимания Иешуа складывается лишь у ученых: С.С. Аверинцев («безвольный», не различающий «добра» и «зла»); О.А. Седакова («убогий»)...
Имеют ли эти оценки причину в самом булгаковском герое? «Его» ли «определяют» эти слова?
А это уже зависит от того, как подойти к роману, с какой «оптикой», с какими мерками. Об этом будет обстоятельный разговор дальше.
А пока заметим, что тут столкнулись два противоположных подхода.
Для непредвзятого читателя (если такой вообще возможен), внимательно и непосредственно воспринимающего то, что происходит в «древних» главах, Иешуа отнюдь не «убог» (если не иметь в виду его внешность: «...одет был в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта — ссадина с запекшейся кровью». Внешность эта, конечно же, ничего общего не имеет с оперной импозантностью Воланда).
Но при сколько-нибудь адекватном восприятии личности Иешуа он отнюдь не «убог» и не «безволен». Напротив, каждый его жест, каждое слово, все его существование в романе отличаются поразительной внутренней свободой, духовной силой, интеллектуальной независимостью.
Всей душой устремленный «навстречу» своему собеседнику (кто бы это ни был — Левий Матвей, Пилат, Иуда, Марк Крысобой и так далее), Иешуа, тем не менее, верен себе во всем, не отступает от своей истины о мире и человеке ни на йоту.
В ситуации, когда ему грозит — из-за доноса Иуды — верная гибель (и он это, конечно, понимает), Иешуа, как увидим, не принимает «спасительные» правила игры, предлагаемые ему Пилатом. А и нужно-то ему всего-навсего сказать, что он ничего не говорил такого, что было в доносе. Сказать «нет» вместо «да». Нужно солгать — по ясному намеку Пилата. И тогда ему гарантированы жизнь и свобода. Как на это отвечает Иешуа? «Лжи во спасение» он, не колеблясь, противопоставляет истину (ибо спасение только в истине), хотя это сделало неизбежной его мучительную казнь. И он понимает, на что идет...
...Во всем поведении Иешуа выражена его огромная нравственная воля. Подлинное духовное бесстрашие. Рядом с ним просто некого поставить в романе. Да и во всем творчестве Булгакова. Разве что самого писателя...
Вспомним последние слова Иешуа, переданные Пилату Афранием и так больно поразившие нравственным укором могущественного, но, увы, струсившего прокуратора: «в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». Словом, ни в безволии, ни в любом другом проявлении духовной трусости Иешуа абсолютно нельзя заподозрить.
Ну, а как обстоит с другими персонажами, особенно в «московских» главах?
Как мы помним, в начале романа литераторы Берлиоз и Бездомный убеждают друг друга в том, что никакого Иисуса не было и что вообще все боги — выдуманы. Нужно ли доказывать, что это был «атеизм со страха» и «по службе» (особенно у редактора и крупного литначальника Берлиоза)? И вот, в этот самый момент, когда Иван Бездомный «на все сто» соглашается с Берлиозом, появляется Воланд и спрашивает: если Бога нет, то кто же управляет жизнью человеческой? Иван Бездомный «сердито» (потому что подсознательно он и верит, и не верит своим словам) отвечает: «Сам человек и управляет».
Так вот: никто в «московских» главах ничем не «управляет». Тем более — собою. Ни один человек, начиная с Берлиоза и Бездомного. Все они — жертвы власти, страха, лжи, трусости, глупости, невежества, стяжательства, похоти, корысти, жадности, ненависти, тоски... Одинокого эгоизма. И от всего этого готовы броситься в объятия хоть самого дьявола (что и делают на каждом шагу...).
Единственный, кто в романе действительно «управляет жизнью», «подвешивает ее», т. е. принимает на себя всю полноту ответственности за истинность каждого своего слова и движения, — это, как сказано, Иешуа. Добавлю, что к истине и добру он «пришел своим умом».
Так что он лишь кажется «убогим» и «безвольным».
Поэтому встает второй главный вопрос: кому же он таким кажется, с какой точки зрения?
В выступлении С. Аверинцева есть ход мысли, помогающий понять этот «сдвиг» критериев, и понять его именно в контексте булгаковского романа и всей нашей проблемы.
Вот что говорит ученый: «Не только официальная доктрина Православной Русской Церкви, но — в особенности — народные верования, как о них свидетельствует фольклорная поэзия (...) выдвигают в личности Христа черты силы и могущества. Образ Богородицы — вот что в народных русских песнях несет в себе всепрощение, нежность и кроткое молчание, но образ сына почти неизменно суров...»
Не тут ли мы находим ответ? Все становится понятнее с точки зрения социальной психологии. Хотя Иешуа совершенно стоек — до конца! — в оценках и суждениях, его стойкость не является наглядной демонстрацией силы, обращенной во вне, не превращается для грешников в наказание, кару; в ней всегда преобладает живая, сострадающая ЗАБОТА о другом человеке, стремление понять его; это всегда движение навстречу. Тут скорее уж «кротость» и «нежность», нежели «суровость», «сила» и «могущество». Как у Христа...
Однако, традиционные «народные верования» в глубине современного массового читательского подсознания ждут от Иешуа именно «силы». Современное массовое сознание — ведь это и есть «фольклор» внутри нас. И вероятно, живет в нем образ Христа «в силе», «могуществе», Христа неизменно сурового, принесшего с собой «не мир, но меч», порицание и наказание.
Беспощадно расправляется этот Христос со всякого рода «грешниками» и, увы, тем самым мало общего имеет с булгаковским героем (но зато этим качеством Христос «фольклорного», массового сознания как бы освобождает носителя такого сознания от необходимости самому вступать в борьбу. Тем более, что бороться-то надо, прежде всего с собой: так ставит эту проблему новое время, наше время). Прежний человек был защищен от греха (относительно, конечно!) всем традиционным образом жизни. Наш современник открыт «всем ветрам времени».
Поэтому нашему сознанию подавай доказательства — «грубые и зримые» — физической, эмоциональной, особенно же — мистической, сверхъестественной силы и могущества Бога. Ничего подобного нет у Иешуа. Даже голова у Пилата перестает болеть без всякой мистики и чудес.
Зато «нечистая сила» в «московских» главах якобы демонстрирует множество достижений в борьбе с «грешниками»: «толкнуть» — якобы! — Берлиоза под трамвай, «закинуть» — якобы! — Степу Лиходеева в Ялту, оторвать — якобы! — голову у бестолкового Жоржа Бенгальского, заставить пустой костюм накладывать резолюции и т. п. И — наоборот — расправиться с врагами мастера, устроить погром в квартире Латунского, наградить цитатно-романтическим «покоем» несчастливых, но симпатичных героев романа. «Нечистая сила» — все может!
Но в духовном контексте романа именно в этом состоит один из главных источников слабости, путаности, абсурдности современного человеческого поведения — от явления Воланда из «ученого» социального заказа главы МАССОЛИТа и бодрого невежества Ивана Бездомного до финальных абсурдных толков, слухов и «резолюций»... В сущности, все это — доличное, т. е. атавистическое массовое сознание. В условиях неразрушенного мира «фольклорное», народное сознание являлось одним из гарантов сохранения цельности мира, защиты его смыслов и ценностей. В современном разрушенном мире — все наоборот: оно, массовое сознание, шарахаясь из стороны в сторону всей массой предрассудков, — все разрушает и доламывает на своем пути, оголяя мир и оставляя человеку вместо истинной судьбы примитивную манипулируемую ФУНКЦИЮ: «роль», «должность», «ИМИДЖ» («костюм, накладывающий резолюцию», «председатель жилкооператива», «директор варьете», «член МАССОЛИТа» и т. п.).
Роман М. Булгакова и все его творчество ни в чем не потакают «пережиткам» нашего сознания, ибо видят невозможность восстановления утраченного ПОРЯДКА, опирающегося на традицию, прежнюю «ВЕРУ». Но ИСТИНА также — увы-увы! — недоступна разрушенному массовому сознанию. Поэтому, разочаровавшись в Иешуа, «массовый читатель» все ожидаемое находит в Воланде. И силу, и могущество, и — где надо — суровость. Тут наше «массовое сознание» вполне удовлетворено. А Иешуа в таких глазах во всем уступает Воланду: с этой точки зрения он и «безволен», и «убог».
...Насколько же нужно быть оглушенным всей бутафорией воландиады, чтобы предпочесть ее Иешуа Га-Ноцри и его духовному подвигу!
При полном отсутствии внешних эффектов у него — Иешуа — напряженнейшая внутренняя жизнь. В противоположность шуму, суете, всей пиротехнике «современных» глав — поразительная лепка «вечных» мизансцен, неторопливые и трагедийно напряженные диалоги, полные нестареющего смысла...
Увы, современное «фольклорное», точнее — массовое сознание слепо. Им не понято самое главное в Иешуа. Им не понято самое главное в Воланде. Один — Иешуа — живой и цельный. Естественный. Другой как увидим, — весь лоскутный и цитатный, искусственный и составной. Все бесы, вообще — ряженые. Они существуют за чужой счет, это вампиры, подпитываемые чужой энергетикой. Понятно, что, покидая Москву, они проходят через «разоблачения» — вплоть до полного растворения в первозданном хаосе вселенной (см. «настоящее обличье» Воланда). Кинувшись в «провал» небытия, они превращаются в ничто.
И вообще — разве не разоблачителен весь его, Воланда, нарочито эффектный — и меняющийся! — облик, «карнавальный» и «маскарадный»: рост, бас, разные глаза, золотой портсигар с бриллиантовым треугольником, трость с головой пуделя и весь прочий театральный реквизит, вся эта бутафория, сознательно, разумеется, пущенная в ход Булгаковым, превосходно понимающим беззащитность «массового» человека перед дешевыми балаганными эффектами, всякими фейерверками — и фабульными, и словесными?..
Посмотрим, например, с этой точки зрения на Великий бал сатаны!
Какие залы, какие бассейны с шампанским до краев, какие оркестры, какие кавалеры и негры, бегающие с простынями! «Шик, блеск и иммер элегант!» — как иронизировал некогда Михаил Зощенко. И все это затем, чтобы быть сметенными одной авторской оплеухой, одной мимоходной презрительной репликой: шум стоял «КАК В БАНЕ»! А начинается все это, как и кончается, — смрадом тления «почти разложившихся трупов»: «тление на глазах Маргариты охватило зал, над ним потек запах склепа». Все это — призрачное, ложное, подмененное, мнимое «существование». Антижизнь, сроки которой — только до третьих петухов; она исчезает, возвращаясь восвояси — в небытие!
Откровенно говоря, вызывает чувство наибольшей горечи это неразличение многими читателями (да и многими пишущими о романе) добра и зла, Бога и дьявола.
И горечь эта потому особенно глубокая, что ведь не об одной литературе идет речь, не о романе только, пусть превосходном. Речь — о нас самих, о нашей способности видеть истину и ложь, добро и зло. И отстаивать их в себе и вокруг.
Тут — одна из главных проблем, вековых и новых, от которых зависит наша судьба.
И ведь в самом деле: научимся управлять собою — выживем и победим. Не научимся — погибнем. Еще в те, ранние булгаковские годы, восемьдесят лет назад именно это обстоятельство было осознанно писателем как ключевое. Или откроем дорогу в грядущую счастливую Россию, или так и останемся во власти дьявола.
Словом, от «архаического», «фольклорного», «массового сознания», естественного, а порою спасительного в условиях устойчивого национального ДОМА-Муравейника, т. е. от сознания «внеличного», «коллективного», русскому человеку нужно переходить к сознанию личному. После всего пережитого нами в XX веке — не ясно разве, что сила человеческая не в традиционном «мече», не в умении побеждать «врага», казнить одних и дарить милостями других. «Злых людей нет на свете», — со страниц булгаковского романа говорит нам Иешуа Га-Ноцри. Есть только «МЫ» — люди несчастливые — покалеченные, подчинившие себя злой воле, заблуждающиеся, запуганные, замкнувшиеся от Бога, от мира и от самих себя...
Нужно понять, что сила человека — в полноте овладения им собственным внутренним миром, в умении внутри себя — и во вне! — различать свет и тьму. Побеждать тьму не с помощью «меча», а каждым своим движением навстречу свету в другом человеке. При внешней простоте — это духовный акт небывало сложный и непривычный; тем более, — на развалинах ДОМА. Каждый из нас знает это по себе.
Вот где наша главная проблема не только в XX, но и в XXI веке. Говоря совсем напрямую: из мира творческого «фольклорного сознания», защищавшего нас в течение веков, мы попали в иную действительность, где безвольное массовое сознание — гибельно!
...Если же оно находит свой идеал, своего защитника и исполнителя в Воланде (!), то распавшийся на бесчисленные одинокие маргинальные осколки бывший «народ-богоносец» может стать опасным ... «дьяволоносцем». Собственно, тогда и сам народ исчезает, превращаясь в население, в «толпу», утратившую Бога в душе своей и подчинившуюся дьяволу.
В своем романе Булгаков не раз подставляет персонажу зеркало, в котором тот видит... себя «дьяволизированного». Наступает горький «момент истины»: человек узнает о себе ну, хотя бы то, что слышит Степа Лиходеев: «...вообще они в последнее время жутко свинячут». И все вообще встречи персонажей с «нечистой силой» — это в сущности, встречи с самими собой «на уровне» подсознания. Какое это искушение!
Как жаль, что немногие услышали в романе тихий, но твердый и ясный голос Иешуа: «правду говорить легко и приятно». И пусть за эту правду ему нужно будет заплатить страданиями и телесной гибелью, — у самой этой правды — «смерти нет»! Она бессмертна!
Почему же так немногие смогли противостоять искушениям? Почему такой соблазнительной оказалась свобода Маргариты — «свобода от всего». И почему так и не понято, что за отказ от ИСТИНЫ нужно расплачиваться душой; что «покоем», то есть угасшей памятью, духовной смертью заплатил мастер за капитуляцию перед ложью и насилием, за страх, за невыполнение долга художника перед миром. Долга русского художника перед судьбой и русской историей.
...А ведь стоит персонажу проявить хотя бы подлинную душевную твердость, доброту, независимость, — и «нечистая сила» сама капитулирует перед таким человеком. Вот «бесы» устроили — по желанию толпы — вакханалию соблазнов в Варьете («денежные бумажки» и т. п.). По агрессивному желанию толпы лишился головы незадачливый и трусоватый Жорж Бенгальский. Но стоило прозвучать в этом озверении, в этом буйстве низа человеческому голосу: «Ради Бога, не мучьте его!», — как Воланд тут же послушно исполняет веление человеческого сердца. И — духа! А вспомним эпизод с Фридой: как только Маргарита проявила душевную стойкость — тут же покорилась ей нечисть. «Бесы» живут нашими страхами и вожделениями, но там, где заявляет о себе человек, — там отступает нечистая сила. Поистине прав Иван Бездомный: «Сам человек и управляет!» Но — при одном условии: если человек этот собирает в себе и излучает СВЕТ!
...Не дает мне покоя один эпизод, ближе к финалу романа, многими, возможно, и не замеченный: «трое черных коней у сарая, вздрагивали, взрывали фонтанами землю. Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, последним мастер». Старая кухарка, проходившая мимо и пораженная видом этих дьявольских всадников, «простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла: Отрежу руку! — Он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу».
А что, если бы старушка все же перекрестила бы их? Если бы у нее хватило духу не испугаться всей этой чертовщины? Если бы свет в душе ее взял бы верх над страхами? Ведь исчезло бы это бесовское наваждение! Расточились бы бесы — яко тьма перед лицом света...
Михаил Булгаков своим великим романом встает рядом с Человеком, сумевшим победить страх в своей душе. Удержаться перед любыми соблазнами «дьяволиады».
Правда, чтобы увидеть это, — роман нужно, по крайней мере, уметь прочитать.
Можно понять критиков романа с ортодоксально-церковных позиций: на картину мира, созданную художником, накладывается жестокий догматический регламент — и художественный мир объявляется безбожным, кощунственным, порочным. Но нельзя не учесть и того, что такой подход есть результат даже не столько ортодоксии, сколько внушением массового чтения: это ведь массовый читатель восхищается Воландом и его компанией. Это понятно и это объяснимо булгаковской проницательностью, писательским глубоким переживанием того духовного распада, в котором оказался российский массовый, т. е. советский по происхождению человек.
Но разве виноват в болезни врач, который ставит точный диагноз!? Болезнь эта — безудержный, на все готовый эгоизм. Приспособленчество, пресмыкательство, рвачество, злоба, ненависть, мстительность... И все это — любой ценой (собственно, ценой собственной души) — вот какой диагноз поставил писатель-врач Булгаков. Но не он повинен в этой болезни, а наша трагическая история. Увлечение Воландом персонажами романа (и читателями!) — лишь симптомы этой болезни. Это, если угодно, дьявол, которого в наших душах разместила история (как Воланда и его свиту в квартире Степы Лиходеева).
...Так что, уважаемые критики-ортодоксы, начинайте не с врача, а с болезни, ее причин, с диагноза, который так тонко и точно, с таким состраданием поставлен Булгаковым.
...Поэтому, сказать нужно, с уважением и признательностью узнали мы мнение авторитетного деятеля Православной Церкви Архиепископа Сан-Франциского Иоанна (статья «Метафизический реализм («Мастер и Маргарита»)»). Вот некоторые из его суждений: «Мастер и Маргарита, не двойной ли это образ русской души, жаждущей мира и раздирающейся между бесовским искушением и зовом истины?». Заметим, кстати, что Архиепископ Иоанн, кажется, первым употребляет выражение: «внутренняя повесть» — о страницах романа, на которых речь идет о Пилате и Иешуа Га-Ноцри. Он один из первых среди церковных авторитетов признал: «это вершина прозы Булгакова (...) является, в сущности, явлением не Понтия Пилата, а Иисуса Христа... Здесь именно «революционность» этого произведения. Впервые в условиях Советского Союза русская литература серьезно заговорила о Христе как о Реальности, стоящей в глубинах мира». И далее: «...основная трагедия человечества: его полудобро, воплотившееся в Римском Прокураторе (...) Драма книги — неистинное добро», а «первой целью своею Зло ставит сокрытие себя». И — последняя фраза этой небольшой статьи Владыки Иоанна: «С шекспировским блеском его книга открывает подлинную ситуацию человека, еще находящегося в области Понтия Пилата».
Как видим, церковный мыслитель и художник все же находят общий язык.
...В сущности, наша Православная Церковь должна быть благодарна Булгакову. В своем романе он искренне и глубоко восстанавливает и отстаивает главный смысл бытия: сила человеческая — в прозрении ИСТИНЫ, в сотворении, прежде всего истинного мира в душе своей и — в противостоянии всякой бесовщине, всем искушениям себялюбия и бездуховности.
В век, когда мы, особенно в России, переживали крушение всечеловеческого — и национального — ДОМА, он, Булгаков, отстаивал его, этого ДОМА, вечную, непреходящую, спасительную необходимость. Неизбежность. Так было не раз в истории человечества. Две тысячи лет назад рухнул «храм веры», но воздвигнут был — тогда же — великий «ХРАМ ИСТИНЫ». И эта истина, явленная в подвижничестве Христа, истина добра, милосердия, устремленности к миру и потребности познать и вобрать мир в себя («Стяжи мир в душе своей», — говорил духовный мыслитель XV века Нил Сорский!) особенно необходима и спасительна в переживаемых нами XX и начавшемся XXI веках, явивших во многом разруху, распад мира. Сокрушение традиционной преемственности жизни. Когда-то в России каждое новое поколение естественно вбирало в себя дух и мир великого народного ДОМА. Булгаков — и это главное! — весь роман свой, все, написанное им, одухотворил одной надеждой, одним призывом: этот ДОМ человек должен ныне сотворить сам в душе своей. Каждый отвечает за себя перед всем великим духовным опытом вечной жизни.
Иешуа Га-Ноцри для Булгакова и есть воплощение истинной жизни, должной быть в каждом. Он так же устремлен к людям. Он так же противостоит искушениям. Он так же творит себя каждым словом, каждым движением души.
Он живет вместе с нами, в мире нового века, когда истина, необходимая каждому, добывается великими усилиями преодоления разобщенности, лжи, корысти, трусости, одинокого эгоизма, насилия... Именно поэтому она необходима в нашем трудном мире, где рухнул «храм веры» (и мы знаем — какой) и где человеку в себе и в каждом нужно открыть Истину Бытия.
...Таким стал в романе Булгакова его Иешуа Га-Ноцри.
Могут сказать: а разве есть в нем что-то чудесное? Таинственное? Чудотворное? Да не о том речь! В Нем Булгаков выразил ту духовную силу, которая всегда несла в себе великий свет, с такой могучей силой открывшиеся человечеству в духовной истине и подвижничестве его Евангельского Первообраза. И это есть одна из главных заслуг русского писателя Булгакова перед всем человечеством. И роман его — не «иллюстрация», но выполнение Великого Завета. Роман создавался в условиях, когда русский народ, СОБОРНАЯ ЛИЧНОСТЬ, переживал одно из величайших потрясений в своей истории, своей судьбе. И тогда главной и самой необходимой работой культуры стало воззвание, обращенное к индивидуальной личности, ее пробуждение, ее возрождение в каждом человеке.
Это ли не самое главное и подлинное подвижничество! И не в этом ли выражается истинная и глубокая вера писателя, которую нельзя измерять никакими догматическими постулатами, никакими каноническими мерками!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |