В настоящем разделе будут рассмотрены детерминанты и присловные распространители с локальной, темпоральной и ментальной семантикой. Высказывания, содержащие такие словоформы, представляют интерес для нас потому, что они играют важную роль в создании хронотопа текста, и, следовательно, можно предположить их тесную связь с модально-референциальным планом текста.
Сразу заметим, что удельный вес различных групп этих словоформ в анализируемых текстах различен: для Набокова наиболее важна ментальная семантика, для Булгакова — локальная. Темпоральная семантика важна для обоих авторов, но средства выражения модальной семантики с помощью единиц, входящих в поле темпоральности, и функции, которые они выполняют, различны. Напомним, что анализируемые тексты сходны модальной неопределенностью и множественностью возможных миров, наличием нескольких дискурсов, соответствующих этим мирам и взаимодействие пространственных и временных значений с модальными, а различаются субъектной и, следовательно, повествовательной структурой. Учитывая эти сходства и различия, представляется целесообразным рассматривать словоформы с ментальной семантикой в обоих текстах как единое явление, а словоформы с темпоральной семантикой — отдельно: организация ментального пространства в текстах романов «Мастер и Маргарита» и «Подвиг» более сходна, чем организация пространства «физического».
3.1. Ментальная семантика
В классификациях детерминантов, представленных в грамматиках [Грамматика современного русского литературного языка 1970, 1980], отсутствует группа со значением, которое можно условно назвать «ментальное пространство» (отчасти анализируемые ниже типы детерминантов нашли отражение в одной из групп, в которой совмещаются обстоятельственные и субъектные значения [Русская грамматика 1980]); более того, такая группа и не может быть выделена на тех основаниях, на которых эти классификации построены: ведь они ориентированы или на явления, объективно существующие в реальном мире (например, локальные и темпоральные детерминанты), или на устанавливаемые говорящим связи — тоже в реальности (например, детерминанты условия или уступки). Между тем, представляется, что достаточно частотны сочетания существительных с ментальной семантикой и предлогов, основное значение которых — пространственное: в мечтах и пр. При использовании таких словоформ в роли детерминанта или присловного распространителя с обстоятельственным значением очень вероятно появление в этих единицах и модальных сем: как и основные средства выражения модальности, они задают «координаты», в которых данное событие имеет место»1. Заметим, что хотя в этой роли чаще выступают названные формы существительных, иногда модальные значения могут выражаться и наречиями в этих синтаксических позициях, например: Мысленно он был с ней.
Сделаем оговорку: различие позиции присловного распространителя и детерминанта, конечно, существенно и в структуре предложения, и в системе средств выражения текстовой модальности — поскольку детерминант синтаксически и интонационно «сильнее». Но в данном случае гораздо более принципиальной представляется лексическая и морфологическая общность названных словоформ. Это, как правило, позволяет рассматривать их без учета синтаксической позиции.
Выделим следующие группы текстовых фрагментов с модальными операторами-детерминантами и присловными распространителями с ментальной семантикой:
• пространство ментальное;
• пространство текстовое (разновидности: устный / письменный текст, мировоззренческая система);
• пространство ментально-реальное.
3.1.1. Ментальное пространство
Ментальное пространство задается операторами в голове, в мыслях, в памяти, в мозгу, в сон, внутри, в душе. Поскольку данные единицы обладают, по-видимому, наиболее «чистой» миропорождающей семантикой, начнем изложение с них. В этой группе можно, в свою очередь, выделить два способа актуализации миропорождающей семантики. В первом случае ментальное пространство, созданное модальным субъектом, никем не «населено» и полностью контролируется им. Во втором же случае внутри этого пространства появляется еще один субъект (назовем его фантомным субъектом), берущий на себя мысли и эмоции «живого» персонажа, которые этому персонажу не свойственны. Таким образом, во втором случае существует полисубъектность особого рода, которая, конечно, влияет на формирование модальных значений в тексте.
Рассмотрим первую группу. В романе Булгакова это не совсем миропорождение, а, скорее, отражение реальности в сознании (1—5) или изображение физиологии измененного сознания (135):
130. В течение ее [ласточки. — С.Л.] полета в светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел. В частности, не нашел ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно. Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безумные, утопические речи Га-Ноцри могут быть причиною волнений в Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергает его заключению в Кесарии Стратоновой на Средиземном море, то есть именно там, где резиденция прокуратора.
Пожалуй, это единственный пример собственно миропорождающей семантики детерминанта в данной группе. Однако отметим, что это мир несостоявшийся — ведь текст этот так и не был написан и, следовательно, не мог послужить изменению реальности. (Можно рассматривать этот фрагмент и как еще одно подтверждение искусственности и нежизнеспособности делового дискурса в концепции романа).
131. Единственный живой, влетевший в этот сон, именно и был Савва Потапович — артист, и ввязался он в это только потому, что врезался в память Никанору Ивановичу благодаря своим частым выступлениям по радио.
Это высказывание встречается в отрицательном модальном контексте — сообщается о том, что персонажей сна Никанора Ивановича в реальности не существовало, а Савва Потапович Куролесов, упомянутый здесь, принадлежит не реальности сна, а реальности «объективной».
132. И тут закопошились в мозгу у Степы какие-то неприятнейшие мыслишки о статье, которую, как назло, недавно он всучил Михаилу Александровичу для напечатания в журнале.
В данном случае снова речь не о возможном мире, создаваемом модальным субъектом, а об осмыслении реального события.
133. Как-то смягчился в памяти проклятый бесовский кот, не пугала более отрезанная голова, и, покинув мысль о ней, стал размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что Стравинский умница и знаменитость и что иметь с ним дело чрезвычайно приятно.
134. Да, прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в этой книге происшествия и угасли в памяти.
Подчеркнутые глаголы, думается, говорят сами за себя. В первом фрагменте Иванушка почти примиряется со сверхъестественным событием, и модус этого события для него меняется, становится ближе к полюсу действительного, чем возможного. Во втором же человеческая память вычеркивает то, что не может осмыслить ум, и оказывается, что описанных событий для москвичей как будто и не было: нет в сознании, — значит, нет и в реальности.
135. В этой голове гудел тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона.
В данном случае можно говорить, как указывалось выше, лишь о метафоре физиологии измененного сознания — довольно обычном способе изображения внутренних ощущений.
Итак, представленный материал позволяет сделать следующий вывод: в романе М. Булгакова там, где, казалось бы, миропорождающий модус почти неизбежен (его с большой вероятностью прогнозирует семантика детерминанта или присловного распространителя), его нет или модальность возможности переплетается с реальной, утверждение — с отрицанием. Думается, это можно связать с тем, что персонажи, выступающие здесь в качестве модальных субъектов, не владеют игровым дискурсом. (Отсутствие же подобных конструкций там, где модальный субъект игровым дискурсом владеет, можно связать с характерной для романа имплицированностью творческого процесса.) В качестве собственно миропорождающего модуса в московском дискурсе выступают глаголы пропозициональной установки. Отметим, что это очень разные способы выражения модальной семантики: в конструкции с глаголом пропозициональной установки есть оба мира — реальный и возможный, но точкой отсчета является мир реальный. Таким образом, конструкция с таким глаголом — взгляд извне. В рассматриваемых же конструкциях повествователь переносится во внутренний мир персонажа, то есть можно предположить, что вводимый таким образом возможный мир должен выглядеть более ярким и осязаемым.
В романе В. Набокова, в котором нет четкой границы между возможными мирами, в котором герой именно в мечтах живет подлинной жизнью и в котором гораздо больше контекстов с подобными словоформами, именно так и происходит, и последние можно назвать миропорождающими операторами без всяких оговорок. Покажем, как проявляется модальная семантика такого рода:
136. Возвращаясь домой, он переигрывал в уме все удары, обращал поражение в победу и качал головой: трудно, трудно изловить счастье.
Здесь можно наблюдать характерное явление: инерция присловного распространителя в уме такова, что реальный и ментальный модусы сливаются в семантике оборота обращал поражение в победу: происходит переосмысление значения глаголов физического действия, которое будет описано в последнем разделе.
137. Крепкий наст сладко засвистел под лыжами, Мартын несся по скату все быстрее, — и сколько раз потом, во сне, в студеной кембриджской комнате, он вот так несся и вдруг, в оглушительном взрыве снега, падал и просыпался. Все было как всегда.
В данном фрагменте первая из интересующих нас синтаксем представляет собой детерминант с ментальной семантикой. Далее следует уточняющий член предложения, и интересно здесь то, что вместо закономерной в данном случае лексемы, «сужающей» ментальное пространство, появляется другая с семантикой пространственной. Таким образом, пространство физическое оказывается синтаксически «внутри» пространства ментального. Модусы глаголов несся, падал и просыпался, называющих действия, происходящие в разных возможных мирах, тоже объединены на синтаксическом уровне — благодаря тому, что они представляют собой однородный ряд.
Покажем теперь, как используются сразу два типа миропорождающих модусов:
138. Он [Мартын. — С.Л.] засыпал, — и сразу танцевал фокстрот со скелетом, который во время танца начинал развинчиваться, терять кости, их следовало подхватить, попридержать, хотя бы до конца танца; а не то — начинайся безобразный экзамен, вовсе не похожий на тот, который, спустя несколько месяцев, в мае, действительно пришлось Мартыну держать. Там, во сне, предлагались чудовищные задачи с большими железными иксами, завернутыми в вату, а тут, наяву, в просторном зале, косо пересеченном пыльным лучом, студенты-филологи в черных плащах отмахивали по три сочинения в час, и Мартын, посматривая на стенные часы, крупным, круглым своим почерком писал об опричниках, о Баратынском, о Петровских реформах, о Лорис-Меликове...
В первом высказывании модус эксплицитно выражен глаголом засыпал, но затем, благодаря общности этой глагольной формы и формы глагола танцевал, соединенных сочинительным союзом, переход из реального мира в возможный имплицирован, и граница реальности исчезает. В следующем высказывании взаимодействие категорий модальности и пространства проявляется в использовании слов с ментальной семантикой в качестве уточняющих членов предложения во сне и наяву при пространственных дейктических наречиях. Возможный мир, таким образом, получает четкую пространственную характеристику; понятно, что слова там и тут могут относиться не только к физическому пространству, но в данном случае тут явно означает пространственные координаты мира, общего для повествователя и читателя. Таким образом, и слово там употребляется в основном значении, и разница между наяву и во сне оказывается только количественной, а не качественной. Однако там действительно находится возможный мир: его отличие от действительности подчеркнуто противительным союзом и противопоставлением самих детерминантов, а также наречия действительно. Итак, пространства сна и действительности разводятся и приобретают разные модальные значения. Но они могут и сопоставляться:
139. Мартын, вспоминая, подмечал некую особенность своей жизни: свойство мечты незаметно оседать и переходить в действительность, как прежде она переходила в сон.
Предикативные части предложения объединены сравнительным союзом, и таким образом действительность на нынешнем этапе жизни Мартына выполняет ту же роль, что и сон в прошлом, замещая последний. Намечаются и модально-временные сдвиги, связанные с наречием прежде: в прошлом и в настоящем граница актуального и возможного миров различна.
Наконец, в следующем фрагменте соединяются все семантические разновидности анализируемых словоформ: ментальная, пространственная, временная:
140. Лет десять тому назад, в одной из своих пророческих грез (а у всякого человека с большим воображением бывают грезы пророческие, — такова математика грез), петербургский отрок Мартын снился себе самому изгнанником, и подступали слезы, когда, на воображаемом дебаркадере, [...] он невзначай знакомился — с кем?.. — с земляком, [...] и какие были дивные разговоры!
Интересна здесь модально-временная перекличка: детерминант лет десять тому назад отсылает к реальному прошлому, но из этого прошлого герой устремлен в воображаемое будущее, обозначенное детерминантом в одной из своих пророческих грез. На этой устремленности Набоков заостряет внимание с помощью столь важной для стиля этого писателя вставной конструкции, в которой не может не обратить на себя внимание словосочетание математика грез: и то, что происходит в возможном мире, имеет свои законы, строгие настолько, что их можно обозначить названием точной науки. Далее к локативной синтаксеме на дебаркадере присоединяется слово, меняющее модус этого пространства. Наконец, заметим, что разговоры с воображаемым земляком не представлялись, а были.
Итак, миропорождающая семантика детерминанта или присловного распространителя, обозначающего ментальное пространство, выражена тем сильнее, чем сильнее включающее такую словоформу высказывание связано с игровым дискурсом. Как было сказано выше, в построенном по такой модели высказывании нет раздвоения модальных планов повествователя и героя, как это бывает в конструкции с глаголом пропозициональной установки. Поэтому такое высказывание показывает ситуацию «изнутри» возможного мира, и когда модальное значение выражено таким способом, реальное и ментальное пространство не различаются. Это проявляется прежде всего в неразличении модуса сказуемых, обозначающих действия, происходящие в разных возможных мирах.
Сложнее обстоит дело в контекстах, где появляется фантомный субъект. Здесь сознание персонажей раздваивается, и роль внутренних двойников Берлиоза, Степы, Ивана — признать ту реальность, которую не могут принять они сами:
141. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул — «Неужели?..» Еще раз, и в последний раз мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно.
142. «Здравствуйте! — рявкнул кто-то в голове у Степы. — Этого еще недоставало!»
143. — Но-но-но, — вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван Ивану новому, — про то, что голову Берлиозу-то отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?
144. Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
— Так кто же я такой выхожу в этом случае?
— Дурак! — отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.
Отметим, что во всех четырех примерах используются неопределенные местоимения (модальный субъект не знает, кто с ним говорит, или не успевает догадаться, что с ним происходит) или местоименные наречия (модальный субъект начинает менять представление о границах реальности; он если и не знает, то догадывается, кто его собеседник, но не знает, где находится собеседник — в какой реальности?). Напомним, что неопределенные местоимения в тексте романа служат сигналом расширения границ реальности для модального субъекта.
145. Он сердился, науськивал себя, издевался над своей трусостью, воображал Дарвина, глядящего на него с усмешкой... постоял, постоял, да махнул рукой, да пошел назад, стараясь не обращать внимания на грубияна, буйствовавшего у него в душе.
Здесь тоже присутствует подобная полисубъектность, но присутствует иначе, чем в романе Булгакова. Во-первых, различаются дескрипции: если у Булгакова в сознании персонажей присутствует загадочный кто-то, обозначенный только неопределенным местоимением, то в данном случае используется существительное: объект идентифицирован и обладает собственным признаком. Во-вторых (и это, возможно, даже важнее), в ментальном пространстве в данном случае присутствуют не один, а два фантомных субъекта, то есть система возможных миров в данном случае сложнее; причем появляются эти субъекты не помимо воли персонажа, как у Булгакова, а специально этим персонажем «приглашены» для того, чтобы смоделировать точку зрения, отличную от его собственной. Однако фантомные субъекты в сознании набоковского героя, как ни странно это на первый взгляд, оказываются менее самостоятельными, чем те, которые присутствуют в сознании героев Булгакова. Чтобы убедиться в этом, достаточно, во-первых, сравнить формы глаголов и имен и их синтаксическую роль (местоимение в именительном падеже и личная форма глагола, образующие предикативную основу, — и существительные в винительном падеже в роли объектного дополнения с определением-причастием), во-вторых, обратить внимание на то, что с помощью этих фантомных субъектов Мартын не заставил себя еще раз пойти на риск. Однако в контексте поэтики Набокова эта несамостоятельность вполне оправданна: творец — полный хозяин в созданном им мире; хотя по-настоящему живет он в этом мире, он никогда не становится рабом собственного вымысла.
3.1.2. Текстовое пространство
Если выше рассматривались миропорождающие модусы, которыми вводился возможный мир, существующий только в чьем-либо сознании, то ниже приводятся фрагменты, где возможный мир так или иначе объективирован — в виде письменного или устного текста или, по крайней мере, существует в сознании целой группы людей — в конечном счете тоже как некоторая совокупность текстов (мировоззренческая система). В тексте романа М. Булгакова он вводится модусами в его изображении, в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых тацитовых «Анналов», по твоему рассказу, в свете таких объяснений, в какой-нибудь из греческих книг, в евангелиях, у вас, в своих рассказах, по его словам, а также относительным местоимением который, замещающим слова восточная религия и слухи.
146. Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых тацитовых «Анналов», где говорится о казни Иисуса, — есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.
Обратим внимание, насколько развернут здесь интересующий наш компонент: присловный распространитель, далее — уточняющий член предложения (обратим внимание на точную ссылку на источник — номера книги и главы), и, наконец, придаточная предикативная часть. Берлиоз пытается прибегнуть к научной аргументации, рассуждая о недостатках художественного текста Бездомного. Таким образом, здесь (и в следующем контексте) мы вновь встречаемся с конкуренцией реально-проективного и игрового дискурса: художественный текст Иванушки — амбивалентный текст Евангелия — научные тексты, на которые ссылается Берлиоз. Вторая часть этой триады — Евангелие, в котором можно почерпнуть и художественный образ, и материал для идеологических спекуляций, и научную информацию (то есть, по мнению Берлиоза — и Воланда! — ее как раз нельзя оттуда почерпнуть):
147. уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия, как на исторический источник... — Он еще раз усмехнулся, и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам.
148. злых людей нет на свете.
— Впервые слышу об этом <...> в какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?
Здесь детерминант служит, вероятно, сигналом обращения к «чужому» сознанию. Для Пилата странны слова Иешуа, и ему кажется невозможным, чтобы обычный человек додумался до такого, и тем более говорил об этом как о реальном факте, а не как о философской спекуляции. Поэтому он предполагает, что Иешуа прочитал это не просто в книге, а в книге на языке, чужом для обоих — греческом. Уместно вспомнить «отчуждающие» словарные пометы в религиозных представлениях, по представлениям древних народов и пр., которые появляются в СУ, довольно полно отражающем московскую картину мира.
149. Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж.
150. еще до Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении... А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..
Думается, эти фрагменты не требуют подробных комментариев. Отметим в первом фрагменте лишь то, что модальным оператором здесь является слово изображение, связанное с областью художественного творчества. Добавим, что не случайно и появление усилительных элементов: возможный мир здесь выглядит более реальным, чем это нужно редактору. Во втором фрагменте важно пунктуационное оформление: словосочетание по твоему рассказу легко могло бы быть вводным, но оно остается присловным распространителем, то есть модальный план Берлиоза и Бездомного не раздваивается. Разумеется, не раздваивается он формально2: цель Берлиоза здесь — встав на точку зрения Бездомного, доказать поэту ее нелепость.
151. что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!
Это единственный в нашем материале пример не обстоятельственного, а субъектного детерминанта. У вас в данном случае означает «в определенной картине мира», носителей которой на самом деле очень много. Однако похоже, что Воланд сейчас дискутирует с литераторами так, как будто полагает, что это точка зрения только этих двух людей — настолько нелепыми представляются ему рассуждения собеседников. Выскажем предположение, что местоимения, особенно местоимения второго и третьего лица, в подобных конструкциях выполняют «ограничительную» функцию, отделяя чью-то (ошибочную) точку зрения от «объективного» взгляда на мир, как это происходит, в частности, в предыдущем примере. Этим детерминанты такого типа отличаются от рассмотренных выше обстоятельственных, которые, наоборот, вводят слушающего в возможный мир.
152. В свете таких объяснений решительно все понятно, и даже наиболее волновавшая граждан, ничем, казалось бы, не объяснимая неуязвимость кота, обстрелянного в квартире № 50, при попытках взять его под стражу.
Здесь функция детерминанта — не указание «координат» возможного мира, а превращение возможного в реальное: найдено объяснение — найдено оправдание существования явления.
153. В городе в это время возникали и расплывались совершенно невозможные слухи, в которых крошечная доля правды была изукрашена пышнейшим враньем.
154. В своих рассказах, как он возил по воздуху на себе голую домработницу Маргариты Николаевны куда-то ко всем чертям на реку купаться и о предшествующем этому появлении в окне обнаженной Маргариты Николаевны, Николай Иванович несколько отступил от истины. Так, например, он не счел нужным упомянуть о том, что он явился в спальню с выброшенной сорочкой в руках и что называл Наташу Венерой. По его словам выходило, что Наташа вылетела из окна, оседлала его и повлекла вон из Москвы...
В данных фрагментах рассматриваемая конструкция связана с важным для романа мотивом лжи. Заметим, что значение «ложь» эксплицировано не в анализируемых словоформах, а в других словах: несколько отступил от истины, не счел нужным упомянуть. Обратим внимание на притяжательные местоимения в последнем примере, роль которых, думается, аналогична роли личных местоимений в примере (151).
Представляется, что в романе М. Булгакова операторы группы «текстовое пространство» выполняют функцию, противоположную той, которую они выполняют в романе В. Набокова: если в последнем текст (в широком смысле слова) растворяется в действительности, то в первом указанные языковые единицы служат для того, чтобы четко указать границы существования явлений. По-видимому, это причина того, что в «Подвиге» «текстовое пространство» почти не вводится детерминантами: действие происходит в одних и тех же пространственно-временных координатах, и нет необходимости задавать новые:
155. Майн-Ридов герой, Морис Джеральд, остановив коня бок о бок с конем Луизы, обнял белокурую креолку за гибкий стан, и автор от себя восклицал: «Что может сравниться с таким лобзанием?» Подобные вещи уже куда больше волновали Мартына. И вообще — все несколько отдаленное, заповедное, достаточно расплывчатое, чтобы дать мечте работу по выяснению подробностей, — будь то портрет Леди Гамильтон или бормотание пучеглазого однокашника о развратных домах, — особенно поражало его воображение.
Отсылка к другому тексту с лингвистической точки зрения почти «невидима» (если не считать первых двух слов). Нет естественных в данном случае синтаксем в романе, в книге или предикатов речи написано, прочитал и близких к ним. Зато есть слова, соединяющие локальную и темпоральную семантику, которые могут говорить и об отдаленности во времени, и об отдаленности в пространстве или просто о чем-то осознаваемом как «другое». Напомним, что в романе М. Булгакова, обладающем куда более широкой интертекстуальностью, вкрапления других текстов чаще всего маркированы гораздо более четко (ср. Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали? — указание не на героя, как во фрагменте (155), а на определенное текстовое пространство).
3.1.3. Ментально-реальное пространство
Так мы обозначим пространство, которое вводится операторами в действительности и на самом деле. Покажем их в роли миропорождающих операторов:
156. Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор...
157. ...лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно на прозрачной голубой дороге.
Указанные операторы возникают тогда, когда есть противопоставления миров, один из которых мыслится как действительный, другой — как возможный. Ведь действительность вне этого противопоставления не требует подтверждения. Возникновение подобных речений — результат рефлексии над модальным статусом явления, и в обоих рассматриваемых фрагментах появление подобных операторов — по существу, маркер ирреальности Иисуса и факта встречи Пилата и Иешуа Га-Ноцри.
Подведем итоги. В романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и в романе В. Набокова «Подвиг» одним из модальных операторов являются детерминанты или обстоятельственные присловные распространители, взаимодействие лексического и грамматического значения которых создает семантику, которую можно назвать семантикой «ментального пространства». Разница в их использовании состоит в том, что в романе В. Набокова роль таких модальных операторов — создание плавных переходов между действительным и возможным миром, а в романе М. Булгакова они, наоборот, четко разграничивают реальное и ментальное пространство или (в редких случаях) объединяют два мира в один.
3.2. Локальная семантика
Итак, пространство в художественном тексте может выполнять модальную функцию. Но, вероятно, языковые единицы, называющие пространство, имеют неодинаковый модальный потенциал. В зависимости от характера модальных значений, которые могут приобретать эти единицы в тексте, выделим следующие разновидности локумов в романе:
1. Физическое пространство:
• макропространство:
— внутри помещения;
— снаружи;
— по отношению к субъекту.
• микропространство;
• неопределенный локум;
• нелокализованность.
2. Метафорический локум.
3. Воображаемый локум.
4. Модально неопределенный локум.
3.2.1. Физическое пространство
Под физическим пространством мы будем понимать пространство, модус которого не маркирован. Это те миры, которые принято называть «художественной реальностью», «объективно» окружающей героев. Разновидности этого типа локумов — обычный, необычный, неопределенный и нелокализованность.
• Макропространство
Это пространство, как правило, само по себе не наделенное какими-либо необычными свойствами, но в котором, тем не менее, происходят необычные события. Однако в большинстве случаев оказывается, что необычные явления в какой-то степени связаны с местом, где они происходят. Конечно, следует оговорить, что если речь идет о модальной функции локального детерминанта, то на самом деле обозначенный им локум является обычным только внешне, и снова здесь идет речь о столкновении разных картин мира, о различии точек зрения героев и повествователя. Ведь изумление и ужас москвичей связаны прежде всего с тем, что со сверхъестественными явлениями они сталкиваются в привычной обстановке, а между тем в концепции романа все происходящее абсолютно естественно. И не случайно самая очевидная модальная функция — у локальных детерминантов, обозначающих пограничное пространство, почти всегда наделенное в наивной картине мира соответствующими коннотациями. Представляется целесообразным выделить внутри этого типа пространства две группы: «внутри» и «снаружи».
внутри
Для начала обозначим предметы, находящиеся на границе помещения и внешнего мира. Легко убедиться в том, что граница физическая легко может восприниматься как граница обыденного и потустороннего мира. Представляется, что особенно это должно касаться таких предметов, как окно и дверь. В тексте романа «Мастер и Маргарита» роль границы выполняет прежде всего камин.
камин
158. Внизу, так далеко, как будто бы Маргарита смотрела обратным способом в бинокль, она видела громаднейшую швейцарскую с необъятным камином, в холодную и черную пасть которого мог свободно въехать пятитонный грузовик.
Это первое упоминание о камине в главе «Великий бал у сатаны». Сравнение акцентирует противопоставление верх / низ. Интенсификаторы и гипербола (а может быть, не гипербола?) подчеркивают невероятные размеры. Наконец, нельзя не обратить внимание на зловещую метафору черная пасть, повторяющуюся в дальнейшем.
159. Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом. Этот прах сорвался с веревки, ударился об пол, и из него выскочил черноволосый красавец во фраке и в лакированных туфлях. Из камина выбежал полуистлевший небольшой гроб, крышка его отскочила, и из него вывалился другой прах.
160. В это время внизу из камина появился безголовый, с оторванною рукою скелет, ударился оземь и превратился в мужчину во фраке.
161. Из камина подряд один за другим вывалились, лопаясь и распадаясь, три гроба, затем кто-то в черной мантии, которого следующий выбежавший из черной пасти ударил в спину ножом. Внизу послышался сдавленный крик. Из камина выбежал почти совсем разложившийся труп.
Камин здесь — выход из загробного мира. В качестве детерминанта или обстоятельства слово камин и кореферентные ему местоимения, как и вышеупомянутая метафора, употребляются (за одним исключением) с предлогом из: это пространство, существующее не самостоятельно, а только как зона перехода, пройдя через которую, гости Воланда перестают отличаться от живых людей. Действительно ли это камин? Может быть, как камин его воспринимает Маргарита, которая во всех этих фрагментах выступает в качестве модального субъекта?
окно (подоконник), дверь
В языковой семантике этих слов нет компонента «потусторонний», однако, по данным РАС, в ассоциативном поле этих слов подобные связи прослеживаются, хотя и значительно слабее, чем мы ожидали. Это связано прежде всего с тем, что, как многие другие слова с пространственной семантикой, эти слова легко приобретают разнообразные метафорические значения, например, «место, через которое можно выйти куда-нибудь, увидеть что-нибудь, завязать сношения с чем-нибудь, принять участие в чем-нибудь» (интересно, что СУ фиксирует такое значение только для слова окно). На основе этих значений возникают такие ассоциации, как:
окно — в мир, в Европу, в жизнь, в мир иной, в рай, будущее, неожиданность, внезапно;
дверь — в никуда, в будущее, в ад, в жизнь, в преисподнюю, в неизвестность, в рай, в счастье, исток, к счастью, неожиданность, смерть, бессмертие.
Все эти ассоциации объединены тем, что дверь или окно ведут в нефизическое пространство (напомним изложенные выше размышления о пространственной метафоре модальности) или связаны с появлением чего-то неожиданного, что тоже имеет отношение к модальной сфере. Рассмотрим, как этот потенциал реализуется в тексте романа.
162. Было сказано, что в ней [в квартире. — С.Л.] открывали окна изнутри, что доносились из нее звуки пианино и пения и что в окне видели сидящего на подоконнике и греющегося на солнце черного кота.
163. мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятого этажа вылетели три темных, как показалось, мужских силуэта и один силуэт обнаженной женщины.
164. Тут он бросился, но не дальше, вниз по лестнице, а обратно — вверх, туда, где было выбитое ногой экономиста стекло в окне, и через это окно кверху ногами вылетел во двор.
165. И в эту дверь [спальни Воланда. — С. 77.] Коровьев тихо стукнул.
Поскольку и окна, и дверь находятся в квартире № 50, привычное соотношение пространства в помещении и за окном переворачивается: потусторонний мир находится, наоборот, внутри. Напомним, впрочем, что именно через окно в кабинет Римского пытается проникнуть Гелла3; в данном случае проявляется как раз «привычное» соотношение обыденного и сакрального пространства.
Ниже приводится фрагмент, где в пространстве Воланда появляется обычный человек, — но появляется почти как существо потустороннее.
166. От подоконника на пол лег зеленоватый платок ночного света, и в нем появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером.
зеркало
167. Тут Степа повернулся от аппарата и в зеркале, помещавшемся в передней, давно не вытираемом ленивой Груней, отчетливо увидел какого-то странного субъекта — длинного, как жердь, и в пенсне.
Зеркало в данном случае явно не просто отражает: ведь Степа отчетливо видит в пыльном стекле! И не случайно Коровьев первый раз появляется именно в зеркале: ведь этот предмет тоже связан с потусторонним миром (в ассоциативное поле этого слова, по данным РАС, входят такие слова, как волшебное, сказка, тайна, чудеса). Однако, как и во многих других эпизодах, в частности, в этой главе (о чем уже упоминалось выше), возможна модальная двойственность, и, может быть, это только отражение.
168. Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий.
Сверхъестественные свойства зеркала в квартире № 50 были лишь намечены в предыдущем фрагменте. Здесь же у объекта появляются свойства, несовместимые с материалистической картиной мира, нечистая сила появляется откуда ей и положено — из зеркала. Неожиданность этого появления для модального субъекта подчеркнута частицей прямо.
лестница
169. Но тут подъем кончился, и Маргарита поняла, что стоит на площадке.
170. Маргарита была в высоте, и из-под ног ее вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром.
Подъем по лестнице здесь может означать приобщение к сакральному миру. Заметим, что Маргарита находится наверху, а Николай Иванович, Алоизий Могарыч и Варенуха с большой поспешностью спускаются или даже улетают в окно. (Интересно, что видит это только Аннушка; Могарыч, например, отбывает одновременно и из окна в спальне Воланда.)
Итак, рассмотрены локумы, с которыми в наивной картине мира связаны представления о сверхъестественным, т. е. с возможным миром. Анализ показал, что в тексте романа слова, обозначающие эти локумы, имеют такие же коннотации. Далее рассмотрим, как проявляется миропорождающая семантика, когда в качестве локальных детерминантов выступают единицы, не имеющие подобных коннотаций.
кресло
171. Во втором кресле сидел тот самый тип, что померещился в передней. Теперь он был ясно виден: усы-перышки, стеклышко пенсне поблескивает, а другого стеклышка нет. Но оказались в спальне вещи и похуже: на ювелиршином пуфе в развязной позе развалился некто третий, именно — жутких размеров черный кот со стопкой водки в одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный гриб, в другой.
172. Сзади кресла, на полу, лежали две перекрещенные тени, одна погуще и потемнее, другая слабая и серая. Отчетливо была видна на полу теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы Варенухи, равно как под ножками не было ног администратора.
Кресла (или пуф) здесь привычные детали интерьера, Это части единого, привычного интерьера, и на их фоне особенно невероятными выглядят персонажи, которые в них оказываются. Эти фрагменты вообще изобилуют конкретными деталями: маринованный гриб на вилке, тени на полу, ножки кресла. Реальное и сверхъестественное здесь сливаются воедино, и каким бы странным ни казалось соседство привычных и непривычных предметов, все это объекты одного возможного мира.
стол
173. За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... Ну, словом, тот самый.
174. За огромным столом с огромной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге.
Снова обращает на себя внимание соседство обычного и необычного объекта. Кроме того, письменный стол, как и кресло, — предмет, вызывающий представление о респектабельности, солидности (74 ассоциации, связанные с идеей большого размера и хорошего качества, и только 31, связанная с идеей небольшого размера и плохого качества). Вспомним, что именно что-то удивительно несолидное в облике Коровьева настораживает Никанора Ивановича. В первом примере возникает еще эффект замещения, о котором речь пойдет ниже. (Представляется значимым и то, что М. Булгаков выбирает именно лексему покойный, а не Берлиоз, редактор и т. п.: возникает мотив смерти, и, следовательно, иного мира) Во втором случае повторяется интенсификатор огромный. Чернильница и стол подчеркнуто материальны, и тем разительнее их контраст с пустотой внутри костюма. Но, строго говоря, и в этих случаях целостность данной реальности не нарушается появлением каких-либо сверхъестественных предметов: Коровьев выглядит действительно странно, но пока отнюдь не сверхъестественно, а в кабинете Прохора Петровича «всего лишь» нет его хозяина. Так что и детерминант за столом служит для того, чтобы вписать ирреальное явление в реальное пространство.
комната
175. На этот раз, если и не полная, то все же какая-то удача была налицо. По всем комнатам мгновенно рассыпались люди и нигде никого не нашли, но зато в столовой обнаружили остатки только что, по-видимому, покинутого завтрака, а в гостиной на каминной полке, рядом с хрустальным кувшином, сидел громадный черный кот.
Здесь появляется мотив отсутствия предмета там, где этому предмету следует быть, столь значимый для романа. Отсутствие подчеркнуто противопоставлением местоимений все и нигде. Отметим, однако, что отсутствие здесь не полное (даже пришедшие считают, что какая-то удача... налицо), и, кроме того, это отсутствие только в восприятии пришедших. Интересно, что кот сидит на каминной полке, а камин, как говорилось выше — локум особый. Заметим также, что это начало эпизода, который заканчивается уничтожением квартиры: если сейчас в квартире «нет» тех, за кем пришли, скоро не будет и квартиры.
176. Через час в подвале маленького домика в одном из арбатских переулков, в первой комнате, где было все так же, как было до страшной осенней ночи прошлого года, за столом, накрытым бархатной скатертью, под лампой с абажуром, возле которой стояла вазочка с ландышами, сидела Маргарита и тихо плакала от пережитого потрясения и счастья.
177. В спальне Воланда все оказалось, как было до бала.
В последних двух фрагментах сообщается о том, что можно назвать обретением утраченного пространства. Отметим в первом случае большое количество уточняющих членов предложения, все сужающих и сужающих пространство, делающих его все более и более материальным, осязаемым. (Напомним пожелание Маргариты, чтобы все стало, как было.) Стабильность, однако, оказывается обманчивой: скоро сгорят и подвальчик, и спальня.
Таким образом, детерминанты и присловные распространители, обозначающие макропространство внутри помещения, либо обнаруживают семантику перехода из одного пространства в другое, либо объединяют два пространства, либо называют реальное пространство, которое должно перестать существовать в реальности. Представляется, использование этих языковых средств — один из способов создания текста не только со множеством миров, но и с очень условными границами между ними.
снаружи
В данной группе явно преобладают локумы, либо прямо соотнесенные с миром Воланда или древним Ершалаимом, либо такие, которые позволяют видеть отражение вечности в настоящем.
178. — Дело в том... — тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, — что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас — никому ни слова и полный секрет!.. Тсс!
В высказывании, где обозначены локумы, в которых Воланд, по его словам, присутствовал, однородный ряд создается с помощью повторяющегося союза и, который выделяет каждое названное пространство. Высказывание, таким образом, построено так, чтобы, с одной стороны, раздробить пространство и тем самым его конкретизировать (и приблизить к слушателю), с другой стороны, подчеркнуть осведомленность Воланда и его компетентность как свидетеля.
179. В воздухе раздался свист, и черное тело, явно промахнувшись, обрушилось в воду. Через несколько мгновений перед Маргаритой предстал тот самый толстяк-бакенбардист, что так неудачно представился на том берегу.
180. На остров обрушилась буланая открытая машина, только на шоферском месте сидел не обычного вида шофер, а черный длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с раструбами. Островок опустел. В лунном пылании растворились улетевшие ведьмы.
181. Под ветвями верб, усеянными нежными, пушистыми сережками, видными в луне, сидели в два ряда толстомордые лягушки и, раздуваясь как резиновые, играли на деревянных дудочках бравурный марш.
182. Тотчас из-за одного из памятников показался черный плащ. Клык сверкнул при луне, и Маргарита узнала Азазелло.
183. Тут в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей в канделябрах легло, тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, и в далекой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна.
Почему из множества высказываний с локальными детерминантами или присловными распространителями с такой же семантикой в качестве модальных операторов, связанных с миром Воланда, отмечены именно эти? Во-первых, здесь не действуют москвичи; во-вторых, это не пространство города — единственной возможной реальности для москвичей: местность далеко от Москвы, кладбище, где нет места живым, небо над городом. Во-вторых, почти во всех случаях упоминается луна (со всеми присущими этому слову коннотациями, связанными с тайной, сверхъестественным и пр.), в последнем фрагменте, к тому же, полночная (тоже со всеми коннотациями, присущими этому времени суток), несмотря на неурочный час.
184. Уносимая под руку Коровьевым Маргарита увидела себя в тропическом лесу.
Обратим внимание на словосочетание увидела себя, которое говорит об отстраненности героини от себя, о том, что она не контролирует ситуацию: похоже, что локум перемещается сам. Интересно здесь и расширение пространства: событие происходит одновременно и внутри квартиры, и снаружи, то есть очевидным образом стирается граница между большим и малым и просто между различными пространствами.
Покажем, как обычное московское пространство становится местом деятельности высших сил.
Вернемся еще раз к фрагменту (27). Он интересен не только тем, что в нем устанавливаются необычные деривационные связи, не только тем, что здесь сталкиваются два разных дискурса, но и тем, что таким образом Воланд говорит о данном пространстве — с точки зрения его собеседников единственно возможном — как о части некоей большей реальности.
185. На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила золотая луна, и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тот стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу.
Здесь, как видим, два пространства, обозначенные локальными детерминантами, разведены прежде всего с помощью противительного союза, что дает разграничение только в рамках физического мира, и с помощью лексических показателей, которыми и вводится модальная разноплановость: фонарь (конкретное и земное) — луна (сигнал присутствия потустороннего); показатели недостоверности обманчивый и показалось; трость (обыденное) — шпага (романтическое и в Москве 30-х гг. невероятное). Заметим, кстати, что не случайно действие романа начинается именно на Патриарших: так рисуется искаженный мир — ведь в месте, связанном с церковью, не может начинаться деятельность сатаны.
186. В ярком свете сильнейших уличных фонарей он [Римский. — С.Л.] увидел на тротуаре внизу под собой даму в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета.
Вероятно, присутствие этого фрагмента в нашей подборке примеров небесспорно. Лишь в контексте предыдущей главы ясно, что увиденный Римским непорядок имел сверхъестественные причины. Вспомним, однако, взвинченное состояние Римского, которое и было вызвано теми самыми причинами. Можно также высказать предположение, что здесь снова «работает» противопоставление фонарь — луна, разграничивающее сакральное и обыденное пространства. Обратим внимание на усилительный компонент в составе детерминанта: реальность пространства, которое видит Римский, еще усилена. Однако непонятные события в этой реальности все-таки происходят — так же, как среди обычных предметов мебели оказываются необычные персонажи.
187. В саду ветер дунул в лицо администратору и засыпал ему [Варенухе. — С.Л.] глаза песком, как бы преграждая путь, как бы предостерегая.
Это высказывание — часть фрагмента, выдержанного на грани авторской и несобственно-прямой речи. Неизвестно, действительно ли Варенуха получил последнее предупреждение или он сам чувствует опасность, но так или иначе оказывается, что ветер как будто знает больше, то есть все равно здесь возникает связь обыденного пространства с сакральным.
по отношению к субъекту
Такой тип локума связан с мотивом отсутствия как одним из основных мотивов, задающих модальную семантику московских глав (более подробно о нем будет сказано в разделе «Нелокализованность»).
188. Рядом с Маргаритой никого не было, но немного подальше за кустами слышались всплески и фырканье, там тоже кто-то купался.
В данном контексте тоже «работает» мотив отсутствия, но трансформируется: предмет, отсутствующий рядом с модальным субъектом, тем не менее, существует, и модальный субъект об этом знает.
189. За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... Ну, словом, тот самый.
190. На остров обрушилась буланая открытая машина, только на шоферском месте сидел не обычного вида шофер, а черный длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с раструбами.
191. На месте Наташи оказался Николай Иванович.
192. После этого Николай Иванович бесследно исчез, а на месте его появился новый неожиданный человечек.
Приведенные здесь фрагменты тоже можно считать одной из модификаций мотива отсутствия. Детерминанты выполняют функцию замещения объекта, который должен находиться на этом месте (или только что находился), другим объектом, причем рациональными причинами это замещение необъяснимо. Лексическое воплощение детерминантов в этих предложениях зависит от того, кто является модальным субъектом: когда действительность воспринимает Маргарита, используется словоформа на месте; пространство не связано неразрывно с тем, кто его занимает, значит, может быть занято и кем-то другим. Никанор Иванович же видит конкретный предмет, принадлежащий одному человеку, а пользуется этим предметом неизвестно почему кто-то другой.
• Микропространство
В предыдущем разделе было показано, что при всех необычных и сверхъестественных событиях, происходящих в каком либо месте, само это пространство не становится каким-то особым. Микропространство же обязательно приобретает физические свойства, несовместимые с материалистической картиной мира, и поэтому так или иначе модально маркировано.
193. Кстати: он [Прохор Петрович. — С.Л.] вернулся в свой костюм немедленно после того, как милиция вошла в его кабинет, к исступленной радости Анны Ричардовны и к великому недоумению зря потревоженной милиции. Еще кстати, вернувшись па свое место, в свой серый полосатый костюм, Прохор Петрович совершенно одобрил все резолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного отсутствия.
Здесь самостоятельным локумом становится предмет, который им быть не может, и в результате костюм и человек меняются ролями: не человек носит костюм, а костюм — вместилище человека, как и его кабинет. Интересно, что когда Прохора Петровича, по его «просьбе», берут черти, берут они только его самого, оставляя на месте все, вплоть до одежды. Костюм же, оставшись один, начинает вести себя как хозяин кабинета, т. е. становится уже даже не локумом, а субъектом.
194. На доске тем временем происходило смятение. Совершенно расстроенный король в белой мантии топтался на клетке, в отчаянии вздымая руки. Три белых пешки-ландскнехты с алебардами растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего вперед, где в смежных клетках, белой и черной, виднелись черные всадники Воланда на двух горячих, роющих землю конях.
Думается, этот фрагмент не требует подробного комментария. Ясно, что здесь речь идет о не совсем обычной шахматной доске. Отметим близость этого эпизода и эпизода, где Воланд показывает Маргарите на глобусе место, где, по его словам, действительно идет война. Таким образом, игра в шахматы оказывается несколько окарикатуренным отражением действительных событий глобального масштаба, которые направляются отсюда же4.
195. ...веки убитого приподнялись, и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза.
Несовместимость мертвого лица и живых глаз очевидна (вспомним пример Б. Рассела круглые квадраты), и реакция Маргариты не удивительна.
Как видно из проанализированных примеров, «модализация» микропространства связана обычно с изменением даже не столько его физических, сколько логических свойств: несовместимостью масштаба событий и места, где они происходят, переход локума в другую логическую категорию (в данном случае — субъекта), приобретение логически противоречивых свойств. Можно сказать, что таким образом утверждаются не столько иные законы природы, сколько множественность логик: что несовместимо с одной логикой, совместимо с другой, и таким образом логически возможно.
Итак, рассмотрены «объективные» характеристики физического пространства. Следующие два раздела посвящены его перцептивным характеристикам.
• Неопределенный локум
Снова модальные различия объясняются тем, что действительность воспринимается разными модальными субъектами.
196. Маргарите показалось, что она пролетела где-то, где видела в громадных каменных прудах горы устриц. <...> Потом где-то она, уже переставая что-либо соображать, видела темные подвалы, где горели какие-то светильники, где девушки подавали шипящее на раскаленных углях мясо, где пили из больших кружек за ее здоровье.
197. Лица их стали грязно-бурыми от волнения, когда в зал влетела Маргарита со своею свитой, в которой откуда-то взялся Азазелло.
198. Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца — Степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится.
199. Блуждая глазами, Иван Савельевич заявлял, что днем в четверг он у себя в кабинете в Варьете в одиночку напился пьяным, после чего куда-то пошел, а куда — не помнит, где-то еще пил старку, а где — не помнит, где-то валялся под забором, а где — не помнит опять-таки.
Когда модальный субъект — Маргарита, это реальное восприятие (характерна замена неопределенных местоименных наречий на относительные). В других же случаях — восприятие либо отсутствует, как у Степы (причем относительное местоименное наречие в этих предложениях играет разные роли: во внутренней речи Маргариты слово где присоединяется к наречию или к существительному, обозначающим место, и придаточное места наполняет это пространство предметами, конкретизирует его, а во внутренней речи Степы это изъяснительное придаточное, присоединенное к сказуемому не мог понять), либо герой пытается солгать и сослаться на то же самое состояние, как Варенуха. Таким образом, на балу у сатаны сама реальность такова, что не может быть воспринята полностью, а в остальных случаях персонаж не в состоянии (или якобы не в состоянии) ее воспринять.
• Нелокализованность
Остановимся на мотиве отсутствия. Воланд как будто бы есть, но обнаружить его присутствие или какие-либо документы, свидетельствующие о его появлении в Москве, невозможно, причем в каждом следующем фрагменте существование «черного мага» становится все менее очевидным. В контексте (200) его можно принять за эксцентричного иностранца, и его поведение всего лишь несколько странно, а (203—204) заставляют усомниться в его существовании и в физической реальности, и в любой другой. Ставится под сомнение и факт восприятия, и факт существования.
200. — А где же ваши вещи, профессор? — вкрадчиво спрашивал Берлиоз, — в «Метрополе»? Вы где остановились?
— Я? Нигде...
201. И действительно, ни в папках бухгалтерии, ни у финдиректора, ни у Лиходеева, ни у Варенуха никаких следов договора нет.
202. Однако все эти мероприятия никакого результата не дали, и ни в один из приездов в квартиру в ней никого обнаружить не удалось, хотя и совершенно понятно было, что в квартире кто-то есть, несмотря на то, что все лица, которым так или иначе надлежало ведать вопросами о прибывающих в Москву иностранных артистах, решительно и категорически утверждали, что никакого черного мага Воланда в Москве нет и быть не может.
203. Решительно нигде он не зарегистрировался при приезде, никому не предъявлял своего паспорта или иных каких-либо бумаг, контрактов и договоров, и никто о нем ничего не слыхал!
То же самое происходит и в следующем фрагменте. Более того, здесь противоречие усугубляется тем, что и видит, и не видит Могарыча один и тот же персонаж.
204. Она [Аннушка. — С.Л.] легла животом на площадку и высунула голову во двор, ожидая увидеть на асфальте, освещенном дворовым фонарем, насмерть разбившегося человека с чемоданом. Но ровно ничего на асфальте во дворе не было.
Отсутствие предмета чаще всего определяется по отношению к какому-либо месту. Но в данном случае, поскольку этот мотив связан с московским миром, локальные детерминанты в подобных фрагментах связаны и с особенностями картины мира москвичей и обусловленными этим особенностями их восприятия действительности: если предмета нет в пределах досягаемости, значит, его не может быть вообще; и поскольку реальность может быть только одна, то если предмета нет в ней, значит, нет нигде.
3.2.2. Метафорический локум
Метафорическое пространство совмещает в себе черты воображаемого и физического мира, иными словами, находится на грани реального и возможного миров.
205. Через несколько секунд он, оседланный, летел куда-то к черту из Москвы, рыдая от горя.
206. — Когда же Лиходеев едет в Ялту?!
— Да он уже уехал, уехал! — закричал переводчик, — он, знаете ли, уж катит! Уж он черт знает где!
207. И было в полночь видение в аду.
208. ...раз, два... Меркурий во втором доме... Луна ушла... Шесть — несчастье... Вечер — семь...
В первых трех фрагментах обыгрывается метафорическое значение слов с мнимым денотатом, и референция этих слов к реальному или возможному объекту зависит от точки зрения модального субъекта. Модальная многозначность здесь возникает из-за несовпадения правил кодирования, которыми пользуется адресант, с правилами декодирования, которыми пользуется адресат, о чем было сказано в 1-й главе. Сложнее четвертый пример. К группе «метафорическое пространство» он отнесен условно: имеет ли слово дом в данном случае метафорическое значение, зависит от точки зрения модального субъекта. Интересно здесь то, что Воланд связывает, казалось бы, никак не связанные друг с другом события в разных (и очень удаленных друг от друга) местах. А не связаны они, с точки зрения Берлиоза, потому, что для него ясны связи в реальности только физического характера. В данном же случае небо — пространство и физическое, и нефизическое, то есть это реальности разного порядка.
3.2.3. Воображаемый локум
209. Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золотыми трубами в руках подводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям. У этих дверей спутники сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал:
— Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту.
210. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге.
О том, что это пространство воображаемое, говорят слова во сне, сновидение и частица будто бы (относящаяся скорее к речи повествователя). Однако в первом случае, несмотря на фантастические подробности, сон Никанора Ивановича удивительно похож на реальность: он наполнен вполне конкретными предметами и московскими реалиями тех лет; есть в нем даже один реальный персонаж. Во втором же примере то, что происходит во сне, потом происходит и в действительности, причем не в древнем Ершалаиме, а в вечности, то есть сон становится входом в иную, высшую реальность. Кроме того, в главной предикативной единице предыдущего предложения пропущен модусный глагол, и глаголы физического действия (глаголы перемещения!) воспринимаются как обозначения реальных действий — по существу, тот же прием, который использует В. Набоков (подробнее см. в следующем параграфе). Таким образом, М. Булгаков снова играет на совмещении двух пространств, снова реальный и воображаемый мир сливаются воедино: ведь реальность для человека — это реальность его восприятия.
3.2.4. Модально неопределенный локум
211. ...отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!
Модальный статус этого пространства установить невозможно, так как неизвестна степень метафоричности высказывания Воланда и в дальнейшем этот локум не упоминается. И собеседникам Воланда, и читателю, таким образом, дается свобода осмысления этого высказывания. Однако где бы ни находилось упомянутое место, ответ Воланда явно двупланов: он возникает как реакция на предложение Ивана отправить Канта на Соловки. Фразеологизм же места не столь отдаленные (ФС) был известен современникам Булгакова. Но в контексте данного исследования важно, что каково бы ни было упомянутое пространство, оно подается через локальные, а не ментальные номинации.
3.2.5. Таким образом, об определенном модальном статусе того или иного пространства в романе М. Булгакова и, следовательно, об определенном модальном статусе происходящего в нем события говорить не приходится. Однако в целом все эти события происходят в реальности — либо реальности физической, либо приобретающей характер физической. Границы между разными реальностями романа существуют, но они прозрачны, и одно пространство легко приобретает характеристики другого. Можно считать, что семантика локальных детерминантов и присловных распространителей в контексте данного романа выполняет миропорождающую функцию. Однако подчеркнем: модальная неопределенность локумов в романе связана не столько с «объективными» факторами, сколько, прежде всего, с точкой зрения модального субъекта. Выше было показано, как при кажущемся совпадении языковых единиц могут быть различны выражаемые ими модальные значения и насколько характер взаимодействия модальности и пространства зависит от того, кто это пространство видит. И обусловленность эта настолько сильна, что хотя модальный потенциал высказывания различается в зависимости от использования в нем языковых единиц с «объективной» или «перцептивной» семантикой, все же даже в высказывании с детерминантом, называющим «объективный» локум, перцептивные факторы оказываются очень значимыми.
3.3. Темпоральная семантика
Данный раздел будет посвящен детерминантам как главному языковому средству, формирующему временные координаты возможных миров романа. Основное противопоставление здесь — время и вечность. Представляется, что в романе эти понятия интерпретируются в традиционно богословском ключе: время — мера земного бытия5. Только время может измеряться количественно, и только во времени могут происходить изменения. Вечность же — область существования вневременных высших сил, следовательно, статична. Однако подчеркнем, что различие временных свойств миров в романе Булгакова — не только и не столько физическое различие, сколько два ощущения времени, органичные для того или иного модального субъекта, — линейное и циклическое. События, происходящие во времени, воспринимаются либо как уникальные, либо как повторяющиеся (вспомним монолог Воланда в Варьете).
С точки зрения номинативных возможностей языковых единиц выделим две основные группы детерминантов: те, которые обозначают временные промежутки и моменты времени (независимо от их синтаксической и морфологической природы), и наречия. Первая группа дает объективную характеристику времени как части художественной реальности, во второй же, как нам представляется, из-за большого количества дейктических и оценочных элементов сильнее выражен перцептивный аспект, прежде всего потому, что основной объем изученного материала составляют дейктические наречия.
3.3.1. Время и вечность в романе М. Булгакова
Временные промежутки, моменты времени
Поскольку в данном разделе рассматриваются языковые единицы, называющие отрезки времени, главным основанием для противопоставления служит соотношение времени и вечности. Следовательно, снова мы обращаемся к описанию обыденного и сакрального мира — на этот раз с временной точки зрения.
Московский мир
Обозначение конкретных временных промежутков, таких, как час, год, минута, день недели, число (за исключением кратких — секунда или мгновение), характерно для реально-проективного дискурса. В этом видится попытка субъекта как-то закрепиться в некотором промежутке времени и тем самым найти определенное место в реальности. Попытка эта всякий раз проваливается, очевидно, потому, что любой момент времени — всего лишь момент, который рано или поздно проходит, в отличие от вечности, которая статична и никогда не прекращается.
Вот, казалось бы, незаметное семантическое рассогласование детерминанта в настоящее время и грамматического прошедшего времени глагола владел.
212. А важно то, что в настоящее время владел этим домом тот самый МАССОЛИТ, во главе которого стоял несчастный Михаил Александрович Берлиоз до своего появления на Патриарших прудах.
Подобное высказывание вызывает сомнение даже с точки зрения языковой правильности. Обратимся к словарной дефиниции: Настоящий. 1. Теперешний, совершающийся сейчас, в данное время; противоп. прошедший и будущий. В настоящее время, В настоящую минуту, В настоящем году. Подчеркнутые дейктические элементы и семантическая оппозиция, приведенные в толковании этого слова, думается, недвусмысленно указывают на невозможность перенести референт этого выражения в прошлое. А между тем несовпадение временных планов не ограничивается этой грамматической тонкостью: в том же высказывании упоминается Берлиоз, которого, как уже известно читателю, больше нет, а дальше следуют иронически-ностальгические дифирамбы былому великолепию ресторана. Таким образом, хотя дальнейшая судьба «Дома Грибоедова» становится известной лишь в последних главах романа, здесь она уже предсказана.
Указание на временной промежуток может иметь и иную модальную функцию: локализация во времени оказывается локализацией в определенном возможном мире, который, таким образом, становится критерием восприятия всех событий. Это особенно очевидно в следующих контекстах:
213. За двенадцать лет своей деятельности в театрах Варенуха видал всякие виды, но тут он почувствовал, что ум его застилается как бы пеленою, и он ничего не сумел произнести, кроме житейской и притом совершенно нелепой фразы:
— Этого не может быть!
214. Но в тридцатилетней практике бухгалтера не было случая, чтобы кто-нибудь, будь то юридическое или частное лицо, затруднялся бы принять деньги.
Действительность и поведение людей настолько противоречат представлениям модального субъекта, — в обоих случаях человека, знающего этот круг и нормы, которым в нем следуют (не говоря уже о законах природы, которые во втором случае явно нарушены), — что отменяются преимущества опыта, нажитого за долгие годы (отметим, что названо точное количество лет).
В романе есть эпизоды, когда производится попытка «запротоколировать» события, точно отметив, когда они происходят, и тем самым как будто прикрепив их к реальности.
215. И вот два года тому назад начались в квартире необъяснимые происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать.
Однажды в выходной день явился в квартиру милиционер, вызвал в переднюю второго жильца (фамилия которого утратилась) и сказал, что того просят на минутку зайти в отделение милиции в чем-то расписаться. Жилец приказал Анфисе, преданной и давней домашней работнице Анны Францевны, сказать, в случае если ему будут звонить, что он вернется через десять минут, и ушел вместе с корректным милиционером в белых перчатках. Но не вернулся он не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся.
Здесь несколько языковых единиц (синтаксем, словосочетаний) со значением времени. Словоформа на минутку называет время метафорически, остальные обозначают конкретные временные промежутки. Важен здесь порядок следования: исходный пункт — два года назад — указывает время, когда началась цепь событий, затем однажды в выходной день обозначает время данного события; метафора на минутку заменяется словосочетанием через десять минут, называющим более долгий (и не метафорический, а конкретный) отрезок времени, и, наконец, время отменяется наречным словосочетанием вообще никогда (о функциях слова никогда в тексте романа см. ниже). Этот фрагмент очень наглядно показывает близость для определенного сознания таких явлений, как нечистая сила и ОГПУ: странные отношения со временем и у тех, и у других.
В следующих двух фрагментах бросается в глаза противопоставление известного и неизвестного.
216. Были ли эти силуэты или они только померещились пораженным страхом жильцам злосчастного дома на Садовой, конечно, с точностью сказать нельзя. Если они были, куда они непосредственно отправились, также не знает никто. Где они разделились, мы также не можем сказать, но мы знаем, что примерно через четверть часа после начала пожара на Садовой, у зеркальных дверей торгсина на Смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом костюме и с ним черный крупный кот.
217. Это, конечно, сомнительно, чтобы дело было именно так, но чего не знаем, того не знаем.
Но знаем, что ровно через минуту после происшествия на Смоленском и Бегемот и Коровьев уже оказались на тротуаре бульвара, как раз напротив дома грибоедовской тетки.
Неизвестными оказываются события или их окончания, а также поведение действующих лиц, т. е. как раз собственно необходимая информация. Это неизвестное повествователь пытается компенсировать точным указанием времени, когда события происходили. Интересно, что модальный субъект в данном случае — не кто-либо из москвичей, а повествователь, который в оказывается отнюдь не всезнающим. Представляется, что роль этого не знаем двойная. С одной стороны, автор здесь не возвышается над созданной им реальностью, а погружен в нее, как и его герои, значит, полностью для него этот мир непознаваем. С другой стороны, автор надевает маску (как в эпилоге, где сообщается о ходе следствия), и его ирония одновременно и сближает его с москвичами, пытавшимися понять, что же произошло, и отстраняет от них.
Далее опишем попытку москвичей преодолеть время.
218. В одну секунду была открыта парадная дверь в квартиру № 50, и все шедшие оказались в передней, а хлопнувшая в это время в кухне дверь показала, что вторая группа с черного хода подошла также своевременно.
Заметим, что в нашем материале имеются еще шесть фрагментов с детерминантами, в которых есть слова секунда, мгновение, но они связаны уже с носителями игрового дискурса и их властью над временем. Речь об этом пойдет ниже. Здесь отметим лишь то, что в таких контекстах указанные существительные встречаются в основном с предлогом через (он есть и в фрагментах, повествующих о похождениях Коровьева и Бегемота, которые приведены выше), а вошедшие в квартиру действуют в одну секунду. Разница видится в том, что Воланд и его свита — над временем, а названные (т. е., кстати, наоборот, неназванные) персонажи — внутри него. Первые могут отменить время (заметим, что в фрагменте, где действует Маргарита, а не потусторонние силы, этого не происходит), вторые — лишь сжать его. Напомним, что оперативность сотрудников органов ни к чему не привела.
Точное указание на время в московском дискурсе появляется и в связи с мотивами лжи и недостоверности восприятия, столь характерными для изображения этого мира.
219. Блуждая глазами, Иван Савельевич заявлял, что днем в четверг он у себя в кабинете в Варьете в одиночку напился пьяным, после чего куда-то пошел, а куда — не помнит, где-то еще пил старку, а где — не помнит, где-то валялся под забором, а где — не помнит опять-таки.
220. Римский утверждал, что никакой Геллы в окне у себя в кабинете ночью он не видел, равно как и Варенухи, а просто ему сделалось дурно, и в беспамятстве он уехал в Ленинград.
Во втором фрагменте это, строго говоря, точное указание не столько на время, сколько на всю совокупность обстоятельств события — и временных, и пространственных. Конечно, все вместе они создают картину неправдоподобную, и единственное правдоподобное объяснение — именно то, которое дает Римский.
Заметим, что персонажи не просто лгут, а лгут, давая официальные показания. Обратим внимание на предикаты пропозициональной установки:
Заявлять / заявить.
Публично, официально сообщить, объявить, сказать что-н. в письменной и устной форме (книжн.) (СУ)
Ставить в известность о чем-л., что для говорящего является решенным, принятым, реально существующим и т. п. (АСС)
Утверждать.
Свидетельствовать, настойчиво говорить. (СУ)
Настаивать на чем, уверять в истине чего. (СД)
Подчеркнутые семы так или иначе указывают на намерения говорящего убедить адресата в истинности сообщения. Но кто этот говорящий? Роль глаголов заявлял и утверждал, как и любых глаголов, вводящих косвенную речь, двойственна: используя их, повествователь, во-первых, эксплицирует коммуникативные намерения персонажа, во-вторых, дает читателю ключ к прочтению данного сообщения как сообщения определенного типа. Поэтому представляется, что использование таких слов — это экспликация коммуникативных намерений не столько персонажей, сколько дискурса, в рамках которого они говорят (или действуют?). Таким образом, перед нами типичные для романа примеры: несомненная реальность происшедшего — с одной стороны, и мощные средства деловой разновидности реально-проективного дискурса, используемые для того, чтобы эту реальность отменить — с другой.
Наконец, последний пример «войны со временем», которую ведут носители реально-проективного дискурса, — нелокализованность во времени и пространстве:
221. Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца — Степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится.
Степа первым делом, естественно, старается понять, где и когда он находится. И то, что ни временных, ни пространственных координат он не находит, — следствие не только похмелья, а его легкомысленного отношения к жизни.
Рассмотренные примеры позволяют сделать вывод, что для москвичей время предстает как линейное и конкретное. Знание точной даты события важно для них потому, что дает возможность найти место этого события в реальности. И этим знанием подменяется действительное знание о событиях, т. е. именно о реальности. Темпоральные детерминанты и присловные распространители такого рода появляются там, где события надо объяснить, но, поскольку объяснить их невозможно, они только регистрируются.
Мир Воланда
Вечность соотнесена с миром Воланда. Вместо конкретных единичных дат здесь появляются названия времени суток, времени года — цикличных временных промежутков. Вечность, вместе с тем, соотносится и с игровым дискурсом. Покажем, как это происходит.
222. Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина.
Знаменитый зачин «Мастера и Маргариты» — почти обычный, эпически спокойный зачин классического романа, где сообщается о месте и времени действия, и далее следует характеристика действующих лиц. Однако нельзя не заметить, насколько подробны здесь пространственные и временные характеристики. Можно заподозрить здесь и некую игру, некое нарочитое сгущение деталей: перед нами два обыкновенных персонажа, о которых может рассказать обычный роман, однако обыденность и, если так можно выразиться, предметная плотность начала романа оказывается обманчивой, и первое, что говорит об этом, — как раз темпоральные детерминанты в зачине. Время и пространство «сужается», конкретизируется с помощью уточняющих членов предложения. Это естественно: сейчас и возникает возможный мир художественного произведения и определяются пространственно-временные границы художественной реальности. Тут же у читателя появляется ожидание событий неожиданных и необычайных: наречие однажды и словосочетание небывало жаркий настраивают на это. Однако относятся эти слова, указывающие на неповторимость, к явлениям повторяющимся: времени года и времени суток. Так сталкиваются два мира романа: невероятное в мире москвичей уже много раз было и будет в мире Воланда.
Еще раз напомним контекст (27) — на этот раз для того, чтобы указать на словесную игру Воланда как на средство объединить два мира романа во временном отношении: для Берлиоза история — наука о человеческом прошлом, о том, что уже было и закончилось: он говорит о бесконечной повторяемости одного и того же мифа, — но повторяемости в прошедшем. Поскольку для Воланда время циклично, в его представлении у истории есть и настоящее (сегодня), и будущее (форма будущего времени глагола).
223. И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения.
В данном случае слово полночь (одна из самых частотных темпоральных синтаксем в модальной функции), обозначающее реальное время, усиливает метафорическое звучание слова ад. Снова пересекаются время и вечность, реальное и воображаемое. Напомним, что эти два модуса пересекаются и дальше: о реальном человеке, имеющем будничную профессию (который, тем не менее, появляется как видение), существует романтическая и зловещая легенда, которую тут же вспоминает перепуганный швейцар, и перед его мысленным взором возникает зримый образ этой легенды.
Выше было сказано, что конкретные обозначения коротких временных промежутков могут встречаться в фрагментах, описывающих мир Воланда, и говорить о его [Воланда] власти над временем. Приведем три из них.
224. По прошествии нескольких секунд далеко внизу, в земной черноте, вспыхнуло новое озеро электрического света и подвалилось под ноги летящей, но тут же завертелось винтом и провалилось в землю. Еще несколько секунд — такое же точно явление.
225. Через несколько секунд он, оседланный, летел куда-то к черту из Москвы, рыдая от горя.
226. Через секунду, не понимая, как это случилось. Маргарита оказалась в той же комнате с бассейном и там, сразу заплакав от боли в руке и ноге, повалилась прямо на пол.
Укажем явление, характерное для очень большой части материала, отобранного для раздела о временных детерминантах. Грамматический субъект в таких высказываниях, по существу, пассивен: движения огней в темноте на самом деле нет, а есть движение летящей навстречу им Маргариты; в остальных же случаях человек выступает как объект действия, не только не влияя на происходящее, но и не полностью сознавая его (заметим и очередное появление словоформы к черту, снова играющей немаловажную роль; в данном случае явление материализации слова с мнимым денотатом не столь очевидно, но тем не менее герой действительно летит на шабаш; этот фразеологизм находится на грани авторской и несобственно-прямой речи).
Рассмотрим диалог Берлиоза и Воланда:
227. — Вы... Вы сколько времени в Москве? — дрогнувшим голосом спросил он.
— А я только что сию минуту приехал в Москву.
Берлиоз задает вопрос о длительности, но ответ получает о результате, причем эта результативность усилена наличием в высказывании Воланда двух временных детерминантов, из которых достаточно было бы и одного. Заметим, что это именно диалог, т. е. непосредственное столкновение двух картин мира.
Как известно, Воланд может сжимать время, но может и растягивать его: ведь «праздничную полночь приятно немного и растянуть».
Итак, анализ временных детерминантов, называющих промежутки и моменты времени, позволил выделить два типа восприятия времени, характерные для модальных субъектов, соотнесенных с различными возможными мирами романа: время линейное и время циклическое. Ниже рассматривается взаимодействие этих типов.
Конкуренция линейного и циклического времени
Поскольку весь роман «Мастер и Маргарита» построен на пересечении разных реальностей, вполне естественно сосуществование и пересечение линейного и циклического времени. На сюжетном уровне это проявляется в повторении (правда, на ином уровне и при других обстоятельствах) многих мотивов и ситуаций в разных временах романа [Гаспаров 1993], а на языковом уровне — в том, что некоторые фрагменты текста содержат языковые единицы, указывающие и на линейное, и на циклическое время. Самый характерный пример в этом отношении — история Понтия Пилата. Отметим прежде всего то, что смертный приговор Иешуа и его казнь — единственное в романе событие, имеющее абсолютную, а не по отношению к романному времени, дату — четырнадцатое нисана. Естественно, читатель легко может установить и год, и век. С этого дня начинается, во-первых, история «путаницы, которая будет продолжаться очень долгое время», во-вторых, бессмертие Пилата. Особость этого дня, его положение некоей точки отсчета, после которой уже ничего нельзя исправить, много раз подчеркнута. Вспомним хотя бы неясные мысли о бессмертии, которые приходят Пилату в момент приговора. Очень выразителен следующий фрагмент:
228. Ему [Пилату. — С.Л.] ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор.
Обратим внимание, как много здесь показателей времени: на него указывает не только наречное словосочетание сегодня днем, но и прилагательные вечерние (еще усиленное прилагательным теперешние) и утренний. Сегодня указывает на точку во времени, прилагательные, образованные от названий времени суток, говорят о попытке что-то вернуть. Важным, таким образом, оказывается даже не день, а конкретный момент этого дня, и момент этот — тот, когда Пилат становится пленником времени.
Наказан он именно за то, что единственный раз в жизни предпочел сиюминутное (карьеру и собственную жизнь) вечному (справедливости и милосердию)6, и таким образом согрешил и против времени тоже. Он выбрал сохранить себе жизнь, но поэтому ему оказалась недоступна смерть, т. е. переход в вечность, и он оказывается в застывшем и растянувшемся времени.
229. Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница.
Итак, назван конкретный период времени, в течение которого с героем ничего не происходит, и названо явление, повторяющееся в течение этого периода. В полнолуние герой мысленно возвращается в ночь после казни Иешуа и размышляет о том же, что и тогда. В вечность же Мастер его отпускает (т. е. дает свободу), как впоследствии кто-то отпускает и его самого. Это отражается и на грамматическом уровне: глаголы несовершенного вида в настоящем и прошедшем времени заменяются глаголами совершенного вида.
Не менее выразительный фрагмент — момент смерти Берлиоза.
230. Еще раз, и в последний раз [перед Берлиозом. — С.Л.] мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно.
В детерминантах еще раз и в последний раз сочетаются циклическое и линейное время; еще раз луна мелькает для всех, а в последний раз — для Берлиоза. Для героя, как известно, существует только время, поэтому его жизнь в этот момент прекращается и не становится достоянием вечности. Поэтому для него заканчивается и все, что происходило и будет происходить в мире.
Показателен в этом отношении и разговор Мастера и Азазелло: детерминант каждый день — показатель цикличности — встречается один раз в отрицательном высказывании, а другой раз в условном наклонении. Поскольку Мастер — обычный человек, его удел — время, и встреча с вечностью для него явление уникальное.
Да, впрочем, меня и нельзя строго винить за это — ведь не каждый же день встречаешься с нечистой силой!
231. — Еще бы, — подтверждал Азазелло, — если бы каждый день, это было бы приятно!
Наконец, последние страницы романа — завершение истории Иванушки Бездомного.
232. Он знает, что в молодости он стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился. <...> И когда наступает полнолуние, ничто не удержит Ивана Николаевича дома. Под вечер он выходит и идет на Патриаршие пруды.
Ясно, что он утратил многое из того, что узнал и понял после встречи с Мастером и Воландом, но она не прошла для него бесследно. Другой мир все-таки напоминает о себе. Детерминант в молодости называет конкретный — и завершившийся — период времени; поэтому события, которые тогда происходили с Бездомным, тоже закончились и получили «должную» оценку»; так это формулирует профессор Понырев для себя; но вопреки этому происходит встреча с вечностью, обозначенная детерминантами каждую весну в полнолуние и детерминантное придаточное когда наступает полнолуние. Характерно, что и грамматическое время меняется с прошедшего на настоящее.
Представляется, что подобное пересечение представлений о времени, учитывая модальный характер различия миров в тексте романов, можно считать одним из средств выражения модальной двойственности. Конкуренция линейного и циклического времени, как было сказано выше, отражает различие картин мира разных модальных субъектов. Но ведь образ мира, существующий в чьем-либо представлении — тоже возможный мир. И получается так, что, действительно, «каждому достается по его вере» и каждый живет в действительном мире в той или иной мере по законам созданного им мира возможного.
Вовлечение
Остановимся на очень характерном для М. Булгакова приеме сопряжения разных возможных миров.
233. В то время, как случилось несчастье с Никанором Ивановичем, недалеко от дома № 302-бис, на той же Садовой, в кабинете финансового директора Варьете Римского находились двое: сам Римский и администратор Варьете Варенуха.
В данном высказывании важны и временной, и пространственный детерминанты. Читатель пока еще не знает, что за герои перед ним и как они связаны с основной линией повествования; но, устанавливая временное единство между этими фактами, автор устанавливает и единство сюжетное, а в данном случае — еще и пространственное (обратим внимание на подчеркнутые слова): в орбиту деятельности Воланда и его свиты вовлекаются все новые и новые персонажи. Назовем это приемом вовлечения. Формально вовлечение выражается чаще всего конструкцией в это (самое) время, в тот (самый) день, когда... или наречием тут. В нашем материале 16 таких примеров (не считая высказываний с наречием тут, которое будет проанализировано ниже) из 17, имеющихся в тексте: лишь за одним исключением они выступают в роли модального оператора.
Иногда связи устанавливаются самые неожиданные. Например, известно, что на самом деле по приказу Воланда «куда надо» под именем Тимофея Квасцова звонил Коровьев. Однако когда Никанора Ивановича приходят арестовывать, происходит следующее:
234. Тут он [Никанор Иванович. — С.Л.] ослабел и опустился на стул, очевидно, решив покориться неизбежному.
В это время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке лестницы припадал к замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом, то глазом, изнывая от любопытства.
В главе 30-й, в эпизоде разговора Мастера и Маргариты сначала о романе, потом об их дальнейшей судьбе, подобный прием появляется дважды, т. е. можно говорить, что плотность его использования достаточно высока.
235. Разговор этот [о грозе над Ершалаимом. — С.Л.] шел на закате солнца, как раз тогда, когда к Воланду явился Левий Матвей на террасе.
236. И в этот самый момент [после спора о том, позаботится ли Воланд о Мастере и Маргарите] в оконце послышался носовой голос...
Представляется очень важным, что Булгаков использует именно этот прием: неоднократно подчеркивалось, что хотя и модальные, и временные, и физические различия между мирами романа очень велики, на самом деле все это части единого мира, в котором все взаимосвязано.
3.3.2. Наречия
Напомним, что наречия выделены в отдельную группу временных детерминантов, поскольку «перцептивный» аспект их семантики, как правило, сильнее «объективного». В предыдущем разделе было показано, что те или иные точные названия временных отрезков тоже опосредованы выбором модального субъекта, но это все-таки текстовая, а не языковая особенность. Большинство временных наречий, которые в романе используются как модальные операторы, в силу особенностей их значения уже можно рассматривать как эгоцентрические элементы языка [Падучева 1996]. Поэтому и в формировании текстового поля модальности, и в создании системы возможных миров романа им должна принадлежать особая роль.
Дейктические наречия
Теперь — сейчас
Наречия теперь и сейчас — почти полные синонимы, и в СУ одно слово толкуется через другое:
Теперь. В настоящее время, ныне, сейчас. || То же в сравнении с предшествующим моментом, прежним временем.
Сейчас. 3. В настоящее время, теперь.
Отметим различие, на первый взгляд несущественное: у слова теперь есть оттенок сравнения с другим временем. Приведем толкование из АСС, фиксирующего различие лексического значения этих слов, связанное с идеей длительности / мгновенности: Слово теперь чаще употребляется по отношению к настоящему, текущему моменту, а сейчас — по отношению к данному, настоящему моменту. (Те же наблюдения сделаны и Е.С. Яковлевой [Яковлева 1994].)
На этих различиях и основаны особенности употребления наречий теперь и сейчас в тексте романа. Противопоставление связано с различным отношением ко времени. В московском мире существует только данный момент, как существует только данная реальность, время не воспринимается как непрерывное. (С этим связано и неприятие романа Мастера.) Для повествователя, Мастера и Маргариты конкретный момент времени — часть временной последовательности; происходящие в нем события обусловлены предшествующими и могут быть осмыслены лишь в сопоставлении с ними7.
Наречие сейчас связано с московским миром: там, где оно употребляется, субъектами восприятия выступают москвичи и действие происходит в московском пространстве.
237. Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он [Коровьев. — С.Л.] был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки.
В данном случае отметим еще противопоставление наречий тогда и сейчас. Мир очень сильно изменился за то время, что литераторы просидели на скамейке в обществе Воланда, причем изменился не в глазах Берлиоза, а объективно. Думается, здесь сливаются два субъекта восприятия: Берлиоз и повествователь. В пользу последнего утверждения говорит и детерминант в начинающихся сумерках, которым задается двойственность восприятия (напомним пример из следующей главы романа с детерминантом в лунном, всегда обманчивом, свете.)
Наречие теперь связано с сакральным пространством (и с названным выше «длительным» компонентом в значении этого наречия в отличие от «точечного» сейчас), и субъектами восприятия выступают повествователь или Маргарита. Сакральным, естественно, становится не только пространство, но и время. Так, в приводимом ниже примере речь идет об изменениях в ювелиршином квартире, связанных с началом бала у сатаны.
238. Наконец вылетели на площадку, где, как поняла Маргарита, ее во тьме встречал Коровьев с лампадкой. Теперь на этой площадке глаза слепли от света, льющегося из хрустальных виноградных гроздьев.
Все остальные употребления слова теперь встречаются в эпизоде полета Мастера, Маргариты и Воланда над землей. Контексты эти настолько выразительны, что представляется целесообразным привести их лишь с самым общим комментарием:
239. Вряд ли теперь узнали бы Коровьева-Фагота, самозванного переводчика при таинственном и не нуждающемся в переводах консультанте, в том, кто теперь летел непосредственно с Воландом по правую руку подруги мастера. На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом.
240. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, де-моном-пажом, лучшим шутом, который существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.
241. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как демон безводной пустыни, демон-убийца.
242. Волосы его белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она летела по ветру. Когда ветер отдувал плащ от ног мастера, Маргарита видела на ботфортах его то потухающие, то загорающиеся звездочки шпор.
Нельзя не обратить внимание не только на наличие слова теперь, но и на его высокую частотность. Употребление этого слова связано и с мотивом преображения, обретением истинного обличья — уже навсегда: наступает вечность.
Представляется, что у наречий сейчас и теперь есть еще одно различие. Его, по-видимому, не могут зафиксировать словари (поскольку это различие тесно связано с контекстом), но оно прекрасно иллюстрируется приведенными здесь примерами: оба наречия могут указывать на изменения в реальности, но сейчас связано с изменениями временного характера, а теперь — с изменениями, наступившими навсегда. Слово теперь, в отличие от сейчас, не предполагает будущего.
Теперь — когда-то
С наступлением вечности связана отмена времени, обозначенного наречием когда-то. Можно считать, что в контексте времени / вечности противопоставлены и теперь / сейчас, и теперь / когда-то:
243. Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил <...> И рыцарю пришлось после этого прошу-тить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты.
Здесь противопоставлены когда-то и сегодня — нелокализованное во времени прошлое, продолженное на неопределенное время, обозначенное словосочетанием немного больше и дольше, но теперь переставшее быть реальностью, и реальное настоящее. Возможно, наречие сегодня — недейктическое! — используется для того, чтобы показать неповторимость этого момента. (Обратим внимание на исчезновение дейктических наречий в последних фрагментах нашей подборки, где говорится об обретении героем вечного приюта. Ведь дейксис — это определение места предмета или события по отношению к чему-то, а в вечности все имеет постоянные координаты.)
244. — Отпустите его, — вдруг пронзительно крикнула Маргарита, как кричала когда-то, когда была ведьмой.
Этот пример показывает, что когда-то — наречие, обычно указывающее на далекое прошлое8, — здесь не имеет такого значения: ведь Маргарита была ведьмой и накануне — по отношениям внутри времени, — и одновременно давным-давно — по отношению времени / вечности.
Никогда
Напомним, что анализ высказываний с семантикой пространственной нелокализованности позволил выявить функцию, которую назовем здесь функцией «универсализации»: с точки зрения москвичей, если предмет не существует в московском пространстве, то он не существует вообще. Функция временной нелокализованности в двух первых приводимых высказываниях представляется сходной:
245. Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса.
246. Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых.
247. уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия, как на исторический источник...
Отрицательные временные наречия употребляются в обычном для них усилительном значении, т. е. важны не столько они сами, сколько те компоненты, которые они усиливают. Уже эта ориентация не на референт, а на само высказывание придает их употреблению дискурсивный характер. Обусловлено это использование пересечением двух коммуникативных стратегий — de dicto и de re: решается вопрос о соотношении текста (мировоззренческой системы) и реальности. В первом примере аргументом (весьма характерным для московского мира с его ориентацией на слово, а не на реальность) становится отсутствие словесного свидетельства о существовании Иисуса в других текстах. Подмена понятий и некорректность аргументации состоит в том, что Берлиоз ссылается на документальные тексты (реально-проективный дискурс), критикуя текст художественный (игровой). В двух других фрагментах соотносятся уже не тексты, а текст и реальность (используется характерный оператор на самом деле). В первых двух фрагментах отрицательное наречие появляется в речи Берлиоза, что вполне закономерно. В третьем же случае ему неожиданно вторит Воланд. Но, как мы узнаем впоследствии, этих событий не никогда не было, а происходили они иначе. Возможно, это еще одно проявление коммуникативной стратегии мира Воланда, для которой слово жестко привязано к денотату и любая попытка разорвать эту связь, употребив иные языковые средства или описав те же события, но неточно, — ложь (напомним отповеди Бенгальскому и Андрею Фокичу). С другой стороны, это и один из случаев «перевода» с языка одного возможного мира на язык другого, каких немало в тексте романа: Воланд, применяясь к понятиям москвичей, не разъясняет тонких различий между текстом Евангелия и «реальной» историей Иешуа; он лишь констатирует то единственное, что объединяет его точку зрения с точкой зрения москвичей, хотя и с совершенно разных позиций. Таким образом, и в третьем высказывании в каком-то смысле можно говорить о функции «универсализации», выполняемой наречием никогда.
Всегда — тогда
Сначала рассмотрим стандартное словоупотребление, где всегда связано с временем, а тогда — с вечностью.
248. Так говорит он [Пилат. — С.Л] всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же — лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою.
В этом контексте следует различать тогда1 и тогда2. Обратим внимание на конкретизацию наречия тогда1: сначала обозначается расстояние во времени, затем, в уточняющей конструкции, — точная дата, с которой начинается для Пилата это всегда. (— Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? — спросила Маргарита.) Слово тогда2 используется здесь и в причинно-следственном значении (выскажем предположение, что так смещаются планы времени / вечности). Тогда2 — еще не самостоятельный модальный оператор (реализуется стандартное причинное значение), но поскольку в данном случае оно выступает в функции связки, и его синтаксическая роль близка к союзу, оно объединяет два модальных плана, маркированные наречиями всегда и тогда1).
Покажем другие употребления тогда2, где оно явно используется в качестве модального оператора.
249. Когда она взошла на него [возвышение. — С.Л.], она, к удивлению своему, услышала, как где-то бьет полночь, которая давным-давно, по ее счету, истекла. С последним ударом неизвестно откуда слышавшихся часов молчание упало на толпы гостей. Тогда Маргарита опять увидела Воланда.
250. — Михаил Александрович, — негромко обратился Воланд к голове, и тогда веки убитого приподнялись...
В первом случае налицо не только причинная обусловленность, но и четкая временная граница. Слово тогда появляется в тот момент, когда наступает полночь, и начинается качественно иное время (напомним, что эта полночь растянута настолько, насколько Воланд хочет ее растянуть). Даже Воланд в этот момент появляется в ином обличье. Во втором же фрагменте голова Берлиоза может ожить лишь тогда, когда Воланд обращается к ней. (Ведь слово тогда можно было бы опустить, и отношения причинно-временной обусловленности сохранились бы, но в данном случае они подчеркнуты.)
Тут
Самым частотным из дейктических наречий, выполняющих миропорождающую функцию в тексте романа, является слово тут. Назовем обстоятельства, обусловливающие его «поведение» в тексте. Во-первых, в прямом значении наречие тут указывает на пространство, а временное и условное значения — переносные. Поэтому при употреблении этого слова
во временном значении может сохраняться и его пространственный характер. Во-вторых, хотя семантически это слово более нейтрально, чем, например, никогда или когда-то (поскольку указывает на событие, совпадающее с другим по времени), оно выделяется стилистически в силу своей разговорной коннотации. В-третьих, появление наречия тут, так же, как, например, наречий тогда и тотчас, означает сопряжение двух ситуаций, которые потенциально могут относиться к разным возможным мирам. Следует отметить, однако, что появление в этом слове модальных сем обусловлено, скорее, контекстом.
В начале романа (до момента гибели Берлиоза) наречие тут встречается четырежды при использовании приема, названного выше «вовлечением». Покажем, как это происходит, на примере трех контекстов.
251. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.
Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки.
Здесь отметим еще появление присловных распространителей внезапно и на мгновение и необоснованный, а также союза но — характерных модальных операторов этой части романа.
252. «...Я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск...»
И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида.
В данном случае соотношение обратное: Берлиоз придумывает разумное объяснение своим ощущениям, а наречие тут указывает на событие, которым это объяснение опровергается.
253. Вожатая рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенно подпрыгнул, и с грохотом и звоном из окон полетели стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул — «неужели?..»
Интересно в данном случае появление ментально-локального детерминанта в мозгу, еще четче маркирующего смену денотативного пространства, и появление фантомного субъекта кто-то, уже рассмотренное при анализе высказываний с ментальными детерминантами.
Представляется важным, что во всех случаях (в отличие от фрагментов, проанализированных в разделе «Вовлечение») пересекаются в данном случае не реальное / ирреальное, а объективное / субъективное; здесь и проявляется перцептивность в семантике наречий по сравнению с другими единицами, имеющими модально-временное значение, — и наречие тут маркирует смену реального денотативного пространства на ментальное или наоборот: или за изложением объективной ситуации следует сообщение о ее восприятии Берлиозом, или последовательность обратная. Таким образом, хотя исчезает пространственная семантика, свойственная наречию тут в языке, это наречие — граница между пространствами, качественно разными. Немаловажно и то, что в первых двух фрагментах связь между фактами становится очевидной лишь по ходу дальнейшего чтения главы. Интересно, что этот миропорождающий оператор участвует в создании модального плана именно Берлиоза.
Есть, однако, такие примеры со словом тут и в дискурсе Маргариты:
254. И в эту дверь Коровьев тихо стукнул. Тут Маргарита взволновалась настолько, что у нее застучали зубы и по спине прошел озноб.
255. Маргарита, так как в плаще у нее не было кармана, уложила подкову в салфетку и затянула ее узлом. Тут что-то ее изумило. Она оглянулась на окно, в котором сияла луна, и сказала:
— А вот чего я не понимаю... Что же, это все полночь да полночь, а ведь давно уже должно быть утро?
Но здесь существуют немаловажные различия: во-первых, если Берлиоз испытывает ужас, то Маргарита — волнение; во-вторых, Берлиоз боится потому, что не понимает, а Маргарита — потому, что понимает. Второй пример особенно подчеркивает осознанное изумление Маргариты. Слово тут встречается при упоминании о растянувшейся полночи, о чем говорит луна в окне.
Наречие тут часто появляется в сочетании с союзом но:
256. Ничего не было видно, как в подземелье, и Маргарита невольно уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Но тут вдалеке и вверху замигал огонек какой-то лампадки и начал приближаться.
257. Ее поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры может поместиться необыкновенная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная лестница. Но тут подъем кончился, и Маргарита поняла, что стоит на площадке.
258. Эти десять секунд показались Маргарите чрезвычайно длинными. По-видимому, они истекли уже, и ровно ничего не произошло. Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом.
259. Опять наступило молчание, и оба находящиеся на террасе глядели, как в окнах, повернутых на запад, в верхних этажах громад зажигалось изломанное ослепительное солнце.
Но тут что-то заставило Воланда отвернуться от города и обратить свое внимание на круглую башню, которая была у него за спиною на крыше. Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый.
Но, как известно, — союз, указывающий на неожиданное для субъекта соединение двух ситуаций, «нарушение нормального положения вещей» [Санников 1986]. Однако в данном случае но другое. Устанавливая отношения не внутри предложения, а между ними (а в одном случае даже между абзацами), союз но в данном случае обозначает начало некоторого нового состояния, а именно — встречи с потусторонним миром, с высшими силами или их представителем9. В каком-то смысле можно говорить даже о начале новой реальности. Поэтому представляется существенным, что и модальными субъектами во таких фрагментах выступают не москвичи, а те, для кого происходящее отнюдь не неожиданно (хотя и важно) — Маргарита и Воланд. Но тут — и это важно — принадлежит именно им, а не повествователю; доказательство этого — предикаты восприятия до начала ситуации, маркированной сочетанием но тут. Самое же главное, на что следует указать, — очень тесная связь между временным и пространственным тут. В самом деле, во всех четырех контекстах есть какие-либо именования локума (подчеркнуты); разграничить пространство и время здесь, конечно, можно, но все же представляется, что некоторая диффузность значения слова тут здесь прослеживается. Наконец, именно в сочетании но тут временная выделительность этого наречия особенно очевидна и заставляет обратить особое внимание на те факты, которые сообщаются в предложении, начинающемся с этих слов.
В заключение этого раздела обратим внимание на любопытное синтаксическое оформление высказывания, в котором соседствуют наречие тут и союз но.
260. — Колонка! Купорос! Одна побелка чего стоила, — и, заплакав, рявкнул: — Вон! — Тут он [Алоизий Могарыч. — С.Л.] бросился, но не дальше, вниз по лестнице, а обратно — вверх, туда, где было выбитое ногой экономиста стекло в окне, и через это окно кверху ногами вылетел во двор.
Глагол бросился в этом значении требует зависимого слова; однако вместо ожидаемого вниз появляется громоздкая конструкция, включающая и однородные (соединенные все тем же «неожиданным» но), и уточняющие члены предложения. Модальным субъектом здесь выступает Аннушка, и такая «нагруженная» структура нужна для того, чтобы передать контраст между ожидаемым и действительно увиденным. Заметим, что до начала ситуации, начало которой маркировано наречием тут, Алоизий Могарыч ведет себя странно, но ничего из ряда вон выходящего с ним еще не происходит.
Таким образом, наречие тут, имеющее семантику временной выделительности, маркирует начало качественно иного момента времени, причем то, что этот момент наступает, осознано модальным субъектом. Это слово само по себе, возможно, не приобретает модальной семантики, но модальный контекст образуется именно благодаря эксплуатации семантики временной.
Тотчас, тут же
В словах тотчас и тут же есть очень важная сема краткости: ведь у потусторонних сил особые отношения со временем. (Вспомним, что одно из сверхъестественных свойств Воланда и его свиты — необычайная быстрота.) Приведем словарную статью слова тотчас. Тотчас — сейчас же, сразу, без промедления (во временном или пространственном смысле; книжн.) (СУ)
261. Тотчас из-за одного из памятников показался черный плащ.
262. — Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин!
И тотчас пол сцены покрылся персидскими коврами, возникли громадные зеркала, с боков освещенные зеленоватыми трубками, а меж зеркал витрины, и в них зрители в веселом ошеломлении увидели разных цветов и фасонов парижские женские платья.
263. — Не бывает, вы говорите? — сказал Воланд. — Это верно. Но мы попробуем. — И он сказал: — Азазелло!
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный и близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке.
264. Тотчас предгрозовой свет начал гаснуть в глазах у мастера, дыхание у него перехватило, он почувствовал, что настает конец.
Следует отметить, что в высказываниях с наречием тотчас в качестве модального оператора в тексте романа М. Булгакова никогда не названы действия Воланда и его свиты, а предметы и лица действуют как будто сами по себе (в примерах подчеркнуто). Думается, можно говорить о том, что здесь — одно из проявлений столь характерного для романа отсутствия творца в созданном им мире. Кроме того, важно взаимодействие с другими словами, имеющими обстоятельственную семантику: обрушился с потолка — соединение физических пространств, свет начал гаснуть в глазах мастера — включение ментального пространства, которое здесь служит сигналом перехода и в качественно иное физическое пространство — сакральное.
Второе немаловажное обстоятельство — книжная коннотация этого слова, не исчезающая в тексте романа. Напомним, что, например, слово сатана встречается только в «серьезных» контекстах, в отличие от слова черт. Слово тотчас, хотя оно и может появляться в фрагментах, где ерничает Коровьев или появляется в немыслимом виде Алоизий Могарыч, все-таки дает понять, что происходящее не сводится к пародии или балагану. Второй контекст предваряет рассуждения Воланда о неизменности человеческих качеств, а в третьем не просто восстанавливается справедливость, но предпринимается попытка сотворить с временем невозможное — сделать так, чтобы «все стало, как было» (что, впрочем, оказывается не под силу даже Воланду). Доказывать, что первый и четвертый контексты связаны с приобщением к сакральному миру, представляется излишним: Маргарита встречает того, кто приводит ее на бал сатаны, а Мастер заканчивает земное существование.
Книжная коннотация этого слова важна и по другой причине. У слова тотчас очевидное и чистое временное значение. Представляется, что никакие другие значения, кроме модального, не привнесены. Однако обратим внимание на то, что субъектами восприятия выступают либо Мастер, либо Маргарита, либо повествователь — и носители книжной речи, и модальные субъекты, для которых очевидна и причинная, а не только временная связь между двумя явлениями. Поэтому представляется, что здесь можно предполагать и имплицированное причинное значение.
Тут же — явление более сложное. В нем с большой вероятностью остается и пространственная семантика:
265. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик.
Пространственная семантика сильна здесь настолько, что в представляется одинаково вероятным и пространственное, и временное истолкование. В самом деле, глагол несовершенного вида начинался и прилагательное полуночной с временным значением позволяют предположить временное значение этого детерминанта. Но ведь рассвет и луна — это не только приметы того или иного времени суток, но и наблюдаемые объекты, расположенные в некотором пространстве. Кроме того, в следующем предложении появляются присловные распространители в блеске первых утренних лучей (характеризует событие с точек зрения как?, когда? и где?) и через каменистый мостик (характеризует событие с точки зрения где?). Думается, это говорит и в пользу пространственной интерпретации.
Для тут же «запрет» на упоминание непосредственного производителя действия почти такой же жесткий, как для слова тотчас. Он сохраняется, когда субъектом действия является по-прежнему нечистая сила:
266. Воланд поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съежились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре Маргарита увидела на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп.
Но «запрет» нарушается, когда субъектом оказывается Бог:
267. — Ты глух! — рычал Левий, — если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.
Бог в высказывании Левия Матвея — субъект не только логический, но и грамматический. Однако это не субъект реального действия: глагол здесь употреблен в сослагательном наклонении. Левий Матвей отрицает всемогущество Бога, а раз Бог не всесилен, то у него не может быть и особых отношений со временем, и он не является творцом, который может «спрятаться» за своим творением.
Итак, в двух контекстах, приведенных выше, речь идет о модально-временных сдвигах, вопрос о которых был затронут при анализе детерминантов, называющих краткие временные промежутки. Возможность появления модальных сем у тотчас и тут же связана с семами краткости (которые, к тому же, легко превращаются в большинстве высказываний в семы неожиданности). Наличие этих сем позволяет обозначать одну из сверхъестественных способностей Воланда и его свиты — сжимать время и одновременно возможность самого времени в их мире — сжиматься.
Полнознаменательные наречия
Вдруг, внезапно
На близость наречия вдруг к модальной сфере указывали исследователи, изучавшие соотношение модальности и нормы, например, Е.М. Вольф [Вольф 1987, 1988] и А.М. Захарова [Захарова 1996]. Поскольку оно соотнесено с областью неожиданного, а следовательно, и ненормативного, то естественно ожидать, что в тексте романа оно появится в московском дискурсе, для которого понятие нормы наиболее значимо. Действительно, в двух следующих контекстах так и происходит:
268. И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был довольно приятный высокий тенор. Спели — регента нету!
269. — Но-но-но, — вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван Ивану новому, — про то, что голову Берлиозу-то отрежет, ведь он все-таки знал заранее?
Второй фрагмент, однако, несколько сложнее. Это вдруг возникает в тот момент, когда Бездомный внутренне меняется и корит себя за глупое поведение с Воландом. Поэтому голос прежнего Ивана звучит действительно вдруг: Иван уже понял, что был неправ, и прежние мысли — мысли носителя обыденного сознания — оказываются неожиданными для него самого. Это один из очень важных эпизодов в романе, когда московский мир описывается как возможный, а не как действительный.
В следующем фрагменте модальным субъектом является Маргарита.
270. Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом.
Слово вдруг здесь демонстрирует не удивление обывателя, а обычную человеческую реакцию на необычное. Как ненормативные могут оцениваться и события, связанные с действием сверхъестественных сил, и, что немаловажно для концепции романа, мысли, неожиданно возникающие у модального субъекта, настолько удивительные для него самого, что он даже сначала не признается себе, что это его мысли.
Разница в значениях наречий вдруг и внезапно, названные в АСС, незначительна: внезапно — непредвиденно и неожиданно; вдруг подчеркивает стремительность действия, возникновения, появления и т. д. чего-л. Однако представляется, что есть и некоторая стилистическая разница: слово вдруг если и не имеет более разговорной коннотации, чем внезапно, то, во всяком случае, употребляется по отношению к более бытовым явлениям. Рассмотрим контекст, где слово внезапно попадает в другой контекст.
271. Он [Берлиоз. — С.Л.] внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем.
В данном случае говорится даже не о болезни, а о внутреннем физиологическом состоянии, которое, однако, отмечается как важное для понимания происходящего во внешнем мире. И наречие внезапно здесь относится не к икоте Берлиоза, а к представшему перед ним видению. Поэтому можно говорить о том, что, как и в случае со словом тотчас, слово с книжной коннотацией в бытовом контексте не дает воспринимать описываемое явление только как бытовое. Возможно, стилистический контраст и должен помочь почувствовать это различие.
Итак, семантика наречия вдруг, связанного с областью неожиданности и, тем самым, с возможным миром, позволяет изображать как возможные различные миры текста, и субъекты восприятия могут находиться в разных мирах.
Уже
Исходя из словарного значения этого наречия (Употр. при сказуемом и нареч. времени и указывает на окончательное совершение, наступление, выполнение чего-н. (СУ) — т. е. реализацию), уже можно сделать вывод о сильновероятностном модальном потенциале этого слова. В данном же случае его использование «работает» на реализацию почти сказочной формулы «Сказано — сделано».
272. — Когда же Лиходеев едет в Ялту?!
— Да он уже уехал, уехал! — закричал переводчик, — он, знаете ли, уж катит! Уж он черт знает где!
Обратим внимание не взаимодействие настоящего времени в значении будущего, придающего модальный оттенок реальности, а также вопросительного местоименного наречия времени и глагола в прошедшем времени: на вопрос о том, что должно произойти в будущем, следует ответ о результате. Реальность факта — и значимость того, что это уже свершившийся факт, — подчеркнута повтором и интонацией, а также частицей. Немаловажен здесь и фразеологизм черт знает где. Наречие уже, таким образом, входит в ту же группу языковых единиц, что и названия кратких промежутков времени и наречий тотчас, вдруг и внезапно, появляясь в тех контекстах, где речь идет об одной из сверхъестественных способностей Воланда и его свиты.
Своевременно
Это наречие явно из дискурса москвичей (деловой разновидности реально-проективного дискурса), и повествователь, используя его, явно иронизирует:
273. В одну секунду была открыта парадная дверь в квартиру № 50, и все шедшие оказались в передней, а хлопнувшая в это время в кухне дверь показала, что вторая группа с черного хода подошла также своевременно.
В самом деле, пришедшие сделали все, чтобы достичь цели, и не их вина, что они ее не достигли. Смешна здесь ограниченность москвичей, которые посчитали возможным то, что в их мире невозможно. Это наречие по функции близко к детерминантам, называющим конкретные промежутки времени в московском дискурсе и выражающие стремление закрепиться во времени, а тем самым — и в реальности.
Вечером, днем
Приводимые ниже фрагменты представляются очень важными. Они интересны тем, что здесь снимается дейксис — временные наречия называют конкретные промежутки времени и особенности протекания действия во времени:
274. ...о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? <...> Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет.
275. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит.
Наконец наступает единственная реальность, противопоставления времени / вечности больше не существует, и каждое событие имеет только постоянные координаты (поэтому дейксис и снимается). Интересно здесь мнимое противопоставление разного времени суток. Ведь днем и вечером, по существу, будет происходить одно и то же: Мастер и Маргарита будут наслаждаться вечной гармонией, т. е. можно сказать, что наступает всегда, хотя такого слова в этом фрагменте нет. Обратим внимание и на наречие немедленно: у мастера и Маргариты теперь те же отношения со временем, что и у Воланда, и слово немедленно, сочетание которого со словом рассвет, казалось бы, немыслимое, указывает на эту перемену. Своеобразным же переходом от времени к вечности служит последовательность скоро — немедленно. Снова появляется наречие уже, усиливающее реальность.
Подведем итоги.
Среди миропорождающих операторов в тексте романа М. Булгакова важное место занимают детерминанты и присловные распространители с временной семантикой.
1. Особенности употребления временных детерминантов и присловных распространителей в романе М. Булгакова связаны с различением времени и вечности, т. е. в конечном счете с различением двух миров романа, противопоставленных и по отношению ко времени.
2. Различение времени и вечности в романе «Мастер и Маргарита» связано с конкуренцией двух представлений о времени: линейном и цикличном. Линейное представление о времени связано с московским миром и реально-проективным дискурсом, а циклическое — с миром Воланда и игровым дискурсом. Следует подчеркнуть, что речь идет не о времени, объективно разном, а о разном ощущении времени, о восприятии событий как случайных и единичных или как закономерных и повторяющихся.
3. Главными особенностями отношений с временем, существующих в различных возможных мирах романа и так или иначе влияющих на модальные различия этих миров следует назвать власть над временем в трансцендентальном мире и постоянную «борьбу» со временем, которую ведут москвичи.
4. Языковым выражением этих особенностей служат единицы, называющие циклическое время в дискурсе трансцендентального мира, и единицы, называющие линейное время в московском дискурсе. Имеет также значение временная локализованность / нелокализованность. Кроме того, модальную функцию в дискурсе трансцендентального мира выполняют единицы, называющие короткие промежутки времени, а также стилистическая коннотация некоторых наречий.
5. В языковой семантике ряда временных детерминантов, в особенности дейктических наречий времени, сохраняющейся и в тексте романа, прослеживается тесная связь с семантикой пространства: даже единицы, которые не являются специальным средством выражения пространственных отношений, «работают» на уточнение пространственных (и модальных) характеристик текста.
6. Возможные миры романа тесно связаны между собой, и одно из языковых средств выражения этой связи — использование приема «вовлечения», объединяющего два мира на уровне одного высказывания. Связь же между этими мирами могут устанавливать и повествователь, и другие модальные субъекты.
7. Детерминанты и присловные распространители, образующие систему модально-темпоральных операторов в тексте романа, различаются по своим номинативным возможностям. Основанием для их различения служит соотношение «объективного» и перцептивного компонентов в их семантике. Можно отметить, что наречия (конечно, прежде всего, дейктические) обладают большей перцептивностью, чем существительные и, следовательно, как правило, ближе к субъектным сферам персонажей, чем повествователя (в частности, это различие характерно для высказываний, названных в предыдущем пункте).
8. Дейксис исчезает тогда, когда заканчивается время, наступает вечность и все события приобретают постоянные координаты. Тогда дейктические наречия сменяются полнознаменательными.
9. Общий же вывод (который делался и при анализе других средств выражения модальности в исследуемых текстах) состоит в том, что хотя возможные миры романа имеют «объективный» статус, их характеристика как возможных или актуальных — характеристика прежде всего перцептивная. При анализе многих единиц указывалось, что они могут использоваться носителями разных дискурсов для выражения самых разных модальных значений, и темпоральные детерминанты и присловные распространители — не исключение.
3.3.3. Прошлое и настоящее в романе В. Набокова
Как видно из анализа контекстов в предыдущем разделе, роман Булгакова обладает развитой системой временных детерминантов и присловных распространителей со значением времени, выполняющих также функции модальных операторов. Хотя, как говорилось выше, детерминанты, определяющие координаты «объективного» мира, то есть пространство и время, гораздо менее характерны для романа Набокова, чем словоформы с ментальной семантикой (потому они и рассматриваются отдельно), тем интереснее представляются фрагменты, где временные детерминанты и присловные распространители все же выступают как средства выражения модальности.
Заметим, что хотя в тексте романа Булгакова на сюжетном уровне постоянно сопоставляются разные временные планы, нигде нет сопоставления, выраженного наречиями тогда и теперь, казалось бы, вполне естественного. Напротив, в романе Набокова есть контексты, где эти сопоставления выражены очень отчетливо. Представляется, что это связано с субъективностью и «перцептивностью» наречий как модальных операторов, о чем шла речь выше. Тогда и теперь — наречия дейктические, представляющие собой координаты, которые устанавливает говорящий по отношению к себе. Следовательно, тогда и теперь должны быть такими, чтобы входить в «личную сферу» говорящего [Апресян 1995]. Разница очевидна: между реальностями «Мастера и Маргариты» расстояние в тысячу лет, а время в «Подвиге» — это время одной человеческой жизни, заполненное событиями только этой жизни. Ясно, что сопоставлять различные эпохи в контексте романа Булгакова могут только сверхъестественные, вневременные существа, а не люди. Но трансцендентальный мир романа М. Булгакова по природе недейктичен, поэтому дейктические наречия исключены и в дискурсе Воланда.
В тексте романа Набокова противопоставление тогда и теперь связано не только с временными различиями, но и с модальными.
276. «Ах, он поехал от Юденича к Врангелю», — беспомощно сказал Мартын и с редкой ясностью представил себе этого Неллиного мужа, которого видел всего раз, и самое Нелли, казавшуюся ему тогда скучной, пресной, а теперь почему-то умершей в Бриндизи.
Этот фрагмент рассматривался выше, поэтому комментировать его подробно здесь, думается, нет необходимости. Скажем лишь, что модальное противопоставление тогда — теперь просматривается в контексте двух глав — XXII и XXIII, где смерть Нелли становится для Мартына поводом к размышлению о том, какой будет его собственная смерть, и о том, что ждет человека после смерти. Противопоставление тогда — теперь усиливается противительным союзом; если сравнить части высказывания, к которым относятся эти наречия, можно сделать вывод, что тогда все происходящее находилось для героя в пределах реальности, а поскольку смерть хотя и неизбежна, но для живого всегда неожиданна и непостижима (ср. почему-то), то, что произошло теперь, и становится толчком для создания возможного мира.
Выше не раз было сказано о важности для романа мотива сбывшейся — всегда сбывающейся! — мечты как возможного мира, ставшего реальным. В следующем фрагменте, наоборот, от когда-то (заметим, что здесь используется слово некогда, обозначающее обычно более давнее время, чем наречие когда-то (АСС)) не сбывшейся мечты протягиваются нити к нынешней действительности, тоже складывающейся не так, как хочется.
277. Мартына волновало, что тогда и теперь выражение материнских глаз было то же, — что и теперь, — она легко трогала его за шею, когда он возвращался с тенниса, и приносила Сонино письмо с того же нежностью, как некогда — выписанное из Англии духовое ружье в длинной картонной коробке.
Ружье оказывалось не совсем таким, как он ожидал, не совпадало с мечтой о нем, как и теперь письма Сони были не такими, каких ему хотелось.
Представляет интерес и следующее употребление наречия некогда:
278. Когда Мартын нарочно посещал те улицы в Берлине, тот перекресток, ту площадь, которые он видел в детстве, ничто, ничто не волновало его душу, но зато, при случайном запахе угля или бензинного перегара, при особом бледном оттенке неба сквозь кисею занавески, при дрожи оконных стекол, разбуженных грузовиком, он мгновенно проникался тем городским, отельным, бледно-утренним, чем некогда пахнул на него Берлин.
Этому высказыванию предшествует развернутый фрагмент, где сообщается о различии впечатлений о Берлине, которые были у Мартына при первом и втором его посещении, и высказывается мысль о несопоставимости образа, который хранится в памяти, и того, что на самом деле можно увидеть при встрече. Поэтому и возникает наречие некогда. Важной здесь представляется не только названная выше особенность семантики этого наречия по сравнению с наречием когда-то, но и книжная, приподнятая коннотация этого слова.
Итак, можно говорить о том, что названные наречия в романе В. Набокова организуют временную оппозицию (в контекстах с наречием некогда — оппозицию со вторым нулевым членом), один из членов которой модально маркирован как относящийся к возможному миру. Еще раз подчеркнем, что неслучайно появление оппозиции, организованной этими наречиями, именно в тексте романа В. Набокова с его «субъективным» хронотопом.
Выводы
1. Гипотезу о тесной связи понятийных категорий пространства, времени и модальности можно считать подтвердившейся. Анализ детерминантов и присловных распространителей с ментальной, локальной и темпоральной семантикой показал, что все они не только могут приобретать модальные семы, но и являются одной из важнейших составляющих системы средств выражения модальности в текстах. В обоих текстах временная и пространственная разноплановость всегда осложнена различиями модальными. Связь модальности и пространства подтверждается также тем, что языковые единицы, связанные с ментальными процессами и выступающие в качестве детерминантов и присловных распространителей, ведут себя практически так же, как локальные детерминанты (ср. размышления о метафоричности пространства в работах, названных во введении).
2. Связь модальности и референции в проанализированных высказываниях проявляется в том, что модальные различия в них — это, по существу, различия референции к действительному или возможному миру. Поскольку наряду с пространством основной характеристикой возможного мира является время, и возможные миры романа имеют временные различия, модальный характер имеют и различия временной референции.
3. Подтвердившимся можно считать и предположение о тесной связи модальности и дейксиса. Проявляется эта связь прежде всего в том, что дейктические наречия занимают довольно значительное место в системе средств выражения модальности в тексте романа «Мастер и Маргарита». В тексте же романа «Подвиг» употребление временных наречий в роли модальных операторов нечастотно, что и делает их особенно заметными. Противопоставление дейктических / недейктических единиц играет важную роль, так как референциально-модальные характеристики текстового фрагмента отличаются в зависимости от того, является ли пространственно-временная характеристика объективной или перцептивной.
4. Особенность детерминантов и присловных распространителей с локальной, ментальной и темпоральной семантикой как миропорождающих операторов в том, что они являются очень тонким инструментом, позволяющим автору создавать не просто возможные миры, различающиеся по модальному значению, но и подвижные границы между этими мирами или вовсе сливать эти миры воедино. Таким образом, проанализированные словоформы — операторы, не только разъединяющие, но и — иногда даже в большей степени — объединяющие миры романа, создающие разнообразную, но все же единую художественную реальность.
5. Соотношение локальных, ментальных и темпоральных детерминантов как миропорождающих операторов в двух анализируемых текстах различно. Так, роль ментальных детерминантов очень велика и в тексте «Подвига», и в тексте «Мастера и Маргариты»; локальные же детерминанты и присловные распространители в «Подвиге» практически не используются в этой функции. Использование модально-темпоральных показателей в исследуемых текстах тоже отличается. В романе «Мастер и Маргарита» основное противопоставление связано с временем и вечностью, а в романе «Подвиг» — с настоящим и прошлым. Как было отмечено в начале параграфа, это связано с характером художественной реальности данных произведений и особенностями их субъектной структуры.
6. В целом же специфика проанализированных словоформ по сравнению с другими миропорождающими операторами состоит в том, что в них возможный мир представлен не со стороны действительного, а «изнутри»: нет раздвоения модального плана героя и повествователя. Поэтому миро-порождающая семантика тем сильнее, чем теснее высказывание связано с игровым дискурсом.
Наконец, подчеркнем еще раз, что появление модальной функции у языковой единицы связано не только и даже не столько с ее языковой семантикой, сколько с условиями контекста, а именно с контекстом определенного дискурса. Следовательно, особенности модальной (и не только модальной) семантики языковой единицы в тексте связаны прежде всего с тем, кто является модальным субъектом.
Примечания
1. Заметим, что некоторые словоформы такого типа нашли отражение в исследовании так называемых «дискурсивных слов», например, на самом деле или в действительности (Баранов А.Н., Плунгян В.А., Рахилина Е.В. Путеводитель по дискурсивным словам русского языка. — М., 1993). Характерно, что составители отказываются от всех критериев выделения данного класса слов, кроме семантического.
2. Возможно, вводные слова с таким значением дают как раз формальное раздвоение модального плана: это собственное сообщение говорящего, за которое он не берет на себя ответственность.
3. В статье окно в словаре «Мифы народов мира» (М., 1987) указано, что в различных мифологиях окно рассматривается как нерегламентированный вход в жилище, через который в дом входит нечистая сила или смерть.
4. Напомним замеченные Б.М. Гаспаровым параллели подобного рода в истории казни Иешуа и путешествия Бездомного по Москве. [Гаспаров 1993].
5. Аврелий Августин. Исповедь Блаженного Августина, Епископа Иппонского // Богословские труды, сб. 19. — М., 1979.
6. По существу, с ним происходит то, что потом в окарикатуренном и уменьшенном виде происходит с москвичами: ведь Воланд и его свита карают не исключительных негодяев, а обычных людей, — хотя и за поступки в самом деле неблаговидные, — причем карают зачастую так же: буквальным исполнением желаний (можно вспомнить, например, Прохора Петровича или Семплеярова).
7. Напомним о расширительном толковании слов историк и история в дискурсе Воланда.
8. Это подтверждают и примеры в словарной статье СУ: Когда-то мы были знакомы. Царь Никита жил когда-то славно, весело, богато.
9. Отметим, что значения «начало нового состояния» союза но не дают — и не могут дать, поскольку оно сильно связано с контекстом — ни СУ, ни Грамматика — 70, ни использованные нами словари.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |