Глава 8. Иван Васильевич и другие

Об Иване Васильевиче речь шла в предыдущей главе — прототипом этого персонажа «Театрального романа» стал Константин Сергеевич Станиславский. Здесь можно привести лишь отрывок из финала недописанного романа:

«К концу третьей недели занятий с Иваном Васильевичем отчаяние охватило меня. Поводов к нему было три. Во-первых, я сделал арифметическую выкладку и ужаснулся. Мы репетировали третью неделю, и все одну и ту же картину. Картин же было в пьесе семь. Стало быть, если класть только по три недели на картину...

— О господи! — шептал я в бессоннице, ворочаясь на диване дома, — трижды семь... двадцать одна неделя или пять... да, пять... а то и шесть месяцев!! Когда же выйдет моя пьеса?! Через неделю начнется мертвый сезон, и репетиций не будет до сентября! Батюшки! Сентябрь, октябрь, ноябрь...

Ночь быстро шла к рассвету. Окно было раскрыто, но прохлады не было. Я приходил на репетиции с мигренью, пожелтел и осунулся. Второй же повод для отчаяния был еще серьезнее. Этой тетради я могу доверить свою тайну: я усомнился в теории Ивана Васильевича. Да! Это страшно выговорить, но это так».

Владимир Иванович Немирович-Данченко получил другой псевдоним — Аристарх Платонович. В 1900—1904 он снимал квартиру в доме № 9 по Георгиевскому, ныне Вспольному, переулку, расположенному между Малой Никитской и Спиридоновкой. В прежние времена здесь было немало особняков дворянской и купеческой знати. Помимо находившегося на углу со Спиридоновкой особняка Степана Рябушинского, на Малой Никитской располагались усадьба Долгоруких-Бобринских, дом Татьяны Алексеевны Мамонтовой (в девичестве Хлудовой), жены Александра Николаевича Мамонтова — старшего компаньона Промышленного и торгового товарищества «Братья А. и Н. Мамонтовы», владельца завода на Пресне. Был здесь и дом, принадлежавший банкиру Лазарю Соломоновичу Полякову, и владения Веры Клавдиевны Риттих, которые простирались до Гранатного переулка. Однако наибольшую известность получила усадьба гласного Московской думы Степана Тарасова на углу Малой Никитской и Вспольного переулка, где в послевоенные годы жил Лаврентий Берия. Дом № 28/1, расположенный за высокой оградой, пользовался в народе недоброй славой — согласно легенде, немало красивых женщин оказались там помимо своей воли. В 1913 году на месте дома, где жил Немирович-Данченко, был построен особняк для Ираиды Ивановны Миндовской, дочери фабриканта, совладельца Товарищества Волжской мануфактуры, — всё та же высокая ограда и невысокий особняк в глубине усадьбы, который за деревьями почти невозможно разглядеть. Видимо, поэтому в 20—30-х годах этому дому отдал предпочтение при выборе жилья предшественник Берии, председатель Верховного революционного трибунала при ВЦИК, а позднее народный комиссар юстиции СССР Николай Крыленко.

С 1904 года Немирович-Данченко жил в доме № 50 по Большой Никитской, позже переименованной в улицу Герцена. В 20-е годы его соседкой была сестра Булгакова — Надежда Земская работала директором школы, которая находилась в доме № 46.

Аристарху Платоновичу повезло — он лишь незримо присутствовал на страницах «Театрального романа», поскольку автор отправил его в командировку, в Индию.

Неподалёку от прежнего адреса Немировича-Данченко до середины 30-х годов жил Борис Ильич Вершилов, режиссёр театра «Фрайкунст» в МХТ, известный нам как «Ксаверий Ильчин» — дом № 4 по Ермолаевскому переулку располагался в двух шагах от Спиридоновки. Позже Вершилов перебрался в квартиру в доме № 8/18 на углу Малого и Большого Козихинских переулков.

В «Театральном романе» именно Ксаверий Ильчин сыграл роль «дьявола-искусителя», дав надежду Булгакову на постановку его пьесы на сцене МХТ:

«Я стукнул в дверь, вошел и в сумерках увидел наконец Ксаверия Борисовича.

— Максудов, — сказал я с достоинством.

Тут где-то далеко за Москвой молния распорола небо, осветив на мгновение фосфорическим светом Ильчина.

— Так это вы, достолюбезный Сергей Леонтьевич! — сказал, хитро улыбаясь, Ильчин...

— Да, — хитро и таинственно прищуриваясь, повторил Ильчин, — я ваш роман прочитал. Во все глаза я глядел на собеседника своего, то трепетно озаряемого, то потухающего. За окнами хлестала вода. Впервые в жизни я видел перед собою читателя. <...>

— И знаете ли, какая мысль пришла мне в голову, — зашептал Ильчин, от таинственности прищуривая левый глаз, — из этого романа вам нужно сделать пьесу!

«Перст судьбы!» — подумал я и сказал:

— Вы знаете, я уже начал ее писать.

Ильчин изумился до того, что правою рукою стал чесать левое ухо и еще сильнее прищурился. Он даже, кажется, не поверил сначала такому совпадению, но справился с собою.

— Чудесно, чудесно! Вы непременно продолжайте, не останавливаясь ни на секунду...

Величайшее волнение возбуждали во мне все проекты Ильчина. А тот шептал:

— Вы напишете пьесу, а мы ее и поставим. Вот будет замечательно! А?»

В Малом Козихинском решили свой «квартирный вопрос» ещё два прототипа персонажей «Театрального романа». В доме № 12 жил адвокат Владимир Коморский (критик Конкин) — Булгаков часто бывал у него в гостях вместе с Татьяной Лаппа. Здесь в начале 20-х годов собирался своего рода литературный клуб, в состав которого входили Юрий Олеша, Илья Ильф и Валентин Катаев. А в доме № 16, на углу с Трёхпрудным переулком, квартировал литератор Юрий Слёзкин (Ликоспастов):

— ...Да откуда он взялся?.. Да я же его и открыл... Тот самый... Гу... гу... гу... Жуткий тип... Я вышел из ниши и пошел прямо на читавших. Ликоспастов первый увидел меня, и меня поразило то изменение, которое произошло в его глазах. Это были ликоспастовские глаза, но что-то в них появилось новое, отчужденное, легла какая-то пропасть между нами...

— Ну, брат, — вскричал Ликоспастов, — ну, брат! Благодарю, не ожидал! Эсхил, Софокл и ты! Как ты это проделал, не понимаю, но это гениально! Ну, теперь ты, конечно, приятелей узнавать не будешь! Где уж нам с Шекспирами водить дружбу!

— А ты бы перестал дурака валять! — сказал я робко.

Приятелю, знакомому ещё со времени работы во Владикавказе, можно многое простить, но вот актрису Лидию Михайловну Кореневу, судя по всему, Булгаков на дух не выносил — в романе она предстала в образе Людмилы Сильвестровны Пряхиной. Актриса жила недалеко от Храма Христа Спасителя, в доме № 14 по Гагаринскому переулку.

Вот в каком образе актриса предстала перед читателями «Театрального романа»:

— Одно только скажите, — пылко заговорил я, — кого они хотели назначить на роль Анны?

— Натурально, Людмилу Сильвестровну Пряхину.

Тут почему-то бешенство овладело мною.

— Что-о? Что такое?! Людмилу Сильвестровну?! — Я вскочил из-за стола. — Да вы смеетесь!

— А что такое? — с веселым любопытством спросил Бомбардов.

— Сколько ей лет?

— А вот этого, извините, никто не знает.

— Анне девятнадцать лет! Девятнадцать! Понимаете? Но это даже не самое главное. А главное то, что она не может играть!

— Анну-то?

— Не Анну, а вообще ничего не может!

— Позвольте!

— Нет, позвольте! Актриса, которая хотела изобразить плач угнетенного и обиженного человека и изобразила его так, что кот спятил и изодрал занавеску, играть ничего не может... Так вот, не может ваша Людмила Сильвестровна играть.

— Позвольте! Москвичи утверждают, что она играла прекрасно в свое время...

— Врут ваши москвичи! — вскричал я. — Она изображает плач и горе, а глаза у нее злятся! Она подтанцовывает и кричит «бабье лето!», а глаза у нее беспокойные! Она смеется, а у слушателя мурашки в спине, как будто ему нарзану за рубашку налили! Она не актриса!

Ещё один персонаж романа — актёр Княжевич, прототипом которого стал Василий Васильевич Калужский, сын шуйского фабриканта Василия Неофитовича Калужского. Актёру пришлось взять псевдоним Лужский, чтобы не возникло путаницы — в театре работал и его сын, Евгений Васильевич Калужский. На сцене МХТ Василий Калужский выступал со дня его основания, сыграв более шестидесяти ролей.

Калужские жили в собственном доме № 25/9 на углу Сивцева Вражка и Малого Власьевского переулка. Неподалёку находился «дом Маргариты» — Малый Власьевский, № 12.

Вот какие слова Михаил Булгаков вложил в уста Княжевича-Калужского:

— Слышал, слышал, слышал вашу пиэсу, — говорил, улыбаясь, Княжевич и почему-то развел руками, — прекрасная пьеса! Правда, таких пьес мы никогда не ставили, ну, а эту вдруг возьмем да и поставим, да и поставим...

Чем больше говорил Княжевич, тем веселее становились его глаза.

— ...и разбогатеете до ужаса, — продолжал Княжевич, — в каретах будете ездить! Да-с, в каретах!

«Однако, — думалось мне, — он сложный человек, этот Княжевич... очень сложный...»

Среди персонажей «Театрального романа» присутствует и прототип поэта Павла Антокольского — это Гриша Айвазовский. Сын помощника присяжного поверенного поначалу жил в доме отца, на Остоженке, а затем перебрался в дом № 28 на Арбате.

Грише Айвазовскому отведено в романе всего несколько строк, и не совсем понятно, зачем он там появился — можно было обойтись и без него. Булгаков был знаком с Антокольским по редакции журнала «Россия», но этого явно не достаточно. Марков, заведовавший литчастью МХТ, высказал предположение, что Антокольский указал режиссёру МХТ Вершилову на роман «Белая гвардия». Однако Антокольский сотрудничал с театром Вахтангова, поэтому никак не мог порекомендовать интересный материал театру-конкуренту. По его словам, «Михаил Афанасьевич предпочел предложение МХАТа нашему предложению».

Если с Арбата перебраться на Манежную и пройти немного вверх по нечётной стороне Тверской, то следующий за Газетным — Брюсовский переулок. В доме № 11 до революции квартировал Октавий Львович Каде, владелец популярной кондитерской «Трамбле», которая располагалась на углу Петровки и Кузнецкого переулка. А в конце 20-х годов рядом с храмом Воскресения Словущего на Успенском вражке был построен шестиэтажный дом для артистов Художественного театра. Здесь жили Леонид Леонидов (Валентин Конрадович), Николай Подгорный (Герасим Горностаев). Сюда же с Леонтьевского переулка перебрался Константин Сергеевич Станиславский с женой Марией Лилиной (Настасья Ивановна Колдыбаева).

В доме № 17 по Брюсовскому переулку жил и Василий Качалов (Ипполит Павлович):

— Ну-с, приступим! — объявил Иван Васильевич, и все глаза уставились на меня, отчего меня передернуло. — Кто желает высказаться? Ипполит Павлович!

Тут необыкновенно представительный и с большим вкусом одетый человек с кудрями вороного крыла вдел в глаз монокль и устремил на меня свой взор. Потом налил себе нарзану, выпил стакан, вытер рот шелковым платком, поколебался — выпить ли еще, выпил второй стакан и тогда заговорил. У него был чудесный, мягкий, наигранный голос, убедительный и прямо доходящий до сердца».

Рядом с Брюсовским переулком, в доме № 29 по Тверской улице, снимал квартиру заведующий музыкальной частью МХТ Борис Львович Изралевский (Оскар Романус):

«Я щурился во тьму на ту фигуру, которая решительным шагом приближалась к режиссерскому столу.

«Романус идет, значит, сейчас произойдет что-то...» — думал я, заслоняясь рукой от лампы.

И действительно, через несколько мгновений надо мною показывалась раздвоенная бородка, в полутьме сверкали возбужденные глаза дирижера Романуса. В петлице у Романуса поблескивал юбилейный значок с буквами «НТ».

— Сэ нон э веро, э бен тровато, а может быть, еще сильней! — начинал, как обычно, Романус, глаза его вертелись, горя, как у волка в степи. Романус искал жертвы и, не найдя ее, садился рядом со мною».

Здесь Романус по неизвестной нам причине перешёл на итальянский, хотя мог бы изложить свою мысль и на более понятном языке: «Если это и неправда, то хорошо найдено».

По другую сторону Брюсовского переулка, в доме № 25 по Тверской улице, квартировала режиссёр Елизавета Сергеевна Телешева (Евлампия Петровна), перебравшаяся сюда из дома Калужских в Малом Власьевском. Там ещё в 1922 году Елизавета Сергеевна давала первые уроки мастерства будущей звезде киноэкрана Любови Орловой. Переезд Телешевой на Тверскую, вероятно, произошёл после развода с Василием Калужским (Лужским), но есть и ещё одна причина — сотрудники театра старались подыскать жильё поближе к месту работы.

Лучше всех устроился главный администратор МХТ Фёдор Николаевич Михальский (Филипп Филиппович Тулумбасов) — его место жительства совпадало с местом работы. Поэтому все душевные и физические силы он мог отдать на благо любимого театра, не тратя время на бессмысленную ходьбу по улицам Москвы.

А вот какую характеристику дал Тулумбасову Булгаков:

«Филипп Филиппович, полный блондин с приятным круглым лицом, с необыкновенно живыми глазами, на дне которых покоилась не видная никому грусть, затаенная, по-видимому, вечная, неизлечимая, сидел за барьером в углу, чрезвычайно уютном. День ли был на дворе или ночь, у Филиппа Филипповича всегда был вечер с горящей лампой под зеленым колпаком. Перед Филиппом Филипповичем на письменном столе помещалось четыре календаря, сплошь исписанные таинственными записями, вроде: «Прян. 2, парт. 4», «13 утр. 2», «Мон. 77727» и в этом роде. <...>

Большей популярности, чем у Тулумбасова, не было ни у кого в Москве и, вероятно, никогда не будет. Весь город, казалось мне, ломился по аппаратам к Тулумбасову, и то Катков, то Баквалин соединяли с Филиппом Филипповичем жаждущих говорить с ним...

Умудрившись, я понял, что передо мною человек, обладающий совершенным знанием людей. Поняв это, я почувствовал волнение и холодок под сердцем. Да, передо мною был величайший сердцеведец. Он знал людей до самой их сокровенной глубины. Он угадывал их тайные желания, ему были открыты их страсти, пороки, все знал, что было скрыто в них, но также и доброе. А главное, он знал их права. Он знал, кто и когда должен прийти в Театр, кто имел право сидеть в четвертом ряду, а кто должен был томиться в ярусе, присаживаясь на приступочке в бредовой надежде, что как-нибудь вдруг освободится для него волшебным образом местечко».

Неподалёку от МХТ и Брюсовского переулка, в доме № 1 по улице Огарёва, обосновались два актёра: Порфирий Артемьевич Подобед (Пеликан) и Владимир Фёдорович Грибунин. Последнего Булгаков по каким-то своим соображениям не стал унижать смешным прозвищем, ограничившись тем, что поменял местами отчество и имя. Возможно, причиной стало дворянское происхождение Грибунина, либо Булгаков испытывал симпатию к его жене, ведущей актрисе Малого театра Вере Николаевне Пашенной.

— Кто еще желает высказаться? — бодро спросил, оглядывая всех, Иван Васильевич. Наступило натянутое молчание. Высказываться никто не пожелал. Только из угла донесся голос:

— Эхо-хо...

Я повернул голову и увидел в углу полного пожилого человека в темной блузе. Его лицо мне смутно припомнилось на портрете... Глаза его глядели мягко, лицо вообще выражало скуку, давнюю скуку. Когда я глянул, он отвел глаза.

— Вы хотите сказать, Федор Владимирович? — отнесся к нему Иван Васильевич.

— Нет, — ответил тот. Молчание приобрело странный характер.

Булгаков пощадил и Подобеда — его личность упомянута только в сцене с котом, который разорвал занавески:

— Я не сойду с места, — прокричала визгливо Пряхина, — пока не получу защиты, мой учитель! Пеликан — предатель! Бог все видит, все!

Тут тюль хрустнул, и под котом расплылась полуаршинная дыра.

— Брысь!! — вдруг отчаянно крикнул Иван Васильевич и захлопал в ладоши. <...>

— Это мы репетировали, — вдруг сообщил Иван Васильевич, — а вы, наверное, подумали, что это просто скандал! Каково? А?

— Изумительно, — сказал я, пряча глаза.

— Мы любим так иногда внезапно освежить в памяти какую-нибудь сцену... гм... гм... этюды очень важны. А насчет Пеликана вы не верьте. Пеликан — доблестнейший и полезнейший человек!..

Не менее лестную характеристику получил и Андрей Андреевич, под личиной которого спрятался Николай Николаевич Шелонский — личность загадочная, поскольку об этом человеке ничего не известно. Вероятно, помощник режиссёра был сыном литератора и журналиста Николая Шелонского — злые языки, ссылаясь на архивы, обвиняют его в сотрудничестве с департаментом полиции. Вот какие строки Булгаков посвятил этому персонажу:

«Мягкие шаги послышались сзади, приближалось избавление. У стола стоял Андрей Андреевич. Андрей Андреевич был первым помощником режиссера в театре, и он вел пьесу «Черный снег».

Андрей Андреевич, полный, плотный блондин лет сорока, с живыми многоопытными глазами, знал свое дело хорошо. А дело это было трудное.

Андрей Андреевич, одетый по случаю мая не в обычный темный костюм и желтые ботинки, а в синюю сатиновую рубашку и брезентовые желтоватые туфли, подошел к столу, имея под мышкою неизменную папку».

Жил Николай Шелонский в доме № 29 по Малой Дмитровке, в двух шагах от Садового кольца, по соседству с «Домиком Чехова» — здесь Чехов жил в 1890—1892 гг., перед отъездом на Сахалин.

Есть в «Театральном романе» персонаж, который упоминается лишь вскользь — артист Аргунин так и не появляется на сцене. Его прототипом стал замечательный актёр Николай Хмелёв, исполнитель ролей царя Фёдора, Каренина и Тузенбаха, в 40-е годы получивший три Сталинские премии, а в 1937 году ставший художественным руководителем Московского драматического театра имени М.Н. Ермоловой. В 20-е он жил в бывшем доме страхового общества «Россия» на углу Сретенского бульвара и Милютинского переулка, где помимо многочисленных жильцов обосновался литературный отдел Главполитпросвета (ЛИТО), в котором Булгаков Недолгое время служил секретарём (см. главу 6). Позже Хмелёв нашёл себе квартиру в доме № 5 по Камергерскому переулку, рядом с МХТ.

Многие поколения любителей кино помнят и Михаила Михайловича Яншина — он пришёл в МХТ вместе с Николаем Хмелёвым и Борисом Ливановым. Прославился Яншин исполнением роли Лариосика в спектакле по пьесе Булгакова «Дни Турбиных».

Вначале Яншин жил на Каланчёвке, а позже перебрался в дом № 22 на углу Мясницкой улицы и Банковского переулка.

Булгаков воплотил Яншина в образе Патрикеева, причём этот персонаж заслужил самую лестную оценку создателя «Театрального романа». Хотя в приведенном ниже отрывке речь идёт лишь о профессиональных качествах, не стоит сомневаться, что автор относился к Яншину с искренней симпатией:

«Патрикеев играл в моей пьесе роль мелкого чиновника, влюбленного в женщину, не отвечавшую ему взаимностью. Роль была смешная, и сам Патрикеев играл необыкновенно смешно и с каждым днем все лучше. Он был настолько хорош, что мне начало казаться, будто это не Патрикеев, а именно тот самый чиновник, которого я выдумал. Что Патрикеев существовал раньше этого чиновника и каким-то чудом я его угадал».

Виктору Станицыну автор дал прозвище вполне уважительное, без каких либо намёков — просто Елагин. Не интриган, не лизоблюд, Елагин заслужил только добрые слова от автора:

«Елагин повеселел и отколол такую штуку. Он махнул рукой у щеки, потом у другой, и мне показалось, что у него на моих глазах выросли бакенбарды. Затем он стал меньше ростом, надменно раздул ноздри и сквозь зубы, при этом выщипывая волоски из воображаемых бакенбард, проговорил все, что было написано о нем в письме.

«Какой актер!» — подумал я. Я понял, что он изображает Аристарха Платоновича».

Станицын жил в том же доме на Мясницкой, куда переехал Яншин с Каланчёвки.

Недалеко от Мясницкой, в доме № 16 по Милютинскому переулку, в 20-е годы жил режиссёр МХТ Илья Судаков, будущий обладатель двух Сталинских премий, постановщик спектакля по пьесе Булгакова «Дни Турбиных».

Илья Судаков был представлен в «Театральном романе» в образе Фомы Стрижа:

— Ищу вас по всему театру, — заговорил новый знакомый, — позвольте представиться — режиссер Фома Стриж. Ну, все в порядочке. Не волнуйтесь и не беспокойтесь, пьеса ваша в хороших руках. Договор подписали?

— Да.

— Теперь вы наш, — решительно продолжал Стриж. Глаза его сверкали, — вам бы вот что сделать, заключить бы с нами договор на всю вашу грядущую продукцию! На всю жизнь! Чтобы вся она шла к нам. Ежели желаете, мы это сейчас же сделаем. Плюнуть раз! — И Стриж плюнул в плевательницу. — Нуте-с, ставить пьесу буду я. Мы её в два месяца обломаем. Пятнадцатого декабря покажем генеральную.

Увы, «обломать» в два месяца не удалось. Пришлось сократить число действующих лиц и переделать финал — только после этого дело пошло.

Булгаков не забыл и о Борисе Ливанове — в романе он появляется под фамилией Владычинский:

«Патрикеев, Владычинский, Скавронский уже ходили по сцене меж бутафорами. На сцену же проследовал и Романус. Его появление не прошло бесследно. Он подошел к Владычинскому и озабоченно спросил у того, не находит ли Владычинский, что Патрикеев очень уж злоупотребляет буффонными приемами, вследствие чего публика засмеется как раз в тот момент, когда у Владычинского важнейшая фраза: «А мне куда прикажете деваться? Я одинок, я болен...»

Владычинский побледнел как смерть, и через минуту и актеры, и рабочие, и бутафоры строем стояли у рампы, слушая, как переругиваются давние враги Владычинский с Патрикеевым. Владычинский, атлетически сложенный человек, бледный от природы, а теперь еще более бледный от злобы, сжав кулаки и стараясь, чтобы его мощный голос звучал бы страшно, не глядя на Патрикеева, говорил:

— Я займусь вообще этим вопросом! Давно пора обратить внимание на циркачей, которые, играя на штампиках, позорят марку театра!»

Судя по всему, Яншин отвечал взаимностью Ливанову:

«Комический актер Патрикеев, играющий смешных молодых людей на сцене, ав жизни необыкновенно ловкий, поворотливый и плотный, старался сделать лицо презрительное и в то же время страшное, отчего глаза у него выражали печаль, а лицо физическую боль, сиплым голоском отвечал:

— Попрошу не забываться! Я актер Независимого Театра, а не кинохалтурщик, как вы!»

В 1934 году на Садовом кольце, близ Большого Казённого переулка, был построен дом для деятелей науки и культуры, чьи заслуги были отмечены правительством. Здесь жили биолог Иван Шмальгаузен, педиатр Георгий Сперанский, поэт и драматург Самуил Маршак, скрипач Давид Ойстрах, композитор Сергей Прокофьев, художник Константин Юон, актёр Борис Чирков. Сюда же с Большого Конюшковского переулка перебрался и Борис Ливанов.

Был среди сотрудников МХТ человек, отмеченный не только печатью принадлежности к старинному дворянскому роду — даже место его проживания свидетельствовало о некой исключительности, которую трудно объяснить. Дело в том, что Павел Александрович Марков с юных лет жил в особняке. Это здание в Хомутовском (Хлудовском) тупике было построено для французского предпринимателя Камилла Тронше, и семья Марковых после переезда в 1912 году в Москву каким-то чудесным образом получила здесь пристанище. Вероятно, помогли родственные связи, иначе вряд ли семья отставного коллежского секретаря могла рассчитывать на подобную удачу. После революции семья Тронше покинула Россию, а Марковы продолжали жить там, по крайней мере, до конца 30-х гг. Понятно, что заведующий литературной частью МХТ Павел Марков не променял бы такую роскошь на квартиру в одном из сталинских домов для творческой интеллигенции. К тому же Хомутовский тупик примыкает к Садовой Черногрязной улице, так что добираться до МХТ не намного дольше, чем от Лаврушинского или от улицы Чкалова.

В «Театральном романе» Марков представлен в образе Миши Панина:

«Миша поразил меня своим смехом. Он начинал смеяться внезапно — «ах, ах, ах», — причем тогда все останавливали разговор и ждали. Когда же отсмеивался, то вдруг старел, умолкал.

«Какие траурные глаза у него, — я начинал по своей болезненной привычке фантазировать. — Он убил некогда друга на дуэли в Пятигорске, — думал я, — и теперь этот друг приходит к нему по ночам, кивает при луне у окна головою»».

Пожалуй, печаль в глазах можно объяснить ностальгией по прошлому, однако Марков это тщательно скрывал.

Помимо сотрудников МХТ, в «Театральном романе» нашли своё место некоторые издатели и литераторы. Один из них — Захар Каганский, который в 20-х годах жил в 1-м Колобовском переулке.

В 1925 году Булгаков отдал роман «Белая гвардия» в издательство «Россия», которым руководил Захар Леонтьевич Каганский. Вскоре издатель уехал за границу, а через пару лет выяснилось, что роман опубликован был в Париже. А в Риге и того хуже — не только напечатали роман, но и поставили пьесу по его мотивам. Булгаков был возмущён — через парижскую газету «Дни» он обвинил Каганского в нарушении авторских прав. Увы, писатель плохо разбирался в юридических вопросах. Тогдашние российские издательства, впрочем, как и нынешние, навязывали авторам кабальные договоры, на основании которых издатель получал право собственности на роман, которое действовало в течение нескольких лет. Если прибавить к этому, что Булгаков получил аванс, то шансов оспорить действия Каганского у него не было. Единственное, что он смог сделать, это «увековечить» своего издатели в образе Макара Рвацкого из «Театрального романа».

Из литераторов, упомянутых в романе, лучше всех устроился Валентин Катаев. В семиэтажном доме № 17 по Лаврушинскому переулку, расположенному в Замоскворечье, в 1937 году, помимо Катаева, обосновались Илья Ильф с Евгением Петровым, Лев Никулин, Юрий Олеша, Борис Пастернак и другие мастера пера. А вот Булгакову не повезло — ему пришлось обосноваться в Нащокинском переулке. Вот написал бы патриотический роман, тогда мог бы на лучшее рассчитывать. Впрочем, попытался сочинить пьесу о Сталине, но было уже слишком поздно.

Среди тех, кому досталась квартира в доме в Лаврушинском, оказался Исай Григорьевич Лежнёв (Илья Иванович Рудольфи), в 20-е годы издатель литературно-общественного журнала «Новая Россия». Булгаков надеялся опубликовать в этом журнале роман «Белая гвардия». Вот как он описал в «Театральном романе» свою встречу с издателем:

— Переписка на ваш счет, — продолжал Рудольфи, а я только кивал головой, как фигурка, — затем: надо будет вычеркнуть три слова — на странице первой, семьдесят первой и триста второй.

Я заглянул в тетради и увидел, что первое слово было «Апокалипсис», второе — «архангелы» и третье — «дьявол». Я их покорно вычеркнул; правда, мне хотелось сказать, что это наивные вычеркивания, но я поглядел на Рудольфи и замолчал.

— Затем, — продолжал Рудольфи, — вы поедете со мною в Главлит. Причем я вас покорнейше прошу не произносить там ни одного слова.

Все-таки я обиделся.

— Если вы находите, что я могу сказать что-нибудь... — начал я мямлить с достоинством, — то я могу и дома посидеть...

Рудольфи никакого внимания не обратил на эту попытку возмущения и продолжал:

— Нет, вы не можете дома посидеть, а поедете со мною.

— Чего же я там буду делать?

— Вы будете сидеть на стуле, — командовал Рудольфи, — и на все, что вам будут говорить, будете отвечать вежливой улыбкой...

— Но...

— А разговаривать буду я! — закончил Рудольфи.

В 20-е годы Лежнёв снимал квартиру на Большой Полянке.

В мае 1927 года Лежнёв был признан виновным в организации антисоветской группировки в журнале «Новая Россия» и выслан из СССР с сохранением советского гражданства и должностью в берлинском торгпредстве. Есть версия, что Лежнёв сотрудничал с ОГПУ и его высылка была частью оперативного плана, связанного с кражей бриллиантов из Гохрана. Через три года Лежнёв вернулся в СССР и вскоре был принят в большевистскую партию по личной рекомендации Сталина. В 1934—1939 гг. Лежнёв работал корреспондентом в «Правде», был заместителем заведующего Отделом критики и библиографии, заведовал отделом литературы и искусств. Тогда-то он и получил квартиру в Доме писателей.

Коль скоро речь зашла о прототипах некоторых деятелей от литературы, надо бы упомянуть двух персонажей из романа «Мастер и Маргарита». Наиболее вероятный прототип Михаила Берлиоза — это руководитель РАПП Леопольд Леопольдович Авербах, родственник председателя ВЦИК Якова Свердлова и шурин всемогущего главы НКВД Генриха Ягоды. Судьба кидала Авербаха из одного уголка Москвы в другой. Сначала он жил на Петровском бульваре в бывшем доме известного виноторговца Александра Депре. Его отец, офицер Наполеоновской армии, был ранен в сражении за Москву, влюбился в сестру милосердия, дочь обрусевшего французского купца Анну Рисе, женился на ней и остался жить в доме её отца на Петровке. Позже здесь был открыт его первый магазин иностранных вин.

Заняв должность руководителя РАПП, Авербах перебрался на Манежную площадь в дом № 9. Но после ликвидации РАПП пришлось борцу за пролетарскую литературу подыскивать себе квартиру в тихом переулке на Арбате.

Одним из вероятных прототипов Ивана Бездомного был пролетарский поэт Демьян Бедный. В отличие от других писателей и ответственных работников, квартиру Демьяну Бедному обычно заменял вагон. В декабре 1925 года Демьян Бедный пишет Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович! В конце минувшего ноября месяца мне из ЦКК было сообщено, что состоится специальное заседание президиума ЦКК для обсуждения вопроса о протекционных вагонах, а в частности, и о моем вагоне и что мое присутствие на означенном заседании необходимо. Я сообщил, что предпочту, чтобы вопрос о моем вагоне решался без меня. Мне казалось, что вопрос об оставлении в моем распоряжении вагона не может возбудить никаких сомнений, так как целесообразность такой привилегии доказана Семилетней практикой».

Как следует из письма, на заседании ЦКК вагон Демьяну Бедному было решено оставить, но «исключительно для деловых поездок по разовым мандатам». Демьян Бедный старался отблагодарить за оказанную ему милость стихами, фельетонами, поддерживал Сталина во внутрипартийной борьбе. Однако вскоре выяснилось, что преданный партиец доверия не оправдал. ЦК в своём постановлении отметил, что в фельетонах Бедного огульно охаивается всё русское, а пьесу «Как 14-я дивизия в рай шла» Сталин совсем забраковал:

«Пьеса вышла неважная, посредственная, грубоватая, отдает кабацким духом, изобилует трактирными остротами. Если она и имеет воспитательное значение, то, скорее всего, отрицательное».

Немудрено, что после такого отзыва у Демьяна Бедного отобрали не только вагон, но и кремлёвскую квартиру. А в 1938 году он был исключён из партии с формулировкой «моральное разложение» и, разумеется, лишился официального статуса советского писателя.

1934 г. Улица Герцена, дом № 50, где жил В.И. Немирович-Данченко

Малый Козихинский переулок в сторону Трёхпрудного переулка. В крайнем справа доме № 8 жил Борис Вершилов. А далее расположились строения, где жили Владимир Коморский (№ 12) и Юрий Слёзкин (№ 16/3)

1910-е гг. Гагаринский переулок в сторону Пречистенского (Гоголевского) бульвара. Здесь находился дом, в котором жила актриса Лидия Коренева

1920-е гг. Малый Власьевский переулок. В этом переулке располагался дом Калужских

Арбат. Справа дом № 28, в котором жил Павел Антокольский

1910-е гг. Брюсов переулок в сторону Тверской улицы. Слева — храм Воскресения Словущего на Успенском вражке. За ним — здание, на месте которого был построен дом для артистов МХТ

1920-е гг. Каланчёвская улица. Здесь до переезда на Мясницкую жил Михаил Яншин

Улица Кирова (ныне Мясницкая), дом № 22. Здесь в середине 30-х гг. жили актёры Виктор Яковлевич Станицын и Михаил Яншин

1910-е гг. Милютинский переулок в сторону Сретенского. На заднем плане — доходный дом страхового общества «Жизнь». В этом переулке находился дом, где жил Илья Судаков

1914 г. Перекрёсток у Большого и Малого Конюшковских переулков. Слева — дом, в котором в 20-х гг. жил Борис Ливанов. Справа — бывшая усадьба Баратынского. Особняк Баратынских — за садом, в Кудринском переулке