Исследование исторической модели пространства романа и его хронологии приводит к необходимости разрешить сложный вопрос о своеобразии булгаковского историзма1, без которого представление об историческом плане «Белой гвардии» будет незавершённым, так как проблема историзма в творчестве писателя — это по существу одновременно и проблема своеобразия его художественной системы.
Вопрос о булгаковском историзме мы рассмотрим, ориентируясь на способы выражения тесно преплетённых традиционного и новаторского начал в изображении событий исторического масштаба.
У основания существенных опор художественного мира М.А. Булгакова лежат принципы историзма, разработанные его великими предшественниками (Вальтером Скоттом — в европейской литературе; А.С. Пушкиным, Л.Н. Толстым — в русской литературе). Несомненно, от Вальтера Скотта — принципы построения исторического произведения. В центре авторского внимания — эпоха, показанная через судьбу главного героя на фоне выразительно и достоверно выписанного местного колорита; в произведении присутствуют исторические, реально существовавшие лица, но главные герои — вымышленные персонажи; ведущей в сюжете является любовная линия, развивающаяся параллельно историческим событиям.
С пушкинским подходом к изображению истории Булгакова сближает важная особенность: истоками историзма для обоих, вероятнее всего, стала современность, та история, которая совершалась на их глазах. Оба великих писателя стали свидетелями событий исторического масштаба, разделивших «историю на до и после» в их судьбах. В пушкинской судьбе таким событием стало восстание декабристов 14 декабря 1825 года, в булгаковской судьбе — революция и гражданская война, похоронившие прежний уклад жизни.
Потрясённый известием о восстании, Пушкин в письме к Дельвигу представляет предельно сжатую формулу истории «славного мятежа»: «Не будем ни суеверны, ни односторонни — как французские трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира»2.
В этой фразе отражены принципиальные подходы к трактовке и оценке произошедшего: «Не будем суеверны» — то есть не стоит толковать о роке, предопределении, неминуемо ведущих мятежников к гибели, но поищем исторические причины, оценим возможности, характер их действий. «Не будем односторонни» — то есть оценим (как велит Шекспир) слабые и сильные стороны обеих сторон: и восставших и их противников. А.С. Пушкин хорошо понимал, что стал очевидцем того, как современное, личное перешло в разряд исторического. Именно близость случившегося не позволяла ни одной из сторон понять пушкинское стремление к объективности: «взгляд Шекспира» с трудом даётся современникам.
С подобной проблемой столкнулся и М.А. Булгаков, первый роман которого так и остался при жизни неопубликованным в нашей стране. В письме Правительству СССР писатель с грустью констатировал, что его «великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми» привели лишь к одному результату: ему может быть выдан «аттестат белогвардейца-врага», с которым впору «считать себя конченным человеком в СССР»3. Слишком близкой была история, описанная в романе «Белая гвардия», для возможности беспристрастной её оценки современниками.
Вероятно, поэтому Булгакову потребовалось провести параллель с пушкинским временем, был нужен пушкинский взгляд, подобно тому, как Пушкину, желавшему понять современное ему историческое событие, необходим был «взгляд Шекспира».
М.А. Булгаков обозначает главное событие исторического плана датой 14 декабря, столь много говорящей сердцу русского интеллигента, и тем самым соединяет его с пушкинской эпохой, сильно повлиявшей на ход истории, отразившей всю сложность взаимоотношений в социально-исторической цепочке: самодержавие — дворянство — народ.
Кроме того, М.А. Булгаков берёт за основу ещё один пушкинский принцип: обращение к всё более отдалённым во времени пластам российской жизни, чтобы найти ответы на важнейшие вопросы о прошлом, настоящем и будущем народа, просвещённого дворянства, власти. История России, представленная А.С. Пушкиным в «Борисе Годунове», «Полтаве», «Арапе Петра Великого», в «Медном всаднике», «Капитанской дочке», «Истории Пугачёвского бунта», не исключает 14 декабря 1825 года, но включает его в событийный ряд предшествующей истории, во многом подготовившей и предопределившей неизбежность дворянского мятежа. Намеченные поэтом исторические вехи — события русской смуты, время пугачёвщины, — легко укладываются в один причинно-следственный ряд, завершившийся декабрьским восстанием. Эти же исторические параллели — переломные, кризисные моменты русской истории, когда обостряется борьба за власть, противоборствуют дворянское и крестьянское сословия, обостряется конфликт между личностью и государством, — «просвечивают» сквозь 14 декабря 1918 года в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия». Переплетение булгаковского времени с пушкинскими историческими вехами в романе создаёт удивительный эффект ощущения неразрывной связи времён, их повторяемости, преемственности и взаимозависимости.
Традиции толстовского историзма в романе «Белая гвардия», творчески усвоенные М.А. Булгаковым, отмечают многие исследователи: Т.Д. Алмазова, Я.С. Лурье, В.Н. Турбин, В.А. Чеботарёва, М.О. Чудакова и др. От Толстого — событийность «Белой гвардии», тема столкновения личного существования с «исторической судьбой». От сопоставления с «Войной и миром» стало правомерным восприятие «Белой гвардии» как романа эпического, исторического. Булгаков, в письме Правительству писал, что сделал своей задачей «изображение интеллигентско-дворянской семьи, брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях «Войны и мира»4.
Историзм Л.Н. Толстого отличает одна характерная особенность. Если А.С. Пушкин обращается к событиям далёких исторических эпох в разных произведениях, то Л.Н. Толстой расширяет временной диапазон внутри романа-эпопеи: художественное время «Войны и мира» не ограничивается рамками указанной хронологии — с 1805 по 1820 годы. От эпохи начала XIX века делаются экскурсы в XVIII век, в историю народа, в историю человечества. Время «Войны и мира» в высшей степени динамично.
Эта же особенность присуща роману «Белая гвардия». М.А. Булгаков, подобно Л.Н. Толстому, создаёт впечатление подвижности времени, прежде всего, изменением временных позиций повествователя, который то ведёт рассказ «изнутри» изображаемой эпохи, то дистанцируется от неё.
Историзм Л.Н. Толстого проявляется и в выборе ракурса изображения событий: конкретно-историческое событие — общественной или частной жизни, или мирового масштаба — растворяется в целом и вечном, включаясь в общий поток бытия. В орбиту повествования, параллельно с показом происходящего внутри исторического времени, вводится материал, лежащий за пределами обозначенной хронологии. Сближение явлений разных исторических эпох посредством временного синтеза неизмеримо расширяет внутренний мир «Войны и мира», придаёт картинам многомерность и объём.
Аналогичный приём использует в «Белой гвардии» Михаил Булгаков. Сквозь описание событий, связанных с захватом Города в 1918—1919 годах, «проглядывает» множество предшествующих смут и переломных эпох в истории России. Турбины ощущают себя «последними» дворянами, которые несут на себе вину всех предшественников и расплачиваются за грехи всех предыдущих поколений полной мерой.
Ещё одна особенность толстовского историзма, усвоенная и творчески воплощенная Булгаковым, заключается в том, что способ изображения конфликта между Россией и Францией, развёрнутого на широком историческом фоне, наводит на мысль о цикличности времени. Для Толстого циклы — это периоды различных изменений: от фазы обыкновенной человеческой жизни, являющейся частью большого исторического периода, до крупных стадий человеческой истории. Повторяемость циклов (фаз) истории обнаруживается и при исследовании исторического времени в романе «Белая гвардия».
Фактором времени во многом определяется, по Л.Н. Толстому, человеческая содержательность героев: например, Кутузова и Наташу человечески обогащает их связь с историей народа, Болконских — с историей государства, Пьера — с мировой историей. Отсутствие уз, соединяющих человека (или его род) с историей, также характеризует уровень личностного осуществления. Вырисовывая Курагиных, писатель намеренно «стёр» с их образов признаки, говорящие об их причастности к истории, о прошлом рода сообщается чисто бытовая информация.
Булгаковские герои в этом смысле также похожи на героев «Войны и мира»: наиболее активны, деятельны, жертвенны лучшие в авторском восприятии. Правда, поправку вносит само время начала XX столетия. Связь дворянства со всей предыдущей и настоящей историей России порождает неуёмную, исторически накопленную и передаваемую из поколения в поколение ненависть по отношению к ним народных масс и неминуемо толкает их к гибели.
Особый характер историзма в «Войне и мире» Л.Н. Толстого обусловило соединение в повествовании линий исторической и психологической: история в романе выступает многослойно, помимо объективных картин, описанных автором, наряду с ними, предстают «модели» событий, воссозданные героями. Углубление в событие или эпоху сопряжено у Толстого с проникновением в психологию человека эпохи, в процессе этого осуществляется психология истории. Полнота исторических картин в «Войне и мире» достигается путём соединения в рассказе линий «внешних», собственно исторических, и линий «внутренних», психологических. Присутствие этого исторического принципа в романе «Белая гвардия» представлено в следующем разделе данной диссертации.
Однако М.А. Булгаков, понимая, что разработанные до него в литературе принципы историзма соответствовали духу и отражали особенности прежних времён, ищет свои приёмы изображения исторической эпохи, позволяющие передать экстремальный, катастрофический характер времени, в которое он живёт. Оно несёт на себе отпечаток «конца времён», ему присущи многие невероятные в прежние исторические эпохи черты. Отсюда и особый историзм, эсхатологический, когда все события, с одной стороны, как бы существуют в реальности конкретного времени и места, а с другой стороны, кажутся призрачными, ирреальными.
«Тайна и двойственность зыбкого времени» (201) передаётся, прежде всего, при помощи принципа зеркальности, столь характерного для стиля М.А. Булгакова, но достаточно нетипичного для повествования об исторических событиях в предшествующей литературе. По мнению B. Химич, булгаковская концепция многоверсионности бытия и релятивности его наличного существования нашла в зеркальности удачный конструктивный принцип, ибо он позволяет смоделировать двухголосье и полифонию как самой действительности, так и её авторской оценки. Каждое историческое событие романа предстаёт в неоднозначной трактовке и многовариативном видении, оно как бы обставляется множеством зеркал, в разной степени удалённых от момента случившегося и по-разному направленных по отношению к нему5.
Так, сам факт захвата Города армией Петлюры предстаёт в изображении и оценке представителей всех социальных прослоек. Мы узнаём о восприятии этого события дворянством (Турбины, Тальберг, Шполянский, Рейсс, Най-Турсы), крестьянством (жители пригородных деревень), рядовых горожан (народные толпы в сцене крестного хода и парада, похорон офицеров; дворник-Нерон, Щегловы), представителей власти (гетмана, командующего Белорукова, полковника Щёткина), командиров петлюровской армии (Болботун, Козырь-Лешко, Торопец), «пришельцев» из Петербурга (Шполянский), иноземных захватчиков-немцев, добровольцев противостоящего Петлюре дивизиона (Малышев, Студзинский) и даже детей — катающихся с горки мальчиков.
В. Химич также отмечает использование образа с семой зеркальности для обозначения конкретной исторической ситуации, к которому она относит, в частности, образ «шахматной доски», использованный Булгаковым для характеристики нелепого появления «третьей силы» на арене военных действий в «Белой гвардии».
Социальная модель булгаковского художественного мира, занимающая зримое и конкретное пространство и время, всё же не герметична, не замкнута в собственной системе координат. Социальный мир окружён ассоциативной аурой, в которой существуют символы Вечности — носители уже не исторической, а онтологической семантики, так как М.А. Булгаков был не только последователем традиций А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского, но и вступил в прямые переклички с современниками-символистами. Схождение-расхождение Булгакова с символистами характеризует и развитие в его творчестве одной из самых мистических и чреватых зеркальностью тем — темы двойничества. «Литературным адекватом мотива зеркала» назвал Ю.М. Лотман «тему двойника»: «Подобно тому, как Зазеркалье — это странная модель обыденного мира, двойник — отстранённое отражение персонажа».
Булгаков принимает в своём творчестве за аксиому зеркальное соответствие «жизнь есть сон», в котором использует возможности зеркала как модели лжи и обмана. Историческая картина мира в его романе и достоверна, узнаваема, и, одновременно, призрачна, ирреальна.
В то время как вымышленные (с исторической точки зрения) персонажи окружены конкретикой и полной осязаемостью пространственно-временного бытия, персонажи исторические пребывают как бы вне реальности и вне бытия. Как подчёркивает Я. Лурье, Булгаков в романе «Белая гвардия» развивал идею о том, что исторические деятели реально не влияют на ход событий, выступая лишь их «ярлыками»6, то есть «отдавая» истории свои мифологизируемые имена. Е.А. Яблоков считает, что метафора — имя вместо человека — буквально реализуется на примере петлюровской армии, которой, кажется, никто не руководит, однако она действует вполне организованно. Подобным примером является и образ самого Петлюры в романе. Будучи представлен как «Наполеон» — узурпатор и «антихрист», Петлюра в то же время объявлен несуществующим:
«Миф Петлюра. Его не было вовсе. Это миф, столь же замечательный, как миф о никогда не существовавшем Наполеоне, но гораздо менее красивый» (238).
Упоминание имени Наполеона в контексте «наполеоновского мифа» связывает «Белую гвардию», по мнению Е.А. Яблокова, с гоголевским мотивом небытийственности и пустоты и одновременно с толстовской трактовкой образа Наполеона как «антихриста». Упоминание Наполеона в романе действительно обнаруживает параллели с Толстым и Гоголем. Сопоставим.
Булгаков: Петлюра — 666 — миф — миф о Наполеоне.
Толстой: Наполеон — 666.
Гоголь: Чичиков — Наполеон — «апокалипсические цифры» — сплетня (миф).
Толстовские принципы изображения истории в «Белой гвардии» как бы всё время пропускаются через призму гоголевской поэтики. Здесь нет места толстовскому историзму, так как нет истории, она кончилась: «колесо» истории приехало в «каменную пустоту».
Необходимо отметить сложный, синтетический характер историзма М.А. Булгакова, глубину и специфичность которого определяет особый тип его реализма. Человек у Булгакова отражает в себе не только конкретно-историческую среду или эпоху, но и общее движение истории, общее состояние мира. Зависимость человека от истории Булгаков открывает в самом способе личностного самоопределения: так поведение и восприятие окружающей действительности многих героев вытекает из способа определения всех мер и ценностей «из себя», из личной рефлексии, а, кроме того, из их отношения к существованию Божьему.
Герой Булгакова совмещает в себе и исторические черты человека своего времени, и длительную культурно-духовную традицию значительного круга русской интеллигенции XIX — начала XX веков, и противоречия исторической эволюции всего человечества, как они проявились в момент коренного перелома общественной жизни и типов нравственного сознания.
Исторические взгляды Булгакова во многом определили образ русского человека в произведении — внутреннюю душевную неустроенность и раздвоенность, которая отразила облик современной ему России.
В произведениях Пушкина, посвящённых воссозданию событий прошлого, исходным и основополагающим стал объективно-исторический взгляд, в искусстве Толстого — историко-психологический, философско-моральный, в творчестве М.А. Булгакова, не отрицающем, а творчески развившем всё, существующее до него, — этико-эсхатологический.
Таким образом, в результате исследования исторического диапазона пространства и времени в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия» можно выделить ряд важных особенностей, характерных для его пространственно-временной структуры.
Исторический план произведения является своеобразным сплавом, синтезом реалистических и ирреальных хронотопических характеристик. С одной стороны, роман действительно напоминает историческую хронику. В нём приводятся достоверные даты, исторические имена, точно описываются события, передаются топографические реалии и атмосфера жизни на Украине и в её столице в период острой борьбы за власть во время гражданской войны. Кроме того, в элементах сказовой манеры повествования, организации повествования в форме слухов также отражается авторская установка на достоверность, документальность, фактографичность. Однако хроника — это попытка охватить реальность по горизонту, это попытка национального эпоса. А в романе «Белая гвардия» сквозь приметы реально-исторического времени просматривается образ времени эпохального, переломно-трагического, обретающего в интерпретации М.А. Булгакова апокалиптический отблеск. Сквозь проблемы национально-социально-исторические просматриваются проблемы онтологического характера, связанные с вопросами об общем ходе исторического развития, о соотношении личного и надличностного в историческом движении, о силах, которые стоят за кулисами исторического процесса. Помимо пространственно-временной горизонтали, с первых страниц заявлена вселенско-космическая вертикаль Вечности.
Кроме того, хронотопическое завершение «картины мира» происходит в ценностно-смысловом контексте «городского мифа», который определён как система представлений, вырабатываемых «коллективным сознанием» в определённый исторический период и имплицитно используемых автором в своём произведении.
Отчётливо выражена временная ретроспективность изображения, проявляющаяся, прежде всего, в наличии хронологической дистанции между временем автора-повествователя и временем героев произведения. На уровне хронотопа художественной системы создан при использовании различных средств поэтики предельно обобщенный образ современности.
Следовательно, историческая картина мира в романе М.А. Булгакова является сочетанием не только жизнеподобных, но и условных форм, что приводит к насыщению его уже не только социально-историческим, но также и субъективно-лирическим, и религиозно-философским содержанием, исследованию которого посвящена следующая, вторая глава диссертации.
Примечания
1. Историзм романа М. Булгакова «Белая гвардия» рассматривается в следующих работах: Яблоков Е.А. Лицо времени за стеклом вечности: Историософия Михаила Булгакова // Общ. науки и современность. — 1992. — № 3, Чун Ен Хо. О роли безличности в истории: Толстовский подтекст в романах М. Булгакова // Лит. обозр. — М., 1997. — № 2. — С. 39—45; Гуткина И.Д. Русская история как «известный порядок вещей»: Щедринские традиции в «Белой гвардии» М. Булгакова // Рус. словесность. — М., 1998. — № 1. — С. 22—26; Доронина Т.В. Масса и «человек массы» в романе М. Булгакова «Белая гвардия» // Писатель, творчество: современное восприятие. Сб. науч. ст. — Курск, 1998. — С. 102—120.
2. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 томах. — М.—Л., 1937—1959. — Т. 13. — С. 259.
3. Булгаков М. Письма 1914—1940. — М.: Современный писатель, 1997. — С. 226.
4. Булгаков М.А. Собр. соч. В 5-ти т. Т. 5. — М.: Худож. лит., 1990. — С. 447.
5. Химич В.В. «Зеркальность» как принцип отражения и пересоздания реальности в творчестве М. Булгакова // Русская литература XX века: направления и течения. Вып. 2. — Екатеринбург, 1995. — С. 55, 57.
6. Лурье Я.С. «Белая гвардия» (послесловие к роману) // Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. — М., 1989. — Т. 1. — С. 564.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |