Насмешливо-иронический тон речи выражается различными, не только лексико-грамматическими, средствами. С этой точки зрения эстетически значимы нарушения принципов речевого взаимодействия в диалоге. Как правило, при речевом общении основой взаимопонимания является близость картин мира собеседников. Однако нечеловеческое всезнание Воланда несоизмеримо с мировидением реальных «земных» персонажей романа (Сокова, Берлиоза, Лиходеева и других), отражающим убеждения, нормы поведения конкретно-исторического социума, поэтому Воланд при общении с этими персонажами и не имеет цели достичь какого-либо взаимопонимания: он понимает, с кем имеет дело и предпочитает иронизировать над ними. Так, диалог Воланда с буфетчиком Варьете Соковым окрашен насмешливо-ироническим тоном, который возникает в контексте как экспрессивно-смысловое приращение на основе последовательного нарушения в речи Воланда коммуникативных постулатов и общего принципа кооперации.
Американским учёным П.Г. Грайсом выведены и сформулированы коммуникативные постулаты, или максимы общения, — предписания, которые вытекают из общего принципа кооперации, «состоящего в том, что участники коммуникации /.../ имеют общей целью достижение взаимопонимания» (Падучева 1985, 42). Традиционно выделяют четыре группы постулатов:
1) постулат информативности, или количества: высказывание не должно содержать лишней информации;
2) постулат истинности, или качества: говори правду, не говори того, что считаешь ложным;
3) постулат релевантности: говори по существу дела;
4) постулат ясности выражения: будь краток, избегай неоднозначности, двусмысленности (Грайс 1985, 221—223; Падучева 1985, 42).
Приведём фрагмент диалога, в котором буфетчик рассказывает Воланду о превращении червонцев в кассе буфета в резаную бумагу и сетует на то, что он коварно обманут посетителями буфета:
— Изволите ли видеть, в числе прочего бумажки слетели с потолка... /.../ ну, их все и похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой человек, даёт червонец, я сдачи ему восемь с полтиной... Потом другой...
— Тоже молодой человек?
— Нет, пожилой. Третий, четвёртый... Я всё даю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, глядь, вместо денег — резаная бумага. На сто девять рублей наказали буфет [202].
Между началом рассказа Сокова и вопросом Воланда (Тоже молодой человек?) заметная рассогласованность: Воланд, выясняя возраст посетителя буфета, намеренно уточняет самую несущественную, не отражающую суть происшествия, деталь — он нарушает постулат релевантности (говори по существу). Возникает иронический эффект, который поддерживается последующими эмоциональными высказываниями Воланда:
— Ай-яй-яй! /.../ Да неужели же они думали, что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно.
Буфетчик как-то криво и тоскливо оглянулся, но ничего не сказал.
— Неужели мошенники? — тревожно спросил у гостя маг. — Неужели среди москвичей есть мошенники? [202—203].
В этих высказываниях ирония составляет скрытый для собеседника эмоциональный план. Экспрессия речевых средств: укоряюще-осудительное разговорное междометие ай-яй-яй с соответствующей интонацией, подчёркнутой восклицательным знаком; настойчивый, троекратный, повтор вопросительной частицы неужели; открытая оценка в категоричном суждении я не допускаю мысли; лексико-синтаксический повтор Неужели мошенники? Неужели среди москвичей есть мошенники? — направлена на выражение крайнего удивления и недоумения, что поддерживается и качественным наречием тревожно в авторской ремарке. Однако подчёркнуто эмоционально-оценочная реакция Воланда эксплицирует игровой характер его речевого поведения, выявляя второй эмоциональный план — насмешливо-ироническую окраску высказывания. Она связана с нарушением и другого постулата — истинности, или качества. Воланд будто бы уточняет презумпции ситуации, выражая сомнение в их истинности. В действительности же он лукавит: ему известно, что среди москвичей есть мошенники, известно, что зрители поверили, что «бумажки» — настоящие деньги. Факты об информированности Воланда извлекаются из повествования о сеансе чёрной магии в Варьете.
В следующих репликах Воланд одновременно С постулатом истинности (ведь он знает, что Соков имеет изрядные сбережения, по уточнению Коровьева — двести сорок тысяч рублей и двести золотых десяток), вновь нарушает постулат релевантности:
— Это низко! — возмутился Воланд. — Вы человек бедный... Ведь вы — человек бедный? /.../ У вас сколько имеется сбережений? [203].
Такое речевое поведение Воланда с точки зрения буфетчика неуместно: нарушение максимы релевантности сопровождается нарушением максимы такта (см. ниже — максимы вежливости): до этого момента разговора Воланд внешне был учтиво-вежлив с посетителем. Нарушение максим создаёт эффект иронии и делает высказывание неделикатным, провоцируя неожиданные эмоции у собеседника — смятение, возмущение — и придавая игре Воланда новый поворот. Совершенно ошеломляюще для собеседника попирается и главный принцип кооперации. На вопрос Воланда: Вы когда умрёте? — Соков отвечает: Это никому не известно и никого не касается [203]. Здесь с очевидностью обнаруживается разность картин мира — следовательно, выбивается основа взаимопонимания.
В другом диалоге, Воланда с Левием о судьбе Мастера и Маргариты, насмешливо-ироническая окраска высказывания Воланда тоже проявляется при нарушении постулата релевантности, которое легло в основу прагматической связи реплик (о прагматической связи реплик в диалоге см.: Падучева 1982): Он [Иешуа] прочитал сочинение Мастера, — заговорил Левий Матвей, — и просит тебя, чтобы ты взял с собой Мастера и наградил его покоем /.../ Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже [350]. — Вторая часть высказывания Левия содержит запрос о решении Воланда: согласен он или не согласен взять вместе с Мастером и Маргариту. Воланд же говорит о другом, иронизируя над Левием: Без тебя бы мы никак не догадались об этом [350]. Согласие Воланда составляет имплицитный смысл его высказывания, который формируется при нарушении постулата релевантности.
Таким образом, уточнение несущественных презумпций речевой ситуации, сознательный и неожиданный для собеседника «сбой» в исполнении правил вежливости, нарушение коммуникативных постулатов и общего принципа кооперации — вот контекстно-прагматические условия формирования насмешливо-иронического тона речи Воланда.
В выражении этого тона речи значимыми оказываются и формулы речевого этикета, в частности, обращения, фатические речевые средства в экспрессивной функции. Экспрессивный потенциал единиц речевого этикета связан с особенностями их семантики. По своему функциональному назначению единицы речевого этикета призваны обслуживать различные социально-речевые сферы общения. Закреплённые за определёнными речевыми ситуациями, эти единицы в своей лексико-грамматической структуре уже отражают компоненты речевой ситуации, т. е. несут информацию о социальном статусе и личностных особенностях субъекта речи (возрастная характеристика, уровень образованности и т. д.). Языковой экспрессией обладают далеко не все этикетные формулы, но в семантике ни одной из них не заложена отрицательная оценка, что связано с их прямой функцией — регулировать общение в соответствии с этическими нормами, в том числе вежливости, создавая нужную тональность (Формановская 1982). «Соблюдение этикетных правил как уважительного внимания к собеседнику объединяет речевой этикет и вежливость» как социально-культурный компонент общения (Формановская 2007, 408). Рассмотренная специфика единиц речевого этикета позволяет применять их в художественном тексте с экспрессивно-стилистическим заданием.
Речи Воланда свойственны синтаксически развёрнутые формулы, свидетельствующие в узусе об интеллигентности, изысканной вежливости и обходительности лица, их использующего. Воланд учтив, как истинный интеллигент. Характерно, что этикетными формулами насыщены высказывания Воланда, обращённые к персонажам, над которыми он иронизирует, — к Берлиозу и Бездомному, к Стёпе Лиходееву и буфетчику Сокову, к барону Майгелю. И никогда эти речевые формулы не используются только в фатической функции, т. е. по своему прямому функциональному назначению. Соблюдая речевой этикет, Воланд безупречно следует максимам вежливости1: быть тактичным (Ну-с, чем я вам могу быть полезен?), великодушным (Милости просим! Рад нашему знакомству), скромным (Простите мою навязчивость), проявляющим симпатию (Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович) и высказывающим одобрение в адрес собеседника (Милый барон был так очарователен). Ср. эти и другие этикетные вежливые высказывания в разных речевых ситуациях, когда за маской вежливости «прячется» не замеченная собеседником Воланда ирония: Воланд, обращаясь к Берлиозу и Бездомному: Простите мою навязчивость [12], Позвольте вас поблагодарить от всей души!; Позвольте вас спросить [13], Прошу и меня извинить [16]; Извините меня, что я /.../ забыл представить себя вам [18]; Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев? [46]. Воланд, обращаясь к буфетчику Сокову: Ну-с, чем я вам могу быть полезен? [200]; неугодно ли отведать... [201]. Так не прикажете ли партию в кости? [202]; Милости проешь! Рад нашему знакомству [204]. Подобные формулы наделены «объективно повышенной» языковой тональностью (Формановская 1982, 82), но используемые субъективно в контекстно-ситуативных условиях несоответствия взаимоотношениям участников диалога, они сообщают речи Воланда насмешливо-иронический тон.
В подтверждение приведём ещё один контекст высказывания, в котором Воланд представляет Маргарите барона Майгеля: А, милейший барон Майгель /.../ я счастлив рекомендовать вам почтеннейшего барона Майгеля, служащего Зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы; Милый барон /.../ был так очарователен /.../. Само собой разумеется, что я был счастлив пригласить его к себе [266]. Включение словосочетания в должности ознакомителя не случайно: выявляется ироничный план оценочных прилагательных милейший, милый, очаровательный, этикетных формул счастлив рекомендовать, был счастлив пригласить. Ассоциация словосочетания в должности ознакомителя со словом осведомитель поддерживается в последующем контексте предикативно-характеризующими лексемами наушник и шпион.
Истинный характер эмоционального тона Воланда в диалоге с бароном Майгелем сначала проступает неявно, приглушаясь объективной тональностью уважения, но постепенно проясняется дальнейшим контекстом. Закреплённая в лексико-грамматической структуре этикетных единиц ситуация не соответствует характеру отношений между персонажами: Да, кстати, барон /.../ разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности /.../. Более того, злые языки уже уронили слово — наушник и шпион /.../ мы решили придти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать всё, что можно [266].
Контекст эксплицирует подлинное эмоционально-оценочное отношение Воланда — пренебрежительно-презрительное, выраженное экспрессивным значением слова наушник: на основе конкретно-чувственной образности развилась пейоративная эмоциональная оценка, закрепившаяся в узусе (в словаре слово сопровождается пометой презрит. (ТСУ 2, 454)). Существительное шпион, глаголы напросились, подсмотреть и подслушать содержат в своей семантике компонент отрицательной рациональной оценки; в словосочетании чрезвычайная любознательность эпитет на основе экспрессивного признака «интенсивность» развивает ироничную оценку, которая снимает положительную оценочность слова любознательность. Так, различные проявления лексической экспрессии, наряду с этикетными единицами речи, участвуют в выражении насмешливо-ироничной окраски высказываний Воланда.
Приподнятые формулы выражения радушного гостеприимства (речевое проявление максимы великодушия) с присущей им объективно уважительной тональностью (ср. я счастлив рекомендовать вам почтеннейшего барона Майзеля [266]) сопрягаются с другими единицами речевого этикета — обращениями, в состав которых тоже входит прилагательное в форме элятива (А, милейший барон Майзель [266]). Элятив обладает «яркой экспрессивной окраской» (Виноградов 1986, 212) и значимо участвует в выражении иронии. Элятив входит в состав распространённого обращения, но также выступает в качестве самостоятельного обращения (как, впрочем, и прилагательное в нулевой степени), без обозначения имени. Ср. обращения в высказываниях, адресованных буфетчику Сокову: Нет, милейший, так невозможно!; Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашей стойки [200]; Дорогой мой! Я открою вам тайну: я вовсе не артист /.../ [202]; Дорогой мой, вы действительно нездоровы [204]. Использование обращения-прилагательного без обозначения имени уже само по себе вносит в контекст иронично-фамильярный оттенок, а элятив почтеннейший обладает языковой экспрессией, закреплённой в словарях: в функции самостоятельного обращения придаёт элемент фамильярности (ТСУ 3, 680—681).
В других контекстах базой развития насмешливо-иронического тона становится гиперболизация уважительности в элятиве — при соотнесении высказываний персонажа с авторским повествованием. Так, Воланд приветствует Лиходеева, директора Варьете, следующими словами: Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович! [77]. Формуле приветствия предшествует развёрнутое описание презумпций речевой ситуации: Стёпа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытой чёрной щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротником и галстухом, в кальсонах и в носках [77]. В таком широком контексте этикетное высказывание с элятивом симпатичнейший, контрастируя с презумпциями ситуации, приобретает ироническую окраску, как и другая реплика Воланда с элятивом дражайший: Я вижу, вы немного удивлены, дражайший Степан Богданович? [83]; прилагательное дражайший содержит лексикографически закреплённую ироническую оценку (ТСУ 1, 794). Ср. также обращение Воланда к поэту Бездомному, ироничное, благодаря контрастному использованию архаично-торжественного прилагательного досточтимый «глубокоуважаемый», выражающего высокую степень уважения и применяемого обычно в обращении к людям высокого статуса, ранга (ТСУ 1, 784): досточтимый Иван Николаевич [43].
Насмешливо-иронический тон поддерживается и традиционным приёмом стилистического контраста в речи Воланда. На вопрос Лиходеева о коллеге: А вы разве знаете Хустова? — Воланд отвечает: Вчера в кабинете у вас я видел мельком этого индивидуума, но достаточно одного беглого взгляда на его лицо, чтобы понять, что он — сволочь, склочник, приспособленец и подхалим [79]. Соотношение в контексте книжного слова индивидуум в снисходительно-пренебрежительном употреблении с оценочным рядом разговорно-сниженных слов, ориентированных на модальный план Лиходеева и выражающих его эмоциональную оценку Хустова, придаёт контексту ироническую окраску.
Таким образом, насмешливо-иронический тон как эмоциональная доминанта речевого стиля Воланда отражает его оценочное отношение к ничтожной сути московских обывателей, соединяясь в этом отношении с авторской позицией.
Поводом для иронии Воланда становится и невежество Ивана Бездомного. Насмешливый тон проявляется на основе обыгрывания фразеологизма места не столь отдалённые — «удалённые от центра страны территории, куда в царской России отправляли в ссылку, на поселение; место ссылки» (ФСРЯ, 240). Воланд подхватывает реплику Бездомного о том, что хорошо бы Канта отправить в Соловки: отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдалённых, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас! [14]. В развёрнутом контексте, в том числе в контексте сравнительной конструкции более ... чем и в соотношении с глаголом пребывать, у парафрастического оборота формируется новый смысл — «умереть». Ср. также другие высказывания Воланда в диалоге на Патриарших, где средством выражения насмешливо-иронического тона становится игра слов и фразеологических единиц речи с семантикой «умереть»: оказаться лежащий в деревянном ящике (сыграть в ящик); приняв яд, переселиться (переселиться в иной (другой) мир) (подробнее см. Глава 1, 1.1. Отражение принципов мироустройства в мотиве смерти).
Ирония окрашивает высказывания Воланда на нравственно-философские темы как в беседе с литераторами на Патриарших (см. Глава 1, 1.1), так и в диалогах с Маргаритой, а также с Левием Матвеем. В диалогах с Маргаритой и с Левием семантической основой развития эмоционального тона речи становится мировоззренческая лексика милосердие, добро. В беседе с Маргаритой Воланд говорит о милосердии: Остаётся, пожалуй, одно — обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни! [274], — и продолжает: Я о милосердии говорю /.../ Иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках [274]. Характер тона предопределяется смысловым контрастом высокой темы, заданной книжным словом милосердие с обширной культурной (и библейской) традицией употребления: милосердие — «способность из сострадания оказывать помощь тому, кто в ней нуждается» (ТСУ 2, 214) — и сниженно-бытовым характером образного контекста заткнуть тряпками щели. Контекст высвечивает индивидуально-образное употребление слова милосердие. Экспрессивно-семантическая осложнённость слова проявляется на основе новых лексических связей: неожиданно и коварно оно пролезает в самые узенькие щелки. Прямые значения слов коварно, пролезать становятся формой выражения нового образного содержания: присутствующий в их лексической семантике признак «сознательное активное действие» обусловливает персонификацию речевого образа милосердие. Образ «впитывает» отрицательную оценочность этих слов и обозначает в контексте «некую сущность, проникающую куда-либо посредством хитрого умысла». Новое содержание словесного образа, контрастное внутренней форме слова, становится основой пейоративной оценки. Экспрессивные преобразования в слове и определяют в данном случае окраску контекста как насмешливо-ироническую, которая объективирует отношение Воланда к христианским ценностям. Ср. также аналогично окрашенный контекст употребления лексемы добро в диалоге с Левием: Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если б не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени [350]. Насмешливый тон возникает из стилистически контрастного сочетания разговорного дейктического слова твое с книжным словом философского содержания добро. Контрастное употребление краткого прилагательного добр со стёртой семантикой корня в составе книжной этикетной формулы Не будешь ли ты так добр ... в субъективном применении поддерживает этот тон, отражая неприязненное отношение Воланда и к посланцу Светлых Сил, и к абсолютизации нравственного христианского начала в человеческом мире.
Вместе с тем следует учесть, что сам Воланд изображается в единстве человеческого и сверхъестественного, трансцендентного: «он вживается в человеческую роль» (Вулис 1990, 134—135). Воланд словно проводит эксперимент: каково быть человеком, что испытывает человек, какие чувства он переживает? Его размышления о москвичах на сеансе чёрной магии в Варьете (обыкновенные люди, любят деньги, милосердие иногда стучится в их сердца) подводят к важному заключению о природе человеческой натуры, амбивалентной по своей сути, содержащей и зло (проявляется в мотиве денег) и добро (связано с мотивом милосердия). Это противоречивое состояние переживает и Воланд, «вживающийся» в человеческую роль. Всезнающий, всемогущий Воланд на какой-то миг почувствовал себя человеком?
Примечания
1. Американским ученым Дж. Личем сформулированы так называемые максимы вежливости: такта, великодушия, одобрения, скромности, согласия, симпатии. Сочетание максим вежливости с максимами (постулатами) кооперации Грайса создают условия успешного общения и достижения взаимопонимания (Формановская 2007, 101—107).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |