В данной главе мы рассматриваем имена, в которых слова, положенные в основу их образования, ясно заявляют о себе, являясь ярчайшей характеристикой персонажей, нередко эпизодических. Такие наименования относятся к тому типу имени собственного, которое «стремится сохранить связь с понятием, легшим в его основу» (Михайлов 1966: 57). «Фамилия-вывеска» — таким звучным названием определяет природу имен такого рода Э.Б. Магазаник (Магазаник 1968: 24). Эти фамилии бесхитростны, как древние фигурки из камня. Они прямолинейны и правдивы, как зеркало. Без всяких прикрас с обнажающей меткостью сатиры они демонстрируют истинное лицо своих владельцев. И лицо это всякий раз является зловещим, потому что принадлежит представителям мира литературы, мира искусства, которые окружили этот мир, захватили его в полон. Большинство этих фамилий в романе сиюминутны, как власть имущие в литературе в эпоху Булгакова, теперь погребенные под грудой времени и забвения. Как кратковременная вспышка кривой молнии освещает небо, так эти фамилии, единственный раз посетив страницы романа, освещают мир, к которому принадлежат, раскрывая главный его, тщательно скрываемый, секрет — мнимость. Здесь могут быть рассмотрены следующие имена: М.В. Подложная, Поклевкина, Ариман, Богохульский, Павианов, Сладкий, Бескудников, Иероним Поприхин, Двубратский, Настасья Лукинична Непременова (Штурман Жорж), Загривов, Глухарев, Драгунский, Хустов, Лапшенникова, Пролежнев, Беломут, Пятнажко, Парчевский, Жорж Бенгальский, Савва Потапович Куролесов, Степан Богданович Лиходеев, Рюхин, Фанов, Косарчук, Соков. Рассмотрим некоторые из этих наименований подробнее.
М.В. Подложная
«На дверях комнаты № 2 было написано что-то не совсем понятное: «Однодневная творческая путевка. Обращаться к М.В. Подложной»» (III: 57). Е.С. Булгакова записала в дневнике (запись от 17 января 1934 г.) историю о такого рода комическом объявлении, размещенном в месте, где, по идее, шепот самих муз вдохновляет на творчество: «М.А. рассказывал, что в Театре местком вывесил объявление:
«Товарищи, которые хотят ликвидировать свою неграмотность или повысить таковую, пусть обращаются к Т. Петровой»» (Дневник Елены Булгаковой 1990: 53).
Единственный раз фигурирующую в романе фамилию Подложная можно рассмотреть в узком и широком смыслах. В словаре В.И. Даля «подложный» — «составляющий собою подлог, поддельный, подставной, для обмана, выдаваемый за истинный, за подлинный, настоящий» (Даль, т. 3, 2003: 181). Л.В. Белая на основании этого синонимического ряда заключает, что положенное в основу образования фамилии слово «подложный» «ставит под сомнение плодотворность «однодневных творческих путевок»» (Белая 1990: 105). Комическое наименование, вызывающее ухмылку относительно путевок такого рода, тонет под грузом горького смысла, таящегося в нем, и превращается в символ. Фамилия Подложная является первой на страницы романа, повествующие о Доме Грибоедова и его населении. Фамилия, размещенная на двери, сама становится дверью, открывающей мир литературы, где «...скрывается и вызревает целая бездна талантов» (III: 360). Эта фамилия, знамя на крыше Массолита, лозунг его питомцев-литераторов, демонстрирует главную черту этого мира — ложь. По очень важному наблюдению Ю.В. Кондаковой, фамилия Подложная тесным образом связана с соседствующей с ней надписью: рядом «находится комната с надписью на двери «Перелыгино» (по Далю — «перелыгать» — «перелгать, перевирать, передавать чужую ложь») <...>. Таким образом, эти антропоним и топоним имеют общую семантику лжи, обмана, взаимно проясняют и дополняют друг друга» (Кондакова 2001: 229). Значение фамилии Подложная усиливается этим названием местности, образованным по аналогии с Переделкино и обладающим также значением лжи. Фамилия стоит у входа в страну-галерею, где на каждом шагу размещены портреты лжецов, ее обитателей.
В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — будущий Квасцов, доносчик, голосом которого говорит Коровьев, носит фамилию Перелыгин, впоследствии перешедшую в название Перелыгино. Когда в исправленном Булгаковым в 1939—1940 гг. машинописном экземпляре романа «Мастер и Маргарита» 1938 года в главе 9 «Коровьевские штуки» фамилия Тимофея Кондратьевича Перелыгин меняется на Квасцов (Ф. 562, к. 10, ед. 2, л. 124), здесь же, в главе 5 «У Грибоедова», появляется название дачного поселка Перелыгино, заменившее собой первоначальное Дудкино и Передракино (Там же: л. 70).
Не удалось выяснить, где и когда в рукописях романа «Мастер и Маргарита» появляется наименование М.В. Подложная. В исправленном в 1939—1940 гг. машинописном экземпляре романа 1938 года с оборотной стороны одного из листов главы 5 «У Грибоедова» написано обширное дополнение. Вот один и его фрагментов: «На дверях комнаты № 2 было написано: «Однодневная творческая путевка»» (Там же: об, л. 69).
Поклевкина
«Потом у случайного посетителя Грибоедова начинали разбегаться глаза от надписей, пестревших на ореховых теткиных дверях: «Запись в очередь на бумагу у Поклевкиной», «Касса. Личные расчеты скетчистов»» (III: 57). Еще одна надпись, обогащающая значение предыдущей. Разбег фамилии Поклевкина также начинается с производимого ею комического эффекта. В основе фамилии ясно прочитываются слова «поклев», «поклевка». В словаре В.И. Даля о значении этих слов сказано: «Поклев, порча, убыток от поклевания птицей. <...> // Самое место, язвинка от клюва» (Даль, т. 3, 2003: 241). Фамилия рождает ассоциацию с выражением «заклевать до смерти». Прослеживается также связь фамилии со словами «клеветать», «клевета». Читаем в словаре В.И. Даля: «Клеветать на кого, клеветывать, обносить кого, оговорить, наговаривать, злоречить, чернить, обвинять напрасно, взводить на кого напраслину, клепать; облыгать кого, налыгать на кого. <...> Клеветанье ср. длит. клевета ж. об. дейст. по знач. гл., злоречие, злословие, напраслина, наговор <...>, очерненье, обнос, наносныя речи, поклеп, наклеп, оговор, облыг, облыжка» (Даль, т. 2, 2003: 115). Недаром фамилия Поклевкина оказывается рядом с надписью «Перелыгино»: «Полыгая да поклеветывая, далеко не уйдешь, да назад не воротишься» (Даль, т. 3, 2003: 241). В основу образования наименований Поклевкина и Перелыгино положены слова, объединенные семантикой лжи. И, наконец, еще одно слово, наполнившее фамилию хранительницы бумаги, — это «поклеп»: «Поклепанье ср. поклеп м. поклепка ж. об. дейст. по гл. в знач. оговора, напраслины, клеветы. От поклепа не уйдешь и на коне. Думка (на кого) дело человеческое, а поклеп дьявольское. Поклепами свои вины отводят. На волка поклеп, а зайцы кобылу съели!» (Там же). Не дождутся литераторы бумаги, попавшей под контроль обладательницы такой богатой фамилии. И как бы она сама не воспользовалась этой бумагой для написания какой-нибудь кляузы. Имя-символ заключено в комически звучащую форму. Что такое бумага? На бумаге писатель может записать свое произведение, несущее читателям истину. В этом мире бумага оказывается во власти Поклевкиной. Создается символ преграды, чинимой во все времена на пути творчества. Нечто мелкое всегда убивало великое. Фамилия Поклевкина дополняет характеристику открывающегося мира литературы, демонстрируя главную черту всех литераторов — лжецы и гонители.
Фамилия Поклевкина впервые оформляется в машинописном экземпляре романа «Мастер и Маргарита» 1938 года с внесенными поправками и дополнениями в 1939—1940 гг. Здесь на оборотной стороне одного из листов главы 5 «У Грибоедова» написана следующая вставка относительно надписей на дверях в Доме Грибоедова: ««Запись в очередь на бумагу у товарища Поклевкиной». Далее надпись: «Касса. Личные рассчеты»» (Ф. 562, к. 10, ед. 2, об, л. 69).
В тетради с материалами к роману периода 1938—1939 гг. в списке «Материал для фамилий» значится фамилия Паклевкин (Ф. 562, к. 8, ед. 1, с. 65).
Ариман
Ариман — критик, ставший «первым псом в затравившей Мастера своре» (Зеркалов 2004: 187), один из «членов редакционной коллегии» (III: 147), судившей и погубившей мастера, автор статьи «Вылазка врага». Фамилия этого критика 4 раза встречается в тексте. Фамилия Ариман звучит зловеще, так как является демонической. В словаре Брокгауза и Ефрона дана следующая информация: «Ариман <...> представляет собою в религии Зороастра олицетворение зла» (Энциклопедический словарь, т. 2, 1890: 79). Основа наименования Ариман — «греческая форма имени древнеперсидского духа мрака, смерти и зла Анхра-Майнью» (Бэлза 1978: 224). На основании происхождения от имени зороастрийского демона Аримана Л.В. Белая относит фамилию персонажа к разряду литературных антропонимов, т. е. тех имен собственных, которые «имеют историко-литературные источники» (Белая 1990: 104).
Помимо ставшей традиционной в литературоведении версии о происхождении фамилии Ариман от имени зороастрийского бога, существует еще одно объяснение этого наименования. Ариман — «имя фарисея, встреча которого с любимым учеником Христа Иоанном описана в апокрифе Иоанна» (Подгаец 1991: 16; Апокриф Иоанна 1: 5—15).
По мнению многих исследователей творчества Булгакова, фамилия Ариман обладает и реально-прототипической основой. Реальным прототипом персонажа стал Леопольд Леонидович Авербах (Бэлза 1978: 224; Лесскис 1999: 337). О.А. Подгаец полагает, что в данном случае «способом зашифровки явились звуковые изменения при сохранении формы фамилии и первой буквы» (Подгаец 1991: 16). Что касается созвучий и буквенных перестановок, то возможны переклички фамилии Ариман с фамилией одного из критиков пьесы Булгакова «Бег» В. Ашмарина.
Но в фамилии Ариман важнее не реально-прототипическая основа, а мифологическая, связывающая этого мимолетного персонажа в романе и жизни мастера, которую этот критик и погубил, с древним демоном, а потому возводящая персонажа в ранг символа. В.И. Немцев фамилию Ариман называет в ряду «говорящих» имен романа «Мастер и Маргарита», которые «несут, как правило, многозначные смыслы, вырастающие до символов» (Немцев 1999а: 71). Образ критика Аримана является собирательным (Лесскис 1999: 337; Вулис 1991: 135).
Фамилия Ариман впервые оформляется в редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 13 «Явление героя». Мастер рассказывает Ивану о поведении редактора, ознакомившегося с его романом: «Тут он как-то засуетился и заявил, что сам он решить не может, что с этим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной коллегии, именно критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович» (Ф. 562, к. 7, ед. 8, с. 369).
Бескудников
«Беллетрист Бескудников — тихий, прилично одетый человек с внимательными и в то же время неуловимыми глазами — вынул часы» (III: 60). Так автор представляет читателю первого из двенадцати литераторов, ожидавших Берлиоза на собрании в Доме Грибоедова. Фамилия Бескудников в романе встречается 5 раз. Какой-нибудь безымянный черт мог бы позавидовать такой фамилии, наполненной демоническим смыслом. «Бес» занимает в этой фамилии первое место. О.Ю. Устьянцева обратила внимание на значение слова «кудъ», приведенное в словаре В.И. Даля — «злой дух, бес, сатана» (Даль, т. 2, 2003: 212), и, основываясь на этом, пришла к выводу о том, что «в фамилии (бес + куд-ников) закладывается значение «дважды сатана»» (Устьянцева 2002: 101).
Среди гонителей Булгакова был один критик с демонической фамилией Бескин. В архиве Булгакова сохранилась папка с собранными писателем вырезками из газет и журналов периода 1928—1936 гг. (Ф. 562, к. 27, ед. 3). Здесь есть статья «Всегда готов! Канун нашего пятилетия», опубликованная в «Новом зрителе» 25 ноября 1928 года, в которой сообщается о следующем событии: «из РАПП'а вышла основная группа актива теа-секции — Глебов, Билль-Белоцерковский, Бескин, Любимов-Ланской, Ваграмов, Рейх и другие, консолидировавшиеся в особую группу «Пролетарский театр»». В том же журнале в статье с потрясающим заголовком «После юбилея. Юбилей МХТ перед судом марксистского театроведения» Булгаков выделил красными чертами с двух сторон: «Т. т. Блюм и Бескин считают, что никаких колебаний у МХТ не было и нет, а есть твердый классовый тон. Художественный театр дает больше булгаковщины, чем сам Булгаков». Возможно, что фамилия критика Бескин повлияла на выбор наименования персонажа Бескудников.
Помимо связи с чертовщиной, фамилия Бескудников созвучна слову, которое не требует комментариев — «паскуда», «паскудный».
Означенное уничижительное слово легло в основу фамилии персонажа из романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина» графа Паскудина. Примечательно высказывание М.С. Альтмана относительно данного персонажа: «О Паскудине что говорить? За него говорит уже сама фамилия» (Альтман 1980: 15). Эта параллель с фамилией графа Паскудина позволяет предположить, что основа фамилии Бескудников является также литературно-прототипической.
Литератор по фамилии Бескудников появляется в редакции романа, начатой в 1932 году, в главе 3 «Дело было в Грибоедове». Тогда погибшего на трамвайных рельсах редактора ожидало «человек одиннадцать народу» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 65) и первым, как и в окончательной редакции романа, перед читателем возникал именно обладатель фамилии Бескудников: «Так, один был в хорошем из парижской материи костюме и крепкой обуви тоже французского производства. Это был председатель секции драматургов — Бескудников» (Там же). В дальнейшей работе над романом менялся портрет персонажа, сфера его деятельности в литературе, но никакие исправления не коснулись фамилии Бескудников, всегда являвшейся первой в сцене собрания в Доме Грибоедова.
Иероним Поприхин
«— Третий год вношу денежки, чтобы больную базедовой болезнью жену отправить в этот рай, да что-то ничего в волнах не видно, — ядовито и горько сказал новеллист Иероним Поприхин» (III: 60). Это единственная фраза новеллиста и единственный момент в романе, когда появляется его наименование Иероним Поприхин. Всего несколько штрихов, увенчанных именем, и рождается яркий образ мнимого литератора, мечтающего о благах и намеревавшегося отправить жену в рай. Ю.В. Кондакова рассматривает фамилию Поприхин как ономастический двойник фамилии персонажа из «Записок сумасшедшего» Гоголя Поприщин (Кондакова 2001: 55). Первой точкой пересечения фамилий Поприхин и Поприщин является слово «поприще», возможно, положенное в основу их образования: «именно род занятий объединяет гоголевского и булгаковского героев. Оба они — чиновники: Поприщин служит в департаменте, а Поприхин — в МАССОЛИТе» (Там же). В точке пересечения также просматривающегося в основе этих фамилий слова «попрать» значения фамилий Поприхин и Поприщин расходятся в противоположные стороны, отталкиваясь от чередования букв «х» / «щ», порождающего коренное различие: «Поприщин — попираемый, а Поприхин — попирающий» (Там же).
Именование Иероним Поприхин можно также рассмотреть с точки зрения несоответствия, скрывающегося в комическом сочетании имени с высокой стилистической окраской Иероним и уничижительной фамилии Поприхин. Среди двенадцати литераторов в сцене ожидания редактора в Доме Грибоедова персонаж по фамилии Поприхин оформляется в редакции романа под названием «Князь тьмы» (1937 г.), здесь также оформляется сфера его деятельности — «новеллист» — и единственная его реплика: «— Третий год вношу денежки, однако до сих пор ничего в волнах не видно, — отозвался новеллист Поприхин» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 111).
Но фамилия Поприхин в истории романа появляется гораздо раньше. Она фигурирует в списке «Фамилии для романа», составленном Булгаковым в 1934 году (Ф. 562, к. 7, ед. 1). В июле 1936 года фамилия Поприхин оформляется как обозначение одного из двенадцати литераторов, будучи внесенной Булгаковым в список «Двенадцать литераторов» (Ф. 562, к. 7, ед. 3, л. 10).
В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 5 «Что произошло в Грибоедове» оформляется полное наименование персонажа: «— Третий год вношу денежки, чтобы больную Базедовой болезнью жену отправить в этот рай, да вот что-то ничего в волнах не видно, — ядовитым голосом отнесся неизвестно к кому, поймавшийся на штурманскую удочку новеллист Иероним Поприхин и усмехнулся» (Ф. 562, к. 7, ед. 7, с. 130—131).
Настасья Лукинична Непременова, или Штурман Жорж
Полное именование купеческой сироты, включающее имя, отчество и фамилию, встречается в романе только один раз. Основным ее наименованием является псевдоним Штурман Жорж (4), один раз сокращающийся до Штурман. Л.В. Белая объясняет фамилию Непременова с точки зрения слова, положенного в основу ее образования: «Семантика мотивирующего слова непременный (т. е. совершенно обязательный) точно раскрывает суть поведения и желание быть всегда в центре любого недоразумения с целью «подзудеть», как говорит Булгаков, московской сироты» (Белая 1990: 106).
Имя и отчество Настасья Лукинична характерно для купеческой среды, выходцем из которой является писательница: «Настасья Лукинична Непременова как будто взята из «темного царства» А.Н. Островского. Такое впечатление усиливается, когда автор называет Непременову «московской купеческой сиротой»» (Подгаец 1991: 15). Купеческое имя героини оформилось сразу же по ее возникновении в истории создания романа в 1931 году.
Имя данного персонажа можно рассмотреть также с точки зрения заложенного в нем комического несоответствия. «Наименование героини построено на целом ряде несоответствий: несоответствие имени и времени, несоответствие имени роду занятий, противоречие между теми ассоциациями, которые вызывают настоящее имя и псевдоним, наконец, расхождение между женским и мужским именем» (Там же). На основании несоответствия мужского и женского начал Ю.В. Кондакова трактует псевдоним героини Штурман Жорж как «имя-андрогин» (Кондакова 2001: 97).
Л.В. Белая рассматривает псевдоним персонажа как «имя-аллюзию», так как он является пародийной трансформацией псевдонима французской писательницы Жорж Санд (Белая 1990: 108). Псевдоним булгаковской героини является образованным по аналогии с псевдонимом Жорж Санд (Кушлина 1988: 300; Подгаец 1991: 15). Г.Ф. Ковалев считает такую точку зрения ошибочной (Ковалев 2001: 61—62). Исследователь полагает, что в этом образе воплотился Всеволод Витальевич Вишневский: «этот моряк-писатель так насолил М.А. Булгакову своими доносами и почти бабьими сплетнями, что автор «уложил» его даже в женский персонаж» (Там же: 62). В 1932 году под влиянием Вишневского была снята в БДТ в Ленинграде пьеса Булгакова «Мольер». На эту тему Булгаков пишет письмо П.С. Попову с просьбой навести справки об этой личности. Письмо от 19 марта 1932 года. Знаменитое письмо об «ударе в спину финским ножом» (Булгаков 1989: 224—226). В следующем письме — от 27 марта — Булгаков сообщает Попову о том, что им «уже получены многочисленные аттестации. И аттестации эти одна траурнее другой.
Внешне: открытое лицо, работа «под братишку», в настоящее время крейсирует в Москве» (Там же: 227). Булгаков наводит справки о Вишневском. Заманчиво провести параллель между «крейсирующим в Москве флибустьером», как Вишневский назван в письме Булгакова, с персонажем романа «Мастер и Маргарита», создательницей батальных морских рассказов. Но события, столкнувшие Булгакова с Вишневским, датируются 1932 годом. А интересующий нас персонаж в истории создания романа появляется раньше, в 1931 году.
А.З. Вулис полагает, что прототипом Штурман Жорж стала Мариэтта Шагинян (Вулис 1991: 126). Б.С. Мягков считает, что «Штурман Жорж — это не только ассоциации с Жорж Санд, но и вполне конкретная личность — женщина-драматург, писавшая под псевдонимом Сергей Мятежный» (Мягков 1993: 131).
Образ внушительной дамы-литератора в истории романа появляется в 1931 году во втором варианте главы «Дело было в Грибоедове». В сцене танцев читаем: «...плясала полная лет шестидесяти Секлетея Глаумитовна Непременова некогда богатейшая купеческая внучка, ныне драматургесса, подписывающая свои полные огня произведения псевдонимом Жорж-Матрос» (Ф. 562, к. 6, ед. 4, л. 5).
В редакции романа, начатой в 1932 году, в главе 3 «Дело было в Грибоедове» об интересующей нас героине читаем: «Некогда богатая купеческая дочь Доротея Савишна Непременова подписывалась псевдонимом «Боцман Жорж» и писала военно морские пьесы, из которых ее последняя «Австралия горит» с большим успехом шла в одном из театров на Москва-реке. У боцман Жоржа голова была в кудряшках. На боцман Жорже была засаленная шелковая кофточка старинного фасона и кривая юбка. Боцман Жоржу было 66 лет» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 66—67). На следующей странице меняется имя героини: «Тут в разговор вступила Секлетея Савишна и заметила густым баритоном:
— Хлопец на Клязьме закупался» (Там же: с. 68).
Далее фамилия Непременова фигурирует в списке «Двенадцать литераторов», который Булгаков составил, правда, не до конца, в июле 1936 года (Ф. 562, к. 7, ед. 3, л. 10).
В главе 5 «Дело было в Грибоедове» незавершенной редакции романа периода 1936—1937 гг. наименование героини снова несколько видоизменяется, здесь она получает имя Настасья: «Богатая некогда купеческая наследница Настасья Савишна Непременова, ставшая военно-морской романисткой и подписывавшаяся «Боцман Жорж», была в засаленной шелковой блузочке и черной кривой юбке» (Ф. 562, к. 7, ед. 4, л. 56).
В следующей редакции романа — «Князь тьмы», 1937 г. — в главе 5 «Дело было в Грибоедове» неожиданно меняется фамилия героини, а псевдоним исчезает совсем: «— Хлопец на Клязьме застрял, — сорванным голосом отозвалась поэтесса Настасья Савишна Храмкина» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 111). Интересно, что в этой же редакции романа исчезает и псевдоним Ивана. В сцене танцев героиня фигурирует как Храмкина (Там же: с. 115). Фамилия Храмкин значится в списке «Фамилии для романа», составленном Булгаковым в 1934 году (Ф. 562, к. 7, ед. 1).
В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 5 «Что произошло в Грибоедове» впервые полностью оформляется наименование героини: «— Хлопец, наверное, на Клязьме застрял, — густым голосом отозвалась Настасья Лукинична Непременова, пожилая дама в крупных кудряшках, пишущая военно-морские рассказы под псевдонимом — Штурман Жорж» (Ф. 562, к. 7, ед. 7, с. 129). В сцене танцев героиня значится под фамилией Непременова: танцуют «...маленький Денискин с крупной Непременовой» (Там же: с. 135). Наименование героини остается неизменным до конца работы над романом. В сцене танцев в главе 5 «У Грибоедова» в исправленном в 1939—1940 гг. машинописном экземпляре романа 1938 года фамилия Непременова вычеркнута и заменена псевдонимом Штурман Жорж (Ф. 562, к. 10, ед. 2, л. 72).
Загривов
Лишь единожды встречается в романе фамилия скетчиста Загривова. Но она успевает заявить о многом, дополнив там самым общий портрет мира литературы. О чем же говорит фамилия Загривов? В основу ее образования положено слово «загривок» — «задняя часть шеи, подзатыльник, завоек» (Даль, т. 1, 2003: 570). Слово «загривок» является родственным слову «загорбок» — «захребетье, заплечье, верхняя часть спины, меж плеч или лопаток» (Там же). Такое переплетение слов рождает связь фамилии Загривов со словом «захребетник» («бобыль, бестягольный, плохой рабочий») и «захребетничать, быть захребетником, жить или пить и есть за других, чужое» (Там же: 661). Обладатель фамилии Загривов является ярчайшим представителем мира захребетников. Примечательно высказывание Л.В. Лескова по поводу литераторов и их фамилий в романе: «Подобных захребетников, уютно устроившихся на ниве литературы, автор романа ненавидит особенно люто <...> и, чтобы пояснее выразить свое отношение к ним, наделяет уничижительными именами: Квант, Латунский, Ариман, Богохульский, Павианов, Чердакчи и т. п.» (Лесков 2002: 25).
Фамилия Загривов впервые в истории романа появляется в списке «Фамилии для романа», составленном Булгаковым в 1934 году (Ф. 562, к. 7, ед. 1). В июле 1936 года Булгаков внес эту фамилию в список «Двенадцать литераторов» (Ф. 562, к. 7, ед. 3, л. 10).
Литератор с фамилией Загривов оформляется в главе 5 «Дело было в Грибоедове» в редакции романа 1937 года («Князь тьмы»). Здесь намечается реплика персонажа и сразу же определяется сфера его деятельности: «— Позвольте, все это хорошо, что он на Клязьме, — заговорил автор популярных скетчей Загривов, — я и сам бы сейчас на веранде чайку попил, вместо того, чтобы здесь сидеть. Ведь он же знает, что заседание в десять? — в голосе Загривова слышалась справедливая злоба» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 111).
В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 15 «Сон Никанора Ивановича» фамилия Загривов на какое-то время оказывается принадлежащей застенчивому валютчику, с потрохами сдавшему свою тетку. Но здесь же во всей сцене действия данного персонажа фамилия Загривов зачеркнута и переправлена на Канавкин (Ф. 562, к. 7, ед. 9, с. 448). В главе 17 «Беспокойный день» фамилию Загривов получает бухгалтер Варьете (будущий Ласточкин) (Там же: с. 497). В списке «Фамилии, Имена, Названия» в тетради с материалами к роману периода 1938—1939 гг. фамилия Загривов значится как принадлежащая персонажу из сна Босого, будущему Канавкину: «Загривов Николай (во сне Босого)» (Ф. 562, к. 8, ед. 1, с. 9).
В машинописном черновом, неисправленном экземпляре романа «Мастер и Маргарита» 1938 года фамилия Загривов, давшая приют стольким персонажам утверждается за литератором. Так, в главе 5 «Дело было в Грибоедове» читаем: «— Позвольте! Все это хорошо, что он на Клязьме, — заговорил смелый автор популярных скетчей Загривов, — я и сам бы сейчас с удовольствием бы на балкончике чайку попил вместо того, чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то назначено в десять?» (Ф. 562, к. 8, ед. 2, л. 70).
Глухарев
«— Генералы! — напрямик врезался в склоку Глухарев-сценарист» (III: 60—61). Это первая, но не последняя реплика сценариста Глухарева, одного из двенадцати литераторов, ожидающих Берлиоза. Он поддакивает возмущениям взбунтовавшихся литераторов, вставляет свои комментарии, подливая тем самым масла в огонь. Его фигура различима и среди танцующих в ресторане Дома Грибоедова: «Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц» (III: 62). Всего эта фамилия фигурирует в означенных сценах 5 раз. В фамилии завистливого склочника, как по сценарию, вовремя ввернувшего свои реплики, чтобы поярче разгорелось пламя всеобщих недовольств, ясно прочитывается положенное в основу ее образования слово «глухарь», которое обладает, помимо прочих, значением «глухой человек» (Даль, т. 1, 2003: 359). Фамилия сценариста открывает тайну о том, что на самом деле он глух ко всяческому слову — к литературе и истине.
Фамилия Глухарев в истории создания романа впервые появляется в списке «Фамилии для романа», составленном Булгаковым в 1934 году (Ф. 562, к. 7, ед. 1). В июле 1936 года Булгаков внес эту фамилию в список «Двенадцать литераторов» (Ф. 562, к. 7, ед. 3, л. 10). В незавершенной редакции романа периода 1936—1937 года в главе 5 «Дело было в Грибоедове» в сцене танцев появляется персонаж под фамилией Глухарев (Ф. 562, к. 7, ед. 4, л. 59). В этой же главе следующей редакции романа — «Князь тьмы», 1937 г. — Глухарев фигурирует уже среди двенадцати литераторов: «Его поддержали и Буздяк и Глухарев» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 112). Реплика про генералов здесь принадлежит персонажу по фамилии Водопоев: «— Клязьма место генеральское, — послышался из угла голос Водопоева» (Там же: с. 111). В сцене танцев здесь фигурируют сразу два Глухаревых: «Заплясал Глухарев с девицей-архитектором Тамарой Сладкой, заплясал Буздяк с женой, Глухарев, знаменитый романист Жукопов с кино-актрисой» (Там же: с. 115). В предыдущей редакции этот фрагмент выглядел следующим образом: «Плясали все. Плясал беллетрист Износков с девицей архитектором Сладкой, плясал знаменитый Жукопов. Плясали Драгунский, Чапчачи, Яшкин, Водопоев, Глухарев» (Ф. 562, к. 7, ед. 4, л. 58—59). На первое место в сцене танцев Булгаков поставил, вместо Износкова, Глухарева. Но, опираясь на предыдущий вариант этой главы, в ряду танцующих случайно оставил фамилию Глухарев. Примечательно, что Глухарев занимает место именно Износкова. Кто такой Износков? В 1934 году Булгаков пишет главу 12 «Полночное явление», где мастер рассказывает Ивану о своем романе: «...хихикая в ночи и поблескивая зелеными глазами рассказал, что, когда прочел Износкову приятелю редактора Яшкина, то Износков так удивился, что даже ужинать на стал и все разболтал Яшкину, а Яшкину роман не только не понравился, но он будто бы даже завизжал от негодования на такой роман и что отсюда пошли все его беды» (Ф. 562, к. 7, ед. 2, с. 46). Вот кто такой Износков в редакции романа, предшествовавшей «Князю тьмы», где в сцене танцев в главе «Дело было в Грибоедове» фамилия Глухарев заменяет собой фамилию Износков. Фамилия Глухарев сохраняется за данным персонажем до конца работы над романом. В сцене танцев в главе 5 «Дело было в Грибоедове» машинописного чернового экземпляра романа «Мастер и Маргарита» 1938 года фамилия Глухарев фигурирует один раз: «Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал романист Жукопов с какою-то киноактрисой» (Ф. 562, к. 8, ед. 2, л. 72).
«Поэтический подраздел Массолита»
В сцене танцев в ресторане Дома Грибоедова перечислен ряд имен, принадлежащих поэтам: «...плясали виднейшие представители поэтического подраздела Массолита, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк» (III: 62). «О поэтах МАССОЛИТа говорится как о войсковой части, а подбор их имен не оставляет никаких сомнений относительно поэтического достоинства их творений» (Лесскис 1999: 306). В унисон им звучит связанная с военным словом «драгун» фамилия Драгунский, принадлежащая одному из танцующих без указания на род и племя (эта фамилия, возможно, перекликается также со словом «дрыгаться», ведь наш герой отплясывает не хуже других). Наименования поэтов появляются здесь в первый и последний раз, но, несмотря на свою единичность, являются ярчайшей характеристикой мира литературы, современного Булгакову. Рассмотрим каждое из этих имен, складывающихся в «комическую мелодию» (Альми 1979: 21).
Фамилия Павианов обладает «низкой семантикой», которая «противоречит высокому званию художника» (Подгаец 1991: 15). О чем говорит эта фамилия? Ю.В. Кондакова отмечает: «Примечательно, что фамилия Павианов образована от слова «павиан» — обезьяна. Семантика фамилии, указывающей на подражание, контрастирует с творческой профессией ее обладателя» (Кондакова 2001: 54). В разговорной речи слово «павиан» приобретает значение «похотливый, бабник, пьяница». Ю.В. Кондакова заостряет внимание на том факте, что фамилия Павианов стоит рядом с фамилией Богохульский, и находит следующее объяснение такому расположению наименований: «Фамилия Павианов напоминает о дарвиновской теории происхождения человека. Гипотеза Дарвина, долгое время бывшая козырным тузом атеизма, является безбожной, что подчеркивает следующая в перечне фамилия — Богохульский (хула на Бога)» (Там же).
В «уничижительной» фамилии Богохульский (Лесков Л.В. 2002; 25) явно прочитывается сущность персонажа — богохульник, типичный представитель мира, отрекшегося от Бога, где судьбу истинного мастера вершит человек, носящий имя демона — Ариман. И эта фамилия дана поэту. Фамилия заявляет о бездуховности своего владельца. Богохульский — одна из тех фамилий в романе «Мастер и Маргарита», которые «ассоциируются с дьяволом» (Чеботарева 1991: 102). В одной лишь фамилии, использованной в романе один раз, Булгаков запечатлел картину современного ему общества, отказавшегося от Бога.
По словарю В.И. Даля «сладкий» — «вкусом бол. или мен. похожий на сахар» (Даль, т. 4, 2003: 216). Фамилия, происходящая от слова с таким значением, рождает представление о сладкой жизни: «У богатого все сладко, все гладко» (Там же). Поэт Сладкий — один из приверженцев Массолита, который можно назвать «местом раздачи материальных благ» (Зеркалов 2004: 191). В этом «писательском доме» (III: 359) литераторы живут, «как ананасы в оранжереях» (III: 360). Фамилия поэта Сладкий, возможно, олицетворяет сладкую жизнь литераторов Дома Грибоедова.
У слова «сладкий» есть также значение «услаждающий чувства. Сладкий голос, пение. Сладкий сон, беседа. Он сладко говорит. Слово твое слаще меду» (Даль, т. 4, 2003: 217). Но любителям сладкой жизни и обладателям сладкого голоса, поющего сладкую ложь, не дано приблизиться к созданию таких шедевров, как «Дон-Кихот», «Фауст» или «Мертвые души».
Вступает в силу и значение слова «сладкий» — «льстивый, лицемерный». Как и фамилия Павианов, фамилия Сладкий обладает «низкой семантикой», противоречащей званию поэта (Подгаец 1991: 15). Вбирая в себя это значение, фамилия Сладкий становится олицетворением фальшивого мира литературы, залгавшегося до приторности.
Л.Л. Бельская полагает, что фамилии поэтов, перечисленные в этом ряду, представляют собой «насмешливое обыгрывание писательских псевдонимов первых десятилетий XX века: М. Горький, Беспощадный, Голодный, Кроткий, Зазубрин, Д. Бедный, Антон Пришелец, Аделина Адалис, Черубина де Габриак и им подобные» (Бельская 1991: 12). Возможно, что фамилия Сладкий возникла как «обыгрывание» псевдонима Горький на основании антонимических отношений слов, положенных в основу фамилий, «горький — сладкий».
Ю.В. Кондакова, определив семантику фамилии Шпичкин как «шпик, шпион», рассматривает ее как ономастический двойник фамилии персонажа из «Ревизора» Н.В. Гоголя Шпекин (Кондакова 2001: 55). Главной отличительной чертой фамилии Шпичкин является ее комическое неблагозвучие, что является характерным и для наименования Адельфина Буздяк. Комичность последнего создается на основе неблагозвучного, кривого соединения, которое громко трещит по всем швам, высокопарного имени и украинской фамилии.
По поводу трактовки ряда наименований поэтов разгорелся спор. О.А. Подгаец полагает, что «здесь Булгаков использует очень интересный прием: он не только дает каждому персонажу «говорящее» имя, но и, расположив фамилии именно таким образом, усиливает сатирическое звучание. Первые четыре фамилии плавно следуют одна за другой, и вдруг пятая выбивается из колеи и разваливает весь ряд» (Подгаец 1991: 15). Л.Л. Бельская оспаривает эту точку зрения: «Не думаю, что Шпичкин звучит более сатирически, чем Павианов» (Бельская 1991: 12).
В обеих точках зрения есть рациональное зерно. Каждая фамилия в этом ряду хохочет и кривляется, каждая хороша в своем безобразии, каждая пугает своей принадлежностью «поэтам», о каждую спотыкаешься или вляпываешься, как в грязь. Адельфина Буздяк падает в конце ряда, как коряга, о которую разбиваешь лоб.
Примечательно, что в истории романа эти фамилии изначально следуют рядом — в списке «Фамилии для романа», составленном Булгаковым в конце тетради 1934 г. (Ф. 562, к. 7, ед. 1). Ранее этого списка в рукописях появляются фамилии Богохульский и Шпичкин. Фамилия Богохульский родилась в истории романа 13 августа 1934 года, когда Булгаков составил небольшой список фамилий, где она и фигурирует (Ф. 562, к. 7, ед. 1, с. 20). Здесь работа над романом обрывается, а возобновляется 10 сентября того же года. В главе, которую Булгаков пишет в этот день, фамилия Богохульский принадлежит будущему Алоизию. Фамилия Шпичкин в главе 7 «Волшебные деньги» 1932 года принадлежит казначею Жилтоварищества, коллеге Никанора Ивановича (Ф. 562, к. 6, ед. 5, 127). Фамилии Павианов, Сладкий, Буздяк впервые возникают в списке «Фамилии для романа» 1934 г. Здесь эти наименования следуют точно в таком порядке, как в окончательной редакции романа (см. Введение): Павианов и Богохульский расположены рядом, через две фамилии следует Сладкий, еще через две фамилии — Шпичкин и ниже — Буздяк. Когда Булгаков писал фрагмент о танцующих поэтах, этот список, наверняка, повлиял на подбор этих фамилий, он будто просмотрел список, выбрал из него фамилии и записал даже в том порядке, в каком они были зафиксированы в свое время. Это подтверждает следующий факт. В исправленном Булгаковым в 1939—1940 гг. машинописном экземпляре романа «Мастер и Маргарита» 1938 г. на полях одного из листов главы 5 «У Грибоедова», а именно, сцены танцев, записано:
«х) Плясали:
Павианов,
Богохульский,
Бутыркин,
Сладкий,
Шпичкин,
Адельфина Буздяк»
(Ф. 562, к. 10, ед. 2, л. 72). Тот же порядок фамилий, что и в списке 1934 года, причем фамилия Бутыркин следовала в нем через одну фамилию после Павианов, Богохульский и непосредственно перед Сладкий (Ф. 562, к. 7, ед. 1).
Интересны приключения наименования Адельфина Буздяк в романе. В редакции романа 1937 года — «Князь тьмы» — фамилию Буздяк получает один из двенадцати литераторов. Так, в главе 5 «Дело было в Грибоедове» читаем: «Его поддержали и Буздяк и Глухарев» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 111). Дальше фамилия Буздяк фигурирует в сцене танцев: «заплясал Буздяк с женой» (Там же: с. 115). В тетради с материалами к роману периода 1938—1939 гг. в списке «Женские имена для романа» появляется имя Адельфина, соседями его здесь оказываются такие имена: Агата, Дениза, Гертруда, Клара, Матильда (Ф. 562, к. 8, ед. 1, с. 68).
Когда наименования поэтов были включены в сцену танцев, установить не удалось. Вероятно, в одной из последних тетрадей писателя, не поступившей в архив.
Жорж Бенгальский
Образ конферансье в замысле романа появился изначально. Но прошел не один год работы над произведением, прежде чем оформилось наименование Жорж Бенгальский.
В черновиках романа 1928—1929 гг. персонаж именовался Благовест Осип Григорьевич (Ф. 562, к. 6, ед. 1, с. 118). Здесь же в главе 14 «Мудрецы» фамилия Благовест переходит Нутону / Нютону (будущему Варенухе). В редакции романа, которую Булгаков начинает в 1932 году, конферансье получает наименование Мелузи. В главе 7 о злополучном сеансе читаем: «Это был конферансье Мелузи» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 189). Продолжение этой главы Булгаков пишет в 1933 году, и фамилия персонажа меняется на Мелунчи: «Мелунчи наконец собрался с духом и выступил. «Гипноз, гипноз...» думал он» (Ф. 562, к. 6, ед. 6, с. 205).
В 1934 году Булгаков переписывает эту главу. Теперь это глава 11 под названием «Белая магия и ее разоблачение». Здесь фамилия конферансье снова меняется: «Видно было, что публика, узнав в вышедшем известного конферансье Чамбукчи нахмурилась» (Ф. 562, к. 7, ед. 2, с. 31). В этой же главе через несколько страниц конферансье становится Чембукчи: «На лицо Чембукчи было страшно глянуть» (Там же: с. 36).
Наименование Жорж Бенгальский впервые появляется в романе в редакции 1937 года — «Князь тьмы». В главе 12 «Черная магия» читаем: «Через минуту в зрительном зале погасли шары, загорелись зеленые надписи «Запасной выход» и в освещенной щели голубой завесы предстал полный, веселый как дитя человек в помятом фраке и несвежем белье. Публика тотчас узнала в нем конферансье Жоржа Бенгальского» (Ф. 562, к. 7, ед. 6, с. 265).
Главная черта наименования Жорж Бенгальский — выражение профессиональной принадлежности своего владельца к среде конферансов, собирательным образом которых он и является (Мягков 1993: 147—148). Б.С. Мягков находит «явное сходство сценических имен Жоржа Бенгальского и реально существовавшего московского конферансье Жоржа (Георгия) Раздольского» (Там же: 148). Как отмечает Б.В. Соколов, «фамилия Бенгальский — распространенный сценический псевдоним» (Соколов 1996: 202). Возможно, в этой точке пересекаются реально-прототипическая и литературно-прототипическая основы наименования персонажа. Б.В. Соколов полагает, что Булгаков при выборе фамилии для своего конферансье, вероятно, «ориентировался на одного из эпизодических персонажей романа Федора Сологуба <...> «Мелкий бес» (1905) — драматического артиста Бенгальского» (Там же). Но, скорее всего, причиной этому совпадению является распространенность и типичность означенного сценического псевдонима, отмеченная и самим исследователем. И.Л. Галинская совпадение наименований персонажей Булгакова и Сологуба объясняет ориентацией романа «Мастер и Маргарита» «на идейно-художественную практику русского символизма», проявившейся, помимо прочего, и в том, что Булгаков «перенес в «Мастера и Маргариту» — с легкой переделкой — имена некоторых персонажей символистской прозы (и даже свойственные этим персонажам признаки)» (Галинская 1986: 117). Это же мнение разделяет Т.И. Суран (Суран 1991: 67).
Наименование Жорж Бенгальский соответствует своему владельцу с точки зрения его профессиональной принадлежности к среде конферансов. И в то же время выразительность имени и сценического псевдонима усиливается комическим несоответствием персонажу.
Во-первых, «тигриная» фамилия Бенгальский (Мягков 1993: 148). Наименование хищника становится наименованием трусливого враля. С другой стороны, тигр — цирковое животное, «более цирковым («тигриным») псевдонимом хотел усилить комический эффект внешности и поведения своего героя» (Там же: 148).
Во-вторых, имя Жорж, которое является формой имени Георгий, формой иноязычной и в данном случае приобретающей элемент пошлости. Имя Георгий рождает ассоциацию с историей Святого Георгия, которая относительно образа Жоржа Бенгальского переворачивается наоборот. Георгий отрубает голову змею, который является «символом врагов христианства» (Дробленкова 1987: 78). Жоржу отрывает голову Бегемот, один из свиты сатаны. Жорж, носитель святого имени, облеченного в вульгарную форму, сам становится воплощением зла, которое подвергается наказанию.
Предположение о внимании Булгакова к именам святых подтверждает происхождение имен некоторых персонажей «Театрального романа». Так, Гавриил Степанович в истории романа первоначально именовался Степаном Гавриилычем (Ф. 562, к. 5, ед. 3, с. 115). Через несколько страниц оформляется привычное для нас наименование: «Умирая, что буду помнить я? Тот кабинет, в котором принял меня Гавриил Степанович» (Там же: с. 119). В тетради с доработанными фрагментами и дополнениями к роману первоначальное Степан Гавриилович исправлено на Гавриил Степанович (Ф. 562, к. 5, ед. 4, с. 8). Почему такое настойчивое внимание было уделено перемене места имени и отчества? Прототипом данного персонажа является Николай Васильевич Егоров, о чем свидетельствуют списки прообразов романа Е.С. Булгаковой, Е.Е. Шиловского (Ф. 562, к. 61, ед. 21, с. 5) и Т.Ю. Дмитриевой (Ф. 745, к. 1, ед. 24, с. 1). Вероятно, фамилия бухгалтера Театра Егоров послужила причиной выбора имени Гавриил на основании ассоциативной связи с именами святых — Егорий, Георгий и Гавриил. Имя Гавриил при отсутствии у персонажа фамилии является указанием на фамилию его прототипа.
Интересно наименование Демьян Кузьмич. В списке Е.С. Булгаковой относительно этого персонажа запись: «Демьян Кузьмич — Адрианов Иван Сергеевич» (Ф. 562, к. 61, ед. 21), в списке Т.Ю. Дмитриевой: «21. Демьян Кузьмич — сторож Андрианов» (Ф. 745, к. 1, ед. 24, с. 2). В истории романа это наименование постоянно варьировалось. Например: «— Это подло! — вскричала Поликсена Торопцкая, — это подло, Демьян Козьмич! Вот что! Вы поступили подло, подло, подло!» (Ф. 562, к. 5, ед. 3, с. 148); «...и по страдальческим глазам Демьяна Кузьмича видно было, что он чист» (Там же: с. 150). Та же картина в тетради с дополнениями (Ф. 562, к. 5, ед. 4, с. 49—51). Происхождение и варьирование в рукописях данного наименования, вероятно, также объясняют имена святых: «Кузьма и Демьян (Косьма и Дамиан) — христианские святые <...>, покровители ремесел, брака, домашней птицы; почитаются также как врачи-бессребреники. <...> часто К. и Д. представляются как одно лицо — «Кузьма-Демьян»» (Славянские древности 2004: 22). Вероятно, именно с этим фактом связано соединение двух имен в наименовании булгаковского персонажа.
Савва Потапович Куролесов
В основе образования фамилии артиста из безумного сна Никанора Ивановича Босого Куролесов лежат слова «куролесить», «куролес». В словаре В.И. Даля о значениях этих слов сказано: «Куролесить, -лесничать, дурить, строить шалости, проказить, -зничать; вести себя странно, необычайно, как не в своем уме. <...> Куролес, куролесник <...> кто куролесит; шалун, повеса, проказник, взбалмошный, сумасброд. Поет куролесу (греч. Господи, помилуй!), а несет аллилуйю! бестолочь» (Даль, т. 2, 2003: 223). На основании значений слов «куролесить» и «куролес, куролесник», приведенных в словаре Даля, Л.В. Белая приходит к следующему выводу относительно фамилии Куролесов: ««Говорящая» фамилия эпизодического персонажа функционирует в контексте в сочетании с ироническими авторскими замечаниями, а семантика мотивирующего слова, лежащего в основе фамилии, дает образу лаконичную характеристику» (Белая 1990: 105). Ю.В. Кондакова на основании одного из значений слова «куролес» — «повеса», приведенного в словаре Даля, делает интересное наблюдение: в фамилии Куролесов «присутствует пародийное отражение первой читаемой им строки (II сцена трагедии): «Как молодой повеса ждет свидания с какой-нибудь развратницей лукавой...»» (Кондакова 2001: 225). Здесь также присутствует элемент комического несоответствия фамилии образу: «Обещанный Куролесов не замедлил появиться на сцене и оказался рослым и мясистым бритым мужчиной во фраке и белом галстуке» (III: 170). Сложно представить рослого мясистого мужчину повесой, да еще молодым. Б.М. Гаспаров находит связь образов Куролесова и Лиходеева, которая вылилась также в «параллелизм фамилий Лиходеев — Куролесов» (Гаспаров 1993: 48).
Повествуя о переходе «от исторического имени литературного героя к вымышленному» (Лихачев 1970: 107) в русской литературе XVII века Д.С. Лихачев рассматривает среди прочих «произведения, герои которых выступают под именами, принятыми в пословицах» (Там же: 121). Таким именем, пришедшим из пословиц, является Савва: «Русская демократическая сатира XVII в. заимствует некоторые вымышленные имена из пословиц. Вот название одного из произведений: «Сказание о попе Саве и о великой его славе». Здесь самая форма названия построена по пословичному типу — с рифмой и аллитерацией. Исследовательница этой повести В.П. Адрианова-Перетц приводит несколько пословиц из старинных сборников, где Савва также рифмуется со словом «слава»: «Был Сава, была и слава», «От Савы слава», «От Савы хочешь славы», «Зделали славу — поколотили Саву», «Доброму Саве добрая слава», «Каков Сава, такова ему и слава». Савва, следовательно, входит в литературу как пословичный персонаж. В литературном произведении он как бы приобретает плоть и кровь, его судьба наполняется конкретными деталями, эпизодами, он получает вполне определенный внешний облик, становится настоящим литературным персонажем» (Там же: 121—122). «Известный драматический талант, артист Куролесов Савва Потапович» (III: 170) является в сатирических сценах романа «Мастер и Маргарита», а за ним тянется шлейф дурной славы героя, которого он представляет: «И Куролесов рассказал о себе много нехорошего. Никанор Иванович слышал, как Куролесов признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стояла перед ним на коленях под дождем, но не тронула черствого сердца артиста» (III: 170). Проникшийся страданиями вдовы Никанор Иванович заключает: «А тип все-таки этот Куролесов!» (III: 171).
Имя Савва заставляет также вспомнить произведение древнерусской литературы XVII века «Повесть о Савве Грудцыне». «Судьба Саввы предстает перед ним в образе беса, соблазняющего его на разные губительные для него поступки. Бес в «Повести о Савве Грудцыне» возникает внезапно, как бы вырастает из-под земли тогда, как Савва перестает владеть собой, когда им полностью, вопреки рассудку, овладевает страсть. Савва носит в себе «великую скорбь», ею он «истончи плоть свою», он не может преодолеть влекущей его страсти. Бес — порождение его собственного желания, он появляется как раз в тот момент, когда Савва подумал: «...еже бы паки совокупитися мне с женою оною, аз бы послужил диаволу»» (Лихачев 1970: 118). Савва в восприятии Босого сливается с изображаемым на сцене персонажем, а потому наделяется его алчной страстью и умирает «злою смертью» (III: 171). Этого артиста во сне Босого представляют бесы для развенчания страстей «совокупитися» и жажды богатства. То, чего добивались бесы в литературе прошлых веков, бесы XX века судят.
Наименование артиста из сна Босого в истории романа сложилось не сразу. В эпизоде главы 16 «Что снилось Босому», написанном 21 июля 1935 года, персонаж именуется Прюнин Потап Петрович: «Вышедший из бархата молодой человек звучно объявил, что известный артист Прюнин исполнит отрывки из сочинения Пушкина «Скупой рыцарь»» (Ф. 562, к. 7, ед. 2, л. 76); «— Ну-с, вы слыхали, граждане, сейчас, как знаменитый артист Потап Петрович со свойственным ему мастерством прочитал вам Скупого рыцаря» (Там же: л. 77).
В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 15 «Сон Никанора Ивановича» интересующий нас персонаж получает сразу же два наименования: «В таком случае следующим номером нашей программы — известный артист драмы Бурдасов Илья Потапович исполнит отрывки из «Скупого рыцаря» поэта Пушкина!» (Ф. 562, к. 7, ед. 9, с. 444) (перед именем Илья здесь стоит зачеркнутая буква «П», вероятно, отголосок имени персонажа главы 1935 года Потап). В истории романа — в главе 7 «Волшебные деньги» 1932 г. — фигурировала фамилия Бордасов, принадлежала она коллеге Босого, секретарю жилтоварищества (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 127). Вернемся к редакции 1937—1938 гг. Через две страницы наименование драматического артиста резко меняется: «— Ну-с, дорогие валютчики, вы прослушали в замечательном исполнении Ильи Владимировича Акулинова «Скупого рыцаря»» (Там же: с. 446) (Акулинов, вероятно, от имени Акулина из «Барышни-крестьянки» Пушкина).
В машинописном черновом, неисправленном экземпляре романа «Мастер и Маргарита» 1938 года в главе 15 «Сон Никанора Ивановича» впервые оформляется наименование персонажа Куролесов Савва Потапович (Ф. 562, к. 8, ед. 2, л. 211).
Рюхин
Исследователи творчества Булгакова определяют фамилию поэта Рюхин как «говорящую» и рассматривают ее природу с точки зрения богатого нелицеприятными значениями слова «рюха», которое и является основой ее образования (Белая 1990: 105; Кондакова 2001: 37). «Рюха, рюшка ж. свинья. <...> // *Рюха, нвг. зюзя, мокрый до нитки человек. // Смб. неудача, промах. Дать рюху. <...> // Просак, скрытая засада. Попал в рюху, на рюху, в беду» (Даль, т. 4, 2003: 123). По мнению Л.В. Белой, первые два из этих значений слова «рюха», данные в словаре В.И. Даля, наделяют фамилию Рюхин низкой стилистической окраской (Белая 1990: 105), а «значение выражения попасть в рюху характеризует попытки литературного творчества поэта Александра Рюхина» (Там же). На основании значения слова «рюха» неудача, промах Ю.В. Кондакова характеризует фамилию Рюхин как фамилию «бездарности, плывущей по течению» (Кондакова 2001: 37).
По словарю В.И. Даля, «рюха, рюшка, или мн. рюхи, игра в чурки, чушки, свинки, городки, где рюху или чурку сбивают палкою, броском; рюха же, коли кто развалит швырком грудку рюх, не выбив ни одной из города» (Даль, т. 4, 2003: 123). Фамилию поэта Рюхин наполняет и значение игры. Рюхин — один из компонентов той игры, по правилам которой одних уничтожали, других возвеличивали, но при этом, подняв до незримых высот поклонения, могли с грохотом обрушить. После такого падения не подняться. А игра пойдет своим чередом, палка будет снова и снова подниматься, и из строя полетит новая чурка. Можно оказаться и внутри этого городка, и под грудой себе подобных после удачного удара полететь в тартарары. Рюхин является рядовым, одной из чурок общей игры.
Рюха — это также «яма на волка, куда он должен врюхаться. // Просак, скрытая засада» (Там же). Рюхин принадлежит миру мнимой литературы, миру гонителей, травящих мастера, одинокого волка.
По словарю В.И. Даля, «рюхать, рюхнуть что, ринуть или грохнуть, шлепнуть, бросить, повалить; //-кого, хватить, треснуть, ударить» (Там же). Рюхин — один из тех игроков, кто способен нанести удар и в то же время и сам мог бы оказаться под ударом. Рюхин такой же поэт, как и Иван Бездомный. Он один из многих. Именно Рюхин своего собрата по перу сопровождает в сумасшедший дом. Именно в Рюхина, словно в самого себя, норовит плюнуть начинающий прозревать Иван. «Объясняется такая неукротимая и такая целенаправленная ненависть, вероятно, тем, — полагает Б.С. Мягков, — что Иван обличал и оплевывал себя — свое зеркальное отражение (кстати, обоим поэтам, Бездомному и Рюхину, соответственно 23 и 32 года — зеркальные числа)» (Мягков 1993: 135—136). В истории романа — «Мастер и Маргарита» 1937—1938 гг. — персонажи пересекались в точке фамилии Понырев, для выражения природы обоих героев пробовалось одно и то же наименование.
Игра проявляется и во лжи, в притворстве: «— Типичный кулачок по своей психологии, — заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, — и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе... «Взвейтесь!» да «развейтесь»... а вы загляните к нему внутрь — что он там думает... вы ахнете! — И Иван Николаевич зловеще рассмеялся» (III: 70).
Обратимся еще к одному значению слова, положенного в основу образования фамилии Рюхин: «рюхать <...> // сев. вост. хрюкать, кричать свиньей. <...> Рюха, рюшка ж. свинья. Рюшка, рюшка! влгд. призывная кличка свиней. <...> // Рюха, собират. свиное стадо. Рюх-рюх, призывная кличка свиней» (Даль, т. 4, 2003: 123). На первый взгляд, это значение сообщает фамилии Рюхин комичность. С точки зрения этого значения фамилия Рюхин, принадлежащая завистливому поэту, рождает ассоциацию с такими пословицами и поговорками: «Где свинье на небо глядеть! Где тому бывать, свинье на небо видать! Досталось свинье на небо взглянуть. Сердит да бессилен — свинье брат», а также «Не мечите бисера перед свиньями, да не попрут его ногами» и др. (Там же: 149). Следует вспомнить о бесах, вселившихся в свиное стадо:
Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им.
Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло (Евангелие от Луки 8: 32, 33).
С древнейших времен в верованиях разных народов мира свинья отождествлялась с демоническими силами. «Народы арийского происхождения представляли бесов в различных звериных образах и, между прочим, громко хрюкающими свиньями» (Афанасьев, т. 1, 1995: 401—402). В вихрях, туманах, тучах нашим далеким предкам виделся образ свиньи, кабана, вепря (Там же: 395). «Буря мглою небо кроет...» — вспоминает Рюхин строку их стихотворения Пушкина. Бесы вихрем кружатся на страницах литературы XIX века. Бесы закружились в разудалой пляске и на страницах романа XX века — «Мастер и Маргарита», представляя собой «будничный, заземленный и бездуховный мир» (Яновская 1983: 276) эпохи Булгакова. ««Мастер» — плач по иссякшей, пересохшей духовности. Насмешничая, «Мастер» превыше всего печалится» (Вулис 1991: 179—180). Вечные бесы заполняют существо многих булгаковских персонажей, входя в их имена, которые становятся печатью обличения бесовского, зеркалом, где скрытое демоническое оказывается видимым. В.А. Чеботарева выделяет ряд имен собственных в романе «Мастер и Маргарита», наполненных чертовщиной: Берлиоз, Стравинский и Богохульский (Чеботарева 1991: 101—103). Но такого рода имен оказывается больше. Фамилия Рюхин также наделена чертовщиной. И в этом смысле обладатель этой фамилии достоин стоять в одном ряду с Ариманом, Богохульским и другими. Рюхин — один из тех, в кого внедрились бесы. Бесы сквозь имена-зеркала высовывают, кривляясь, свои рожи.
«— А иконка зачем?
— Ну да, иконка... — Иван покраснел, — иконка-то больше всего их и испугала, — он опять ткнул пальцем в сторону Рюхина» (III: 72).
Фамилия Рюхин отражает природу персонажа. Как фамилия поэта она комична. Кроме того, она обогащается и несоответствием. Богатство фамилии Рюхин разгорается ярче при сочетании ее с именем Александр, которым персонаж, собственно, не назван: в романе фигурирует только его уменьшительно-презрительная форма Сашка. По мнению Л.В. Белой, противопоставление мнимого поэта истинному просматривается не только через данное персонажу имя Пушкина Александр, но и через фамилию Рюхин, образованную с помощью того же фамильного форманта, что и фамилия Пушкин (Белая 1990: 105). Ю.В. Кондакова относит фамилию Рюхин к тому типу «говорящих» фамилий в творчестве Булгакова, которые «проявляют себя только в сочетании с некоторыми значимыми именами, которые представляют собой воплощение жизненной эссенции высшего качества, так как ими обладали известные исторические лица, философы, поэты. Но в булгаковских произведениях эти имена не переносят свою энергию, свою мощь на нареченных ими персонажей» (Кондакова 2001: 37). Эти имена служат противопоставлению персонажа высоким образцам. Так, наименование бездарного поэта, владеющего великим именем, оказывается в этом отношении сродни таким фамилиям в романе «Мастер и Маргарита», как Берлиоз, Стравинский и др. Но нельзя согласиться с тем, что фамилия Рюхин «проявляет себя только в сочетании» с именем Александр, которым, повторимся, герой в романе не назван: здесь значится только форма Сашка. Смысл фамилии при соединении с именем в контексте нападения мнимого поэта «на никого не трогающего чугунного человека» (III: 75) обогащается дополнительными оттенками противопоставления. П.А. Флоренский, рассматривая именной тип Александр, приходит к интереснейшим выводам о двусторонней природе этого имени. В зависимости от соотношения с характером носителя имена делятся на два типа: «Александр — самое гармоничное имя, имя великих людей, но становящееся претензией, если нет сил заполнить ее надлежащим содержанием» (Флоренский 1998: 661). А также: «Имя Александр хочет быть микрокосмом и, когда получает достаточный питательный материал для оформления, то становится таковым: гений. Но эта гармония и самоудовлетворенность имени Александр может быть не по плечу всякому; не имея сил стать даже большим, своей структурой он, помимо желания, тянется к великости. Баобаб в цветочном горшке — все баобаб, хотя заморенный и хилый; но если бы кто сказал, что ему лучше было бы в данных условиях быть только редиской, тот, вероятно, не ошибся бы» (Там же: 523). Таким образом, противопоставление и противостояние малого и великого содержится уже в самом имени Александр, относительно персонажа в романе Булгакова прозвучавшем только в уменьшительно-презрительной форме Сашка, сама эта форма снимает великость имени.
Интересна история этого образа и его наименования в романе. «Фигура бездарного поэта, внезапно <...> постигающего свою бездарность, возникает у Булгакова на самых ранних этапах замысла романа, может быть, вместе с замыслом. И сразу — в том же месте сюжета и фабулы, под этой фамилией: Рюхин. (Впоследствии Булгаков попробовал фамилию заменить, но, как это бывало и с другими именами в романе, вернулся к первоначальной форме)» (Яновская 2002: 190). В 1931 году Булгаков пишет главу «Дело было в Грибоедове», где появляется поэт Рюхин: «Поэт же Рюхин и вовсе нагробил. Воспаленно глядя, он предложил спеть «Вечную память». Уняли и справедливо. Вечная память дело благое, но не в шалаше ее петь, согласитесь сами» (Ф. 562, к. 6, ед. 3, л. 4). В этой главе имена других литераторов еще не оформились и оформятся еще не скоро, в то время как фамилия Рюхин появилась в романе у истоков его создания. Имя Рюхина здесь другое: «— Хвала Аллаху, кажется нашелся один нормальный среди идиотов, из которых первый величайшая бездарность и балбес Пашка» (Там же: л. 10). Имя другое, но оно изначально заключено в уменьшительно-презрительную форму, как и имя поэта в окончательной редакции романа Сашка-бездарность.
Наименование Пашка Рюхин сохраняется за интересующим нас персонажем до редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита», где неожиданно меняется фамилия героя, теперь он — Понырев! В главе 5 «Что произошло в Грибоедове» читаем: «...грузовик унес от ворот несчастного Ивана Николаевича, милиционера, Пантелея и Понырева» (Ф. 562, к. 7, ед. 7, с. 150). В главе 6 «Шизофрения, как было сказано»: «— Вот, доктор, — почему-то таинственным шепотом, заговорил Понырев, оглядываясь на Ивана Николаевича, — известный поэт Иван Бездомный, — вот видите ли... мы опасаемся, не белая ли горячка...» (Там же: с. 152). Здесь за персонажем сохраняется имя Пашка: «— Слава те, Господи! Нашелся, наконец, один нормальный среди идиотов, из которых первый балбес и бездарность Пашка!» (Там же: с. 155). В этой главе фигурирует также и фамилия Рюхин, но принадлежит она, по всей видимости, другому персонажу (уж не тому ли, кто в свое время предлагал спеть «Вечную память»?). Швейцар Николай рассказывает отчитывающему его Арчибальду Арчибальдовичу: «Давеча являются поэт Рюхин из бани и у них веник за пазухой. Я говорю, неудобно с веником, а они смеются и веником в меня тычут. Потом мыло раскрошили на веранде, дамы падают, а им смешно!..» (Там же: с. 148).
Только в машинописном экземпляре романа 1938 года с внесенными Булгаковым поправками и дополнениями в 1939—1940 гг. в главе 5 «У Грибоедова» и в главе 6 «Шизофрения, как и было сказано» фамилия персонажа Понырев исправляется на Рюхин (Ф. 562, к. 10, ед. 2, л. 79), а имя Пашка — на Сашка (Там же: л. 81, 82). Рассказ швейцара о расшалившемся Рюхине вычеркивается, заменяясь фразой: «Я сам понимаю, на веранде дамы сидят...» (Там же: л. 78).
Имена-памфлеты
Исследователь имен собственных в романе «Мастер и Маргарита» Т.И. Суран отмечает: «В романе М. Булгакова встречаются явления видоизменения собственных имен реальных лиц, с которыми соотносятся персонажи произведения. Это те случаи, когда писатель по каким-то причинам сохраняет ассоциации, связанные с подлинными носителями имен, намекает на определенную личность. Вследствие того, что между определенными словами писателем устанавливаются смысловые и ассоциативные связи, оживляется внутренняя форма собственных имен» (Суран 1991: 66). В таких случаях прототипы персонажей «сигнализируются их именами и фамилиями» (Альтман 1978: 204). Такого рода фамилии можно назвать памфлетами на ту или иную известную личность, отразившуюся в них, так как нередко наименования персонажей, образованные от имен их реальных прототипов, «используются писателями как средство литературной полемики и, содержа в своей внутренней форме определенный, нужный автору смысл, часто выступают как литературные и политические памфлеты (ср.: Фиглярин — Ф. Булгарин <...>)» (Михайлов 1956: 10). К таким случаям можно отнести фамилию Латунский. В конце списка прототипов персонажей «Театрального романа», составленного Т.Ю. Дмитриевой, есть запись карандашом относительно данного персонажа: «Латунский — Асаф Семенович, начальник Реперткома» (Ф. 745, к. 1, ед. 24). В чей адрес направлен памфлет Латунский, ни у кого не вызывало сомнения, настолько «прозрачна» (Яновская 1983: 298) эта придуманная Булгаковым фамилия (Вулис 1991: 126; Белая 1990: 108). В.Я. Лакшин полагает, что в данной фамилии проявилась не только фамилия Литовский, но и Орлинский (Лакшин 1994: 236). О.А. Подгаец к указанным двум добавляет еще фамилию А. Луначарского (Подгаец 1991: 18). К именам-памфлетам можно также отнести фамилию Двубратский, если во главу угла поставить ее возможное происхождение от псевдонима Аркадия Бухова Братский (Там же: 15), а также имя казненного на балу у Воланда барона Майгеля, в котором угадывается фамилия Бориса Григорьевича Штейгера (Лакшин В.Я. 1989в: 431; Вулис 1991: 129; Шульман 1994: 173). Рассмотрим подробнее имена Мстислав Лаврович и Иоганн из Кронштадта.
Мстислав Лаврович
Л.М. Яновская полагает, что «за именем «литератора Мстислава Лавровича» угадывается Всеволод Вишневский, фамилия которого спародирована через популярные некогда «лавровишневые капли»» (Яновская 1983: 298). В.Я. Лакшин также отмечает, что «в фамилии Лавровича отозвалась фамилия драматурга (лавр — вишня)» (Лакшин 1989в: 432).
В основе фамилии Лаврович лежит слова «лавр», в основе фамилии прототипа персонажа Вишневский — слово того же тематического ряда «вишня». Оба слова обозначают вид дерева. Кроме того, существует «лавровая вишня, лавровишня» — «дерево это одного рода со сливою, терном и черемухою» (Даль, т. 2, 2003: 232). На основании этих значений фамилия прототипа непременно должна была возникать как ассоциация при появлении на страницах романа фамилии литератора Лаврович.
Т.И. Суран, разделяя точку зрения на Вишневского как прототип Лавровича, находит также «перекличку сугубо славянских двукорневых имен: Всеволод — Мстислав» (Суран 1991: 67). Л.В. Белая рассматривает наименование Мстислав Лаврович как «говорящее» с точки зрения семантики имени и переносного значения слова «лавр», положенного в основу фамилии: «процесс авторизации этого антропонима происходил с ориентацией именно на внутреннюю семантику имени (от «мсти» — ср. месть, мститель и «слав» — ср. слава) и фамилии («лавр» — венок, ветви этого дерева, как символ награды, победы)» (Белая 1990: 106). В письме Попову от 30 апреля 1932 года Булгаков пишет: «Мне хочется сказать только одно, что в последний год на поле отечественной драматургии вырос в виде Вишневского такой цветок, которого даже такой ботаник, как я, еще не видел. Его многие уже заметили и некоторые клянутся, что еще немного времени и его вырвут с корнем» (Булгаков 1989: 236). По аналогии с «цветком» этим — «вишней» — «гениальный ботаник» Булгаков посадил другой «цветок» — «лавр» — в фамилии своего персонажа, представляющего собирательный образ пиратов, «крейсирующих» по литературе и пускающих ко дну настоящих писателей и драматургов.
Б.С. Мягков полагает, что за Лавровичем стоит критик Г. Лелевич (Мягков 1993: 131). Среди собранных Булгаковым газетных и журнальных статей есть статья 1925 года, принадлежащая перу Лелевича, под названием «В преддверии «литературного сезона»». В выделенном Булгаковым красным цветом квадрате есть такие строки: «Можно назвать несколько литературных вылазов, выражающих настроения новой буржуазии. Повести Булгакова (появившиеся, конечно же, в советских журналах и альманахах!) являются наиболее характерным примером этого новобуржуазного литературного выступления» (Ф. 562, к. 27, ед. 2).
Фамилия Лаврович оформляется в редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 5 «Что произошло в Грибоедове»: «Позвонили в это ненавистное Дудкино, попали не на ту дачу к Лавровичу, узнали, что Лаврович ушел на реку и совершенно расстроились, представив себе как Лаврович гуляет при луне, в то время как они мучаются в душной комнате» (Ф. 562, к. 7, ед. 7, с. 132). Здесь же в главе 13 «Явление героя» складывается полное наименование персонажа вкупе с именем Мстислав: «— Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича» (Ф. 562, к. 7, ед. 8, с. 351—352). В следующий же раз, когда мы находим упоминание об этом персонаже — в главе 19 «Маргарита», фамилия его несколько видоизменяется: «— Плохо видно, — шепнула Маргарита, поднимаясь на цыпочки и еще спросила, — еще двое меня интересуют... Где Мстислав Лавровский?» (Ф. 562, к. 7, ед. 10, с. 630). В такой форме фамилия персонажа более приближена к фамилии прототипа Вишневский. В истории романа персонаж оформляется несколько раньше. В редакции романа 1937 года — «Князь тьмы» — он появляется в главе 5 «Дело было в Грибоедове» под другой фамилией: «Звонили на Клязьму в литераторский дачный поселок. Попали не на ту дачу — к Семуковичу» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 112). Фамилия же Семукович в истории романа появляется в 1934 году, в списке «Фамилии для романа» (Ф. 562, к. 7, ед. 1). Интересно, что в этом же списке фигурирует фамилия, весьма созвучная и близкая по значению фамилии прототипа, Вишняков.
Наименование персонажа фигурирует в списке «Фамилии, Имена, Названия», составленном Булгаковым в тетради с материалами к роману периода 1938—1939 гг.: «Мстислав Лаврович, критик» (Ф. 562, к. 8, ед. 1, с. 9).
Фамилия литератора Лаврович утверждается в машинописном черновом, неисправленном экземпляре романа «Мастер и Маргарита» 1938 года в главе 5 «Дело было в Грибоедове»: «Стали звонить в ненавистное Дудкино, попали не на ту дачу, к Лавровичу, узнали, что Лаврович ушел на реку и совершенно расстроились» (Ф. 562, к. 8, ед. 2, л. 71).
Иоганн из Кронштадта
Писатель Иоганн из Кронштадта посещает страницы романа лишь однажды — в сцене полночных плясок в ресторане Дома Грибоедова. Основа этого образа является реально-прототипической: «Здесь пародийно выведен известный православный церковный деятель Иоанн Кронштадский (И.И. Сергеев), протоиерей Кронштадского собора» (Мягков 1993: 131). Л.В. Белая также отмечает, что это наименование представляет собой пародийную трансформацию имени Иоанн Кронштадтский, на основании чего исследователь трактует данное наименование как «имя-аллюзию» (Белая 1990: 108). «Смысл этой несколько грубоватой аллюзии» Н.К. Гаврюшин видит в стремлении автора «еще раз противопоставить учение Христа и представителя церковного предания» (Гаврюшин 1991: 83). Г.А. Лесскис проводит более сложную ассоциативную параллель «...с В.В. Вишневским (1890—1951), автором сценария кинофильма «Мы из Кронштадта» (1936 г.), в котором гражданская война изображена в казенно-романтических тонах, неприемлемых для автора «Белой гвардии»» (Лесскис 1999: 306). На основании названия данного фильма С.В. Никольский также находит, что «через искаженное на немецкий лад имя известного проповедника проглядывается намек на Вишневского» (Никольский 2001: 117). Этой же точки зрения придерживается Г.Ф. Ковалев, полагая, что одним из воплощений Всеволода Вишневского в романе «Мастер и Маргарита» является «Ногаи из Кронштадта» (Ковалев 2001: 61). Это очень спорный вопрос, потому что образ и наименование писателя Иоганна из Кронштадта сформировались в истории романа гораздо раньше 1936 года.
Этот персонаж появился в романе в 1932 году, причем с нисколько не измененным именем своего прототипа. В главе 3 «Дело было в Грибоедове» среди танцующих значится «самородок Иоанн Кронштадтский-поэт» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 79). Важно отметить, что «самородок» этот появляется в истории романа и гораздо раньше, но под другим именем, весьма и весьма вычурным. В первом варианте главы «Дело было в Грибоедове» 1931 года вверху 12-ой страницы Булгаков записал несколько фамилий, среди них Бошкадикларский (Ф. 562, к. 6, ед. 3, с. 12). Во втором варианте этой главы того же года в сцене танцев появляется «самородок Евпл Бошкодиларский из Таганрога» (Ф. 562, к. 6, ед. 4, с. 5).
В главе 5 «Дело было в Грибоедове» незавершенной редакции романа 1936—1937 гг. наименование персонажа сохраняется таким, каким оно было в соответствующей главе 1932 года: «...плясал самородок Иоанн поэт Кронштадский» (Ф. 562, к. 7, ед. 4, с. 59).
В следующей редакции романа — «Князь тьмы», 1937 г. — наименование персонажа отдаляется от имени своего прототипа и оформляется окончательно: среди танцующих в главе 5 «Дело было в Грибоедове» фигурирует Иоганн из Кронштадта (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 115).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |