Творчество П.С. Романова (1884—1938) не менее плотно вписано в контекст ранней советской эпохи. Он ступил на литературный путь еще до революции, но популярность пришла к нему после Октября. Писатель неоднозначно, а порою и трагически ощущал свою причастность к революционной эпохе. Романов считал делом своей жизни крупные произведения (роман-эпопея «Русь», повесть «Детство», роман «Товарищ Кисляков»), а к своим рассказам относился как к безделице, средству для пропитания. Несмотря на это, за «анекдотичностью» сюжетов и простоватостью изложения, по поводу которых П.С. Романову не раз доставалось от критиков, цензура не заметила в игровых рассказах-полилогах дерзкого ерничанья писателя.
В 20—30-е годы имя Пантелеймона Сергеевича Романова находилось в ряду с именами других известных писателей комического жанра: М. Зощенко, В. Катаева и др. Но в отличие от них, известность к П.С. Романову пришла не сразу. Еще до Октябрьской революции он пробовал выступить со своими работами в печати. Кроме положительного отзыва В. Короленко, который отметил юмор его рассказов, других критических выступлений по поводу дебюта молодого писателя практически не было [Сушилина].
После большевистского переворота многое в жизни П.С. Романова изменилось. Его миниатюры получили высокую оценку А.М. Горького. С 1923 года рассказы П.С. Романова уже были включены в крестьянские сборники, где печатались С.А. Клычков, С.А. Есенин, В.Я. Шишков. С произведениями П.С. Романова начали знакомиться за границей. Рижским издательством «Литература» в 20-е годы был выпущен сборник «Гримасы кисти и пера», где среди работ М. Зощенко, В. Катаева находились автобиография Пантелеймона Романова и его рассказ «Технические слова» (1923).
Кроме того, П.С. Романов стал выступать с чтением своих произведений со сцены, чем снискал «признание» простого народа. При этом, как отмечал в 1926 г. И.А. Оксенов, популярность к Романову пришла «непосредственно от читателя, через головы критиков» [цит. по: Корниенко, 424].
Отношение советского литературоведения 20-х годов к творчеству Романова отличалось широкой амплитудой оценок: от положительных до крайне отрицательных. Романова ругали за «безоглядочный анекдотизм» (В. Друзин, Г. Хризич) и ориентацию на «читателя-мещанина» (И. Груздев) [Корниенко, 453, 105]. Другие же, например профессор Н. Фатов (автор первой большой статьи о творчестве Романова), ставили его манеру писать на один уровень со стилем русских классиков [Никоненко, 2004, 11]. А. Воронский отмечал «комизм роста — здоровый, рождающий непринужденный, ясный смех» П. Романова [Корниенко, 454]. Л. Каган, выделив Романова среди других комических писателей своего времени, в то же время отмечает, что писатель смотрит на настоящее и будущее с позиций прошлого [цит. по: Петроченков].
С 1918 по 1938 года П.С. Романовым было написано более 150 юмористических и сатирических зарисовок [Никоненко, 2004, 266]. В конце 20-х — начале 30-х годов после публикации рассказов о взаимоотношении полов («Без черемухи», «Суд над пионером») и выхода в свет романа «Товарищ Кисляков» о приспособленчестве интеллигенции в условиях новой действительности общественность осудила писателя. Выступления в защиту П.С. Романова, в которых особое место отводилось авторской иронии и сатирическому высмеиванию действительности, были единичны. Отмечалось преобладание негативных критических отзывов. Имя Романова стало нарицательным. Им обозначали «бытовизм», «пошлость», «натурализм», «лицо классового врага» Скорее всего, именно в связи со сложившимся отрицательным отношением после смерти П.С. Романова в 1938 году доступ к его произведениям был закрыт как для читателей, так и литературоведов на три с лишним десятилетия.
В середине 70-х годов начался новый период в изучении творчества П.С. Романова. О комизме рассказов и пародийности эпопеи «Русь» писали А.Н. Старков, Г.А. Белая [Старков; Белая, 1977]. В конце 80-х — начале 90-х гг. о смеховом начале повествовательной стратегии П.С. Романова попутно упоминали в своих статьях С.С. Никоненко и И.П. Сушилина [Сушилина; Никоненко, 2004].
В начале XXI века исследованию анекдотизма и комической парадоксальности рассказов Пантелеймона Романова было уделено значительное место в работах С.А. Голубкова и Е.Е. Бирюковой [Голубков; Бирюкова]. А.А. Филимонова разрабатывает проблему сатиры; С.С. Семенова «сквозь принцип «карнавальности»» проанализировала на примере онтологических рассказов «социально-психологические коллизии XX века» в творчестве П.С. Романова [Семенова]. Исследователь опирается на предложенную Л. Каган классификацию мотивов комической новеллы Романова: мотив стадности, несовпадение словесной формулы поведения с его реальным содержанием, тупость, «опрокинутое восприятие нравственно-этических норм» [Петроченков, 108]. В 2010 г. вышла статья челябинского ученого И.Ю. Карташевой о связях поэтики П.С. Романова с народной смеховой культурой [Карташева].
Исследователи уделяют особое внимание рассказам П.С. Романова. Несмотря на существование различных подходов к их классификации и системному обзору, — лирико-психологические, философские (Н. Фатов), психологические, проблемные (Е.Ф. Никитина), лирическо-психологические (С.С. Никоненко), онтологические (С.С. Семенова) — все ученые единодушны при выделении сатирических рассказов. Ими представлен сборник рассказов П.С. Романова «Три кита».
Обращение писателя к созданию циклически связанного материала не случайно. Объединение жанров «малой прозы» в книги, сборники, циклы, как уже отмечалось, стало характерным явлением для литературы первого послеоктябрьского десятилетия. С 1925 по 1927 П.С. Романов публикует сборники «Три кита» (1925), «Крепкий народ» (1925), «Дружный народ», «Заколдованные деревни», «Хорошие места» (все три в 1927). [Пономарева, 105]. Безусловно, стремление П.С. Романова в творчестве к циклизации было не только данью моде, но и внутренней потребностью. Накопленный запас рассказов позволял объединить этот мозаичный материал в нечто более тематически целостное. Писатель, сочиняя короткие рассказы, всегда тяготел к произведениям эпического характера. Уже в 1923 году вышла первая часть его эпопеи «Русь», а в 1924—1925 гг. вторая и третья части [Фоминых, 28].
В 1925 году был опубликован и сборник П.С. Романова «Три кита»1. Большую его часть составили крестьянские рассказы с участием героев, известных читателям по эпопее «Русь». Скорее всего, сюжетная связь с крупным произведением способствовала росту популярности именно этого сборника среди остальных. Он получил в целом положительную оценку в прессе [см.: Никоненко, 19882, 385].
В свою очередь, А.М. Горький, следивший за творчеством П.С. Романова, в своем письме А.А. Демидову (15 мая 1925 г.) противопоставлял рассказы из сборника «Три кита» (некоторые из них сначала вышли в журнале «Красная новь»), роману «Русь», написанному, по его мнению, «изумительно небрежно»: «Рассказы в «Красной Нови» лучше сделаны, чем «Русь» [Там же].
Известный критик и литературовед С. Динамов писал в 1925 году, характеризуя сборник «Три кита», выделял среди его «художественных достоинств» «крепкую лепку типов советской деревни, колоритную крестьянскую речь и всегда интересно развитый сюжет» [Там же].
Название первого рассказа «Три кита» легло в основу заглавия всего сборника, который состоял из 24 рассказов. Большинство из них, за исключением этюда «Русская душа» (1916), были написаны П.С. Романовым после Октябрьской революции.
Первые шесть рассказов сборника: «Три кита» (1918), «Рябая корова» (1920), «Святая женщина», «Рыболовы», «Восемь пудов» (1918), «Глас народа» (1918) — и последние пять: «Хорошие места» (1919), «Достойный человек» (1923), «Соболий воротник» (1918), «Дым» (1917), «Русская душа» (1916) — объединены темой крестьянства, его положением до революции и после. Лучшей их характеристикой могут служить слова А.М. Горького из переписки с Н.И. Бухариным: «Мне гораздо более по душе и по разуму солененькие рассказы о деревне старого знакомого моего Пантелеймона Романова» [цит. по: Никоненко, 2004, 21].
Заголовки рассказов отличаются разнообразием: от указания на какую-либо деталь сюжета («Рябая корова», «Восемь пудов», «Соболий воротник», «Дым») до ироничных с авторской точки зрения метафор («Три кита», «Святая женщина», «Рыболовы», «Глас народа», «Достойный человек», «Русская душа»).
Оригинальность рассказов заключается, и здесь можно сослаться на исследования И.Ю. Карташевой, в тесной связи П.С. Романова «с традициями народного смеха» [Карташева, 116]. Именно в ранних рассказах у него особенно ярко проявляются элементы карнавала, насмешливого и осмеивающего смеха.
В первых пяти рассказах повествуется о ситуации, сложившейся в деревне сразу после большевистского переворота. Особое внимание уделяется неумелой деятельности руководителей, избранных народным голосованием. Власть доверена прожектеру сапожнику Николаю, который «языком только здоров молоть». Несмотря на то, что ни одно из задуманных им дел так и не удалось воплотить, образ деревни разрастается до комического гротеска: «И, правда, писали, что в таком-то селе открылась школа для взрослых, народный дом, пчеловодные курсы и т. д. Это происходило потому, что Николай в волостном комитете рассказывал председателю, как о задуманном, председатель волостного комитета рассказывал в уездном комитете, как о начатом, председатель уездного рассказывал в губернском, почти как о законченном» (4—5).
Второго представителя комитета Степана называют святым: он не может никому отказать в просьбе. В результате многие оказываются обижены. Отношение крестьян к работе Степана выражается в повествовании с помощью пословицы: «Святой начнет стараться — хуже дурака выйдет» (33).
Третьим комитетчиком выбран лавочник, потому что «без жулика» в правлении нельзя. Селяне надеются, что он будет стараться «и для обчества». К сожалению, лавочник ведет себя по-прежнему: «Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой книге, в графе стоят рубли и копейки, а записано «поступило три свиньи»» (8).
Деятельность избранников, несмотря на то, что каждый выполняет свои обязанности, в целом сходна своей комичной абсурдностью и единством мнений по поводу раздела земли. Они единодушно откладывают на потом решение этого наиболее важного для крестьян вопроса. В итоге «три кита» (так в начале рассказа окрестил комитетчиков народ) к финалу миниатюры получают новое название «окаянные». Это бранное прозвище бросает ироничный отсвет как на истории, где пойдет речь о дальнейших решениях комитета, так и на другие рассказы сборника «Три кита».
Кроме власть имущих, особая роль в крестьянских рассказах отводится беднейшим: Андрею Горюну, Степаниде и др. Они становятся той лакмусовой бумажкой, с помощью которой окружающие проверяются на способность к милосердию. Крестьяне готовы делать добрые дела, например, наделить беднейших скотом и сеном. Однако как только доходит до дела, человеческая жадность берет верх. Девиз «Братцы, старайтесь, чтоб по совести!» (27) не срабатывает. Именно собственнические черты высмеивает автор в рассказах «Рябая корова», «Восемь пудов», «Святая женщина», «Рыболовы».
Например, в рассказе «Рябая корова» реализации «смехового слова» сопутствуют комические жесты. Так, на вопрос «Вы беднейшие?» баба из чужой деревни в доказательство распахивает шубу. Как отмечает автор, под шубой «никто не увидел ничего особенного» (13). Несмотря на несуразное поведение, крестьянке дали корову. Андрей Горюн повторил жест бабы, «распахнул свой рваный кафтанишко» (Там же), но его действие не дало никакого результата. Беднейшие изображаются по-детски простодушными. Когда на собрании все голосуют за то, чтобы не давать босякам коров, они тоже поднимают руки. Несомненна комичность ситуации. При этом образ беднейших не получает развития, хотя автор старается убедить читателя в обратном.
Например, в рассказе «Святая женщина» повествуется о трех превращениях беднейших. Сначала их всем миром хотели «поставить на ноги». Потом крестьяне, испугавшись указов новой власти, начали сбывать награбленное у помещиков, и беднейшие превратились в «ненавистных вымогателей». Третье превращение произошло, когда беднейшие пошли просить милостыню. Святой женщиной названа в рассказе Степанида, которая, страдая от голода, не просит помощи. Рефреном сюжета становится фраза, которую произносят сочувствующие крестьяне: «Хлебца бы ей, что ли, снести, Степаниде-то» (13). Христианское милосердие оборачивается на словах равнодушием: никто из крестьян не помог Степаниде. История с превращениями беднейших оказывается авторской иронической притчей о двойной морали. Невероятными по своей гротескности выглядят и комические ситуации обмана.
В рассказе «Рыболовы» крестьяне не хотят возвращать власти отобранное у богачей добро. При этом П.С. Романов, указывая на отличительные детали большевиков, добивается снижения самого образа власти: «Вот тебе и красные бантики...» (18) Жители решают обмануть комиссию, спрятав железный инвентарь, — они его топят. Настоящим карнавальным моментом становятся прятки, которые предшествуют кульминации. Односельчане, встречаясь у пруда, сначала пугаются друг друга, но идея обмана всех объединяет: «Кузнец присел было за куст со своими жбанами. Николай сделал такое же движение. Но потом махнул рукой и сказал:
— Ну черт ее... все равно. Только не болтай никому» (22).
Ценность предмета определяется не по назначению, а по его весу: пустые жбаны — настоящее несчастье, а граммофон хорош тем, что быстро тонет. Так же, как и пишущая машинка, функция которой остается загадкой для селян: «Яблоки, что ли, чистить, не разберешь» (23).
При этом в крестьянских рассказах получает свою разработку диалог, в котором не повторяется на все лады одна и та же мысль, как это делается, например, у П.С. Романова в городских или железнодорожных новеллах. Смешными их делает столкновение полярных крестьянских точек зрения: одна выставляется напоказ — о другой читатель узнает как бы случайно:
— Вот что! — крикнул кузнец. — Клади всем по восьми пудов, а что останется, отдать беднейшим. И нам не обидно, и они в накладе не останутся.
<...> — ...Чтобы отвечать, так уж всем... — сказал сзади неизвестно чей голос (25).
В последней иронической реплике звучит как голос народа, так и скрывающегося под маской анонима автора. Этот прием П.С. Романова А.И. Цветаева называла «талант участника» [Цветаева, 90]. В свою очередь народ в рассказах П.С. Романова оказывается в роли по-детски наивного простака, а власть — тем плутом, на шутки которого легко поддаются «дурачки». Так, кстати, называют себя сами крестьяне. В рассказе «Глас народа» комитет решают заменить советами. Один из комитетчиков — лавочник — уговаривает сельчан не делать этого. Сначала все заговорчески подмигивают ему и насмешливо относятся к молодым, вернувшимся с фронта. По поводу нарушения традиций — солдаты сидят в помещении в шапках — народ тут же дает шуточную версию: «У них головы воздуху не терпят» (30). После того, как рабочий с завода предлагает поделить помещичью землю, отношение к новой власти и старому комитету меняется на прямо противоположное: «Им-то хорошо, они залезли себе в комитет и гребут, а мы, дурачки, ждать будем?» (32) Теперь головные уборы, которые не сняли молодые в помещении, считаются нормой. В то время как шапка, выкатившаяся из рук лавочника, становится сигналом к переизбранию комитета и насмешливому развенчанию героя: «Шапка уже в руках и не держится!.. Разъелся, вот и не держится!.. Ишь черт...» (33)
Смена комитета на советы не решает проблем, поэтому в рассказах, завершающих сборник «Три кита», продолжает звучать мотив народного недовольства: «Настроили этих советов чертовых, вот все дуром и идет» (84).
В рассказе «Хорошие места» деревенские жители сетуют на то, что при разделе им досталась плохая земля. Мечта народа о Белозерье с молочными реками и кисельными берегами воплощается в байке о далекой сибирской земле, где «не пашут, а так поскребут, поскребут еловыми сучьями и ладно, лежи всю зиму на печке» (91). Даже на речевом уровне отмечается пренебрежительное отношение крестьян к земле, которая «зачиврела», «заартачилась». По большому счету они сами виноваты в том, что доставшаяся им после дележа земля оскудела.
В этом рассказе получает свое развитие мотив «свежих мест и невозвратимого обильного прошлого» из эпопеи П.С. Романова «Русь». В отличие от последней, где повествуется о дореволюционном времени, действие в миниатюре происходит уже после Октября. Несмотря на это, в ней выразительно представлен крестьянский утопизм — «попользоваться такою [землею], чтоб сама рожала» (92). Персонажи, не осознающие причин своих бед, смешны, потому что нелицеприятная правда видна только автору и читателю.
Комический мотив неведения народа возникает в рассказе «Соболий воротник». Героини вспоминают о крестьянских погромах во время революционных событий. Они обвиняют во всем интеллигентов, которые сами «бездомовники, безбожники, вот на чужое рука и поднялась» (97). По ходу рассказа выясняется, что «рука поднялась» у самих же крестьян, когда они стали растаскивать помещичье богатство. Правда, приобретенное имущество достается, по словам селянок, хамам, которые находят ему новое комическое применение: у шорника в рояле несутся куры.
Если на уровне государства народ продолжает находиться с властью в непримиримом конфликте, то «сотрудничество» местных органов управления с крестьянами возможно. В одном из ранних рассказов П. Романова «Дым» показана безрезультатная борьба с самогоноварением. Встречу агитатора из города и его речь автор намеренно наполняет религиозными отсылками. Оратор сообщает, что «объявляется неделя борьбы с самогонкой» и «кто перегоняет хлеб на водку, тот совершает величайшее преступление» (102). Иллюзия проповеди не случайна: советская власть становится новой религией. Поэтому неделя борьбы с пьянством воспринимается народом как «наказание божье». При этом не обходится и без шуточного комментария о том, что «скоро еще, пожалуй, объявят, чтоб неделю без порток ходить» (103). В основе этого словесного выражения лежит тесная связь смеха и материально-телесного низа, что всегда было в традициях народной культуры [см.: Бахтин, 2010, 121].
Изменение шкалы ценностей народа показано путем создания гипербол, которые комичны своей парадоксальностью. Достижением революционной эпохи крестьяне считают младенческий алкоголизм: «Да, ребятам — счастье: <...> чуть не с люльки хлещут» (105). Православные люди не могут справлять праздник без самогонки: «вот праздник подходит, а мы, как басурмане...» (Там же). Опираясь на придуманные народом «религиозные» заповеди, председатель снимает запрет на самогоноварение. Народ обманывает новую власть, играя религиозными терминами прежней.
Эта же тема находит продолжение в рассказе «Достойный человек», где, кроме религиозности, автором осмеивается и стереотипность крестьянского мышления. Народная психология заключается в том, что достойным человеком считается не толковый, высоконравственный поп, а тот, у кого пузо побольше, волосы погуще да «голосище» как «труба архангельская».
Как уже было отмечено, крестьянские рассказы начинают сборник «Три кита» и ими же он заканчивается. Последним стоит самый ранний рассказ П.С. Романова «Русская душа» (1916). Он превосходит все рассказы объемом, однако, по мнению А.И. Солженицына, является наиболее слабым. «Поставленный рядом с уплотненным комом острых рассказов советского времени, — пишет он, — этот этюд невыгодно представляет то традиционное, истощенное до бесплодности разоблачение дореволюционного русского быта — в бурном потоке нелепостей новонаступивших» [Солженицын, 197]. Несмотря на столь категоричную оценку писателя, следует отметить наличие в «Русской душе» «смехового слова», правда, в редуцированном виде. Братья профессора, к которым герой приехал погостить, только поначалу воспринимаются как противоположные образы: бездеятельный Николай и работящий Авенир. В какой-то степени братья — своеобразная пародия на тургеневских Хоря и Калиныча, в которых повествователь «Записок охотника» видел настоящую русскую душу. О ней же говорят и Николай с Авениром, но в их речах это словосочетание становится общим местом. Пустословие снижает образы героев, делая их смешными. Вследствие чего становится очевидной претенциозность и самого названия рассказа «Русская душа». В свое время С.С. Никоненко так же отметил соединение «душевных движений с иронией, с усмешкой» [Никоненко, 19883, 6]. «Эта манера — писал С.С. Никоненко о стиле П.С. Романова, — у него кое-где проглядывает даже в лирических новеллах» [Там же]. Наличие авторской иронии, переходящей в сарказм, как в заглавии, так и в повествовании «Русской души» несомненно.
Позволим себе предположить, что местоположение рассказа «Русская душа» в сборнике «Три кита» связано с ролью этой миниатюры в самом творчестве Романова. Исследователь С.С. Никоненко рассматривал рассказ «Русская душа» как переходную форму от крупных произведений, вроде эпопеи «Русь», к небольшим сатирическим рассказам [см.: Никоненко, 1988].
Безусловно, миниатюра, завершая сборник, в то же время являлась ключом ко всем предыдущим крестьянским рассказам. В ней автор обращался к первопричинам октябрьских событий. Здесь трагичное было смешно тем, что оно не осознавалось главными героями. Осмеиваемый Романовым мотив неведения прошел красной нитью через все крестьянские рассказы сборника. В свою очередь, они представляли собой лишь зарисовки, этюды к продолжению эпопеи «Русь», оставшейся незавершенной.
Здесь уместно будет вспомнить статью Т.Н. Фоминых «Эпопея П. Романова «Русь»: замысел и воплощение», в которой исследователь обращает внимание на «негативный патриотизм» П.С. Романова как на одну из особенностей его художественного мировоззрения. Характеризуя отношение писателя к народу, литературовед приводит в подтверждение дневниковые записи П.С. Романова. У него среди исконных национальных черт «жажда очистить душу» соседствует с «наклонностью к вранью», «мечты о золотом веке» — с откровенной ленью. Критика русской души облекается П.С. Романовым в «смеховое слово». Сами же народные герои все делают всерьез, поэтому и выглядят абсолютно нелепо. Такой подход к действительности был свойственен как современникам П.С. Романова, например М.А. Булгакову, так и его предшественникам, а именно Н.В. Гоголю. Не случайно рабочие материалы к эпопее «Русь», среди которых был и рассказ «Русская душа», П.С. Романов называл «нечто вроде «Мертвых душ»» [см.: Фоминых, 34]. В творчестве писателя, кроме «ученичества» у Н.В. Гоголя, можно отметить преемственность литературных традиций М.Е. Салтыкова-Щедрина и А.П. Чехова [см.: Спиридонова, 44].
Обращая внимание на «неотразимый смех» автора, исследователь М. Злобина писала о «деревенских миниатюрах» П.С. Романова, в которых «чеховская традиция скрещена с фольклорной». Благодаря этому они «представляют как бы модель действительности, тяготеющую к притче» [Злобина, 255]. Высказывание исследователя правомерно. По мысли самого П.С. Романова, «всякое смешное положение» в его рассказах получало «художественное оправдание» лишь тогда, когда в основе сюжета было «какое-нибудь национальное свойство» [цит. по: Никоненко, 1989, 266], вечное, бытийное.
Подводя итог анализу крестьянских рассказов сборника П.С. Романова «Три кита», можно сделать следующие выводы. В сборнике «Три кита» крестьянские рассказы образуют цикл, так называемую многоактную трагикомедию (М. Злобина). Сюжеты миниатюр носят ситуативный характер, причем развязке предшествует смеховая ситуация. Заглавия травестируются, и «смеховое слово» передается через снижение их пафосности. В повествовании много массовых сцен, но образы крестьян не схематизированы и приближаются к гоголевским типам. Каждый из героев имеет имя, характер и свою биографию, которая восстанавливается из эпопеи «Русь». При этом «смеховое слово» используется автором как способ индивидуализации народного характера.
При отсутствии эпического начала, которое было причиной обвинений в анекдотизме, в рассказах сборника П.С. Романов выдвигает на первый план «смеховое слово». Несмотря на явленность авторской иронии, ярче всего комизм раскрывается непосредственно в диалогах и даже полилогах персонажей. Именно этот прием — выдвижение на первый план многоголосья героев и почти полное устранение автора — будет способствовать усилению смехового начала в последующих рассказах Романова.
Примечания
1. Рассказы цитируются из кн.: Романов П.С. Три кита / П.С. Романов. — М.: «Московский рабочий», 1925. — 132 с. В главе 4 цит. по данному источнику с указанием страницы в тексте в круглых скобках.
2. См. Библиографию. Источник 121.
3. См. Библиографию. Источник 120.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |