2.0. Изъяснительная конструкция с предикатом пропозициональной установки соединяет два денотативных пространства: реальное и ментальное. В условной же конструкции представлено только ментальное. Она показывает уже не субъекта, который создает возможный мир, а процесс создания последнего.
С этим, очевидно, связана безуспешность предпринятой нами попытки анализа условных конструкций как миропорождающих операторов в тексте романа «Мастер и Маргарита». Критерием, как и в исследовании предикатов пропозициональной установки, была способность определять модус не отдельной ситуации, а целого эпизода, и, соответственно, модальное значение не отдельного высказывания, а более обширного фрагмента текста. Выяснилось, что условные конструкции в тексте этого романа обозначают, как правило, либо предположения заведомо несостоятельные (Само собой разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич... — Кирпич ни с того ни с сего, — внушительно перебил неизвестный, — никому и никогда на голову не свалится.), либо речь идет о выборе разных возможностей в уже совершившейся (или совершающейся) реальности, и одна из этих возможностей действительно имела место (Если они были, куда они непосредственно отправились, также не знает никто), либо это просто другое если, обозначающее условие, при котором возможно восприятие ситуации, а не ее реализация (Если вы приблизите глаза, вы увидите и детали.). То есть о миропорождении в том смысле, в каком оно понимается в данном исследовании, речи здесь нет: в первом и в третьем случаях возможный мир остается в рамках одного высказывания, во втором же случае речь идет об элементе реального мира. Объяснить отсутствие миропорождающей функции у условной конструкции, казалось бы, предназначенной именно для обозначения возможного мира, можно следующим образом. Многомирие романа Булгакова не сводится к порождению возможного мира кем-либо из персонажей. Древний Ершалаим, современная Москва, трансцендентальный мир «объективно» существуют в реальном времени и пространстве. Кроме того, в предыдущем параграфе уже было сказано о том, что в романе Булгакова творимый мир оторван от творца. Поэтому, вероятно, несмотря на грамматически явно выраженную миропорождающую семантику условных конструкций, именно как текстовый миропорождающий оператор они могут использоваться в текстах с «субъективным» временем и пространством и требуют постоянного эксплицитного присутствия модального субъекта.
Рассмотрим участие условных конструкций в создании системы возможных миров романа «Подвиг». Высказываний с условной семантикой в нашем материале всего 16, но, думается, содержание этих высказываний позволяет интерпретировать их как одно из важнейших средств выражения модальности в тексте романа. Рассмотрим их с точек зрения, значимых для модального плана и референции текста: субъектные сферы, временная отнесенность, отражение основных мотивов романа, особенности структуры.
2.1. Субъектные сферы
В авторской речи такая конструкция только одна:
114. ...они [пассажиры парохода. — С.Л.] словно бежали от смертельной опасности. Мартына как-то мало тревожило, что так оно и есть, что вон тот спекулянт, останься он на берегу, был бы и впрямь убит первым же красноармейцем...
Заметим, что здесь субъект речи, возможно, не только автор: ведь то, что сообщается, известно и Мартыну, хотя и безразлично ему. Обратим внимание на то, что и формально это предложение отличается от остальных: оно синонимично условным. В речи персонажей (в том числе несобственно-прямой и косвенной) условные конструкции распределяются следующим образом: Мартын — 4, Софья Дмитриевна — 4 (8)1, Дарвин — 4 (5), Соня, Зиланов, Генрих Эдельвейс — 1. Представляется, что такое соотношение отнюдь не случайно: оно связано с крайне субъективным характером набоковской прозы, с ее многослойной реальностью, с тем, что автор и персонажи создают эту реальность почти на равных. Отметим, что такая закономерность в употреблении условных конструкций не прослеживается в романе «Мастер и Маргарита», где три реальности существуют «объективно» — по воле автора, но отнюдь не персонажей. Обратимся теперь к анализу употребления конструкций с условным значением в субъектных сферах персонажей.
Наиболее значимы (и наиболее частотны) условные конструкции в речевой сфере Софьи Дмитриевны.
115. «Если бы тебе было не пятнадцать, а двадцать лет, если бы гимназию ты уже кончил и если б меня уже не было на свете, ты бы, конечно, мог бы, ты, пожалуй, был бы обязан...» Она задумалась посреди слов, представив себе какую-то степь, каких-то всадников в папахах и стараясь издали узнать в них Мартына. Но он, слава Богу, стоял рядом...
116. Софья Дмитриевна... опять вспоминала, подробно и щепетильно, все то, что привело к разрыву с мужем, и, проверяя каждое мгновение, она ясно видела, что тогда-то и тогда-то нельзя было поступить иначе, и все-таки таилась где-то ошибка, и все-таки, если бы они не расстались, он не умер бы так, один, в пустой комнате...
117. Надо только верить и ждать. Если Генрих опять появится с этой черной повязкой на рукаве, я от него просто уйду...
118. ...и, кто знает, быть может, лучше б было, если б он и впрямь пошел воевать, ну, был бы ранен, ну, заболел бы тифом, и хотя бы этой ценой раз навсегда избавился бы от мальчишеской тяги к опасности, — но зачем такие мысли, зачем предаваться унынию? <...> ходит, например, слух, что схватили на границе и расстреляли как шпиона, — а глядь — человек жив и вот уже посмеивается и басит в прихожей, — и если Генрих опять — (здесь заканчивается глава. — С.Л.)
Во-первых, высказывания с семантикой ирреального условия встречаются в дискурсе почти исключительно этой героини; во-вторых, сказанное в этих предложениях обращено в основном к прошлому: мысленная попытка что-то исправить в отношениях с мужем, неосуществимая не только потому, что его больше нет, но и потому, что она не может понять, в чем была ошибка; размышления о том, не была ли бы возможная судьба Мартына лучше действительной — все это борьба с уже свершившейся реальностью, безнадежность которой сознает сама героиня. Еще один фрагмент — стремление убедить себя и Мартына в том, что раз реальные обстоятельства сложились не так, как она говорит, то нет необходимости менять настоящее. Обратим внимание на то, что в этих фрагментах, как правило, глаголов в сослагательном наклонении больше, чем это необходимо для реализации конструкции. Понятно, что чем больше условий нужно для того, чтобы какое-либо явление стало реальностью, тем дальше оно от реальности. (Характерно, что реальная ситуация в высказывании (115) вводится союзом но, а в продолжении ирреальной появляются какая-то степь и какие-то всадники, т. е. и в возможном мире эта ситуация остается не до конца реализованной) И, наоборот, предложения реального условия обращены к будущему и появляются тогда, когда героиня убеждает себя в том, что «надо верить и ждать». Однако хотя такие предложения появляются дважды, касаются они одной и той же, явно повторяющейся, ситуации: Софья Дмитриевна все-таки не уходит от мужа, хотя он и показывает, что считает Мартына погибшим. Характерно, что второе предложение оборвано, более того, этим обрывом заканчивается глава. Ни героиня, ни автор не проясняют, что же будет, «если...», и реальное условие так и остается нереализованным. Отметим, что в дискурсе Софьи Дмитриевны интерпретационный компонент [Бондарко 1992] значения конструкции особенно важен. Поскольку речь идет, как правило, о несостоявшихся событиях, условные высказывания легко было бы заменить на констатирующие, называющие ситуацию, которая была в реальности вместо описанной возможной, например, они расстались, и он умер один, в пустой комнате. Но дело в том, что эта героиня видит мир в категориях нереализованных возможностей, а не в категориях реальности.
В речевой сфере Мартына условные конструкции связаны с мотивом живого воображения, порой более живого, чем сама реальность. Напомним, что если его мать думает о муже, понимая, что все связанное с ним ушло безвозвратно, то Мартын пытается почувствовать близость отца:
119. Он [Мартын. — С.Л.] думал об отце всей силой своей души, производил даже некоторые опыты, говорил себе: если вот сейчас скрипнет половица или что-то стукнет, значит, он меня слышит и отвечает... Делалось страшно ждать стука, было душно и тягостно...
Предположения о том, что только может произойти, как это обычно бывает, рождают вполне реальный страх. Таким образом, хотя в действительности нет причины, которая могла бы этот страх вызвать, эмоциональная реакция на эту причину вполне реальна (ср. фрагмент если Китсон возьмет этот пункт...).
Этот же мотив звучит и в следующем фрагменте:
120. А ведь странно: если бродят души покойников, то все хорошо, есть, значит, загробные движения души, — почему же это так страшно?
Напомним, что после слова страшно начинаются размышления Мартына о собственной смерти. Анализ фрагмента, следующего за этим (в разделе, посвященном глаголу представить) показал, как преодолевается этот страх. Герой ощущает связь с ушедшими, смерть для него — инобытие, а не небытие2. Его попытка тайно попасть в Россию продиктована именно стремлением заглянуть в это инобытие, вернуться в прошлое. Реальный же страх перед смертью, перед смертельной опасностью оказывается сродни страху метафизическому, который надо преодолеть, чтобы перешагнуть границу миров и времен. Следующий фрагмент продолжает еще один сквозной мотив — мотив осуществившейся мечты или, как в данном случае, сбывшегося предположения.
121. Если Китсон возьмет этот пункт — все кончено.
Далее следует высказывание с глаголом померещиться, проанализированное в соответствующем разделе. Напомним, что далее следует высказывание с модальным оператором воображение и дальше все происходит так, как предположил Мартын. Здесь выстраивается цепочка модусов: предположение — образ — реальность.
Единственное предложение ирреального условия в дискурсе Мартына, во-первых, связано с темой России, во-вторых, встречается в контексте предиката пропозициональной установки представлял.
122. Было очевидно, что единственное, что занимает его и волнует [Иоголевича. — С.Л.]— это беда России, и Мартын с содроганием представлял себе, что было бы, если бы взять да перебить его бурную, напряженную речь анекдотом о студенте и кузине.
Таким образом, гипотетичность здесь обозначена дважды. Важно и то, что Мартын представляет себе эту ситуацию с содроганием, и то, что такая мысль все же приходит ему в голову. Оба собеседника стремятся в Россию и, по существу, в прошлое, но Россия и прошлое Мартына отличаются от России и прошлого Иоголевича. В связи с этим вернемся фрагменту 114, где происходит своеобразный диалог автора и героя: для Мартына вид пассажиров не укладывается в формулу дальних странствий, они словно бегут от смертельной опасности, а автор напоминает ему (или читателю?), что так оно и есть. Не случайно используется не «спокойная», книжная союзная конструкция, а более напряженная бессоюзная, не случайно и употребление повелительного наклонения глагола в переносном значении — тоже более экспрессивная форма, чем условное наклонение, и придающий особую ритмичность повтор союза, вводящего придаточную предикативную единицу. Мартын еще не понимает, что теряет родину навсегда, и это событие пока не очень значимо для него, зато значимо для автора. Потому и появляется высказывание, выделяющееся своей экспрессивностью на общем синтаксическом фоне текста.
Высокая частотность предложений с условными придаточными частями бросается в глаза в эпизоде последнего разговора Мартына и Дарвина.
123. Он [Дарвин. — С.Л.] все не мог решить, морочит его Мартын или нет, — и если не морочит, то какие именно соображения толкают его на это вздорное предприятие.
124. А если ты просто хочешь посетить страну твоих отцов — хотя отец твой был швейцарец, не правда ли? — но если ты хочешь ее посетить, не проще ли взять визу и переехать границу в поезде?
125. Если, наконец, тебе нравится один только голый риск, то незачем ездить так далеко.
Вчерашние друзья теперь чужды друг другу, и всевозможные «если...» — возможные причины, которые могут толкнуть Мартына на это, по мнению Дарвина, вздорное предприятие. Снова, как и в случае с Софьей Дмитриевной, обратим внимание на то, что условных придаточных несколько: Дарвин перебирает множество причин, и не только не может понять истинных мыслей Мартына, но и не может остановиться ни на одном более или менее убедительном для него предположении. Здесь, как и в романе «Мастер и Маргарита», трудно говорить о чисто миропорождающей функции этих высказываний: причина, которую ищет Дарвин, должна быть в пределах актуального мира, а находится она за его пределами, и доступна Мартыну, но не его другу. Поэтому поведение Мартына так и остается непостижимым для Дарвина. О разговоре последнего с Зилановым сообщается так: Дарвин изложил свой последний разговор с Мартыном и историю с пересылкой писем. То есть ни разу не сказано о действиях самого Мартына после этого разговора. И заканчивается его рассказ оборванным условным предложением, в котором должно было быть сказано как раз о том, что же сделал Мартын — у него не укладывается в голове, что его друг действительно это сделал:
126. Я сперва думал, что он шутит <...> Но теперь я не знаю, что думать... Если он действительно...
По той же причине таким же обрывом заканчивается и реплика Зиланова:
127. Я, разумеется, кое с кем снесусь. Придется, возможно, съездить в Латвию, но дело довольно безнадежное, если он действительно пытался перейти...
Итак, возможный мир, созданный творческим воображением Мартына, оказывается невозможным для этих персонажей.
Внешне похоже на эти реплики и высказывание Сони. Намеки Мартына она прочитывает однозначно:
128. «...Но только, знаешь, если ты правда вступил в организацию, очень глупо об этом сразу болтать». «Ах, я пошутил», — сказал Мартын и загадочно прищурился для того, чтобы Соня подумала, что он нарочно обратил это в шутку. Но она этой тонкости не заметила, [далее она начинает разговор о Зоорландии]
Мартын действительно намекает на свое общение с некоей организацией, но говорит-то он об этом для того, чтобы поразить Сонино воображение, т. е. попытаться говорить с ней на своем языке; то, что его интересует отнюдь не контрреволюционная деятельность, совершенно очевидно. Но, не относясь серьезно к мнимой политической деятельности Мартына, она начинает именно тот разговор, которого Мартын ждал. Представляется, что в данном контексте нивелирована миропорождающая семантика условных конструкций за счет актуализации других средств (см. анализ этих средств в разделе 3.4 главы 1).
2.2. Временной план
Выше было упомянуто о важности временной семантики даже для конструкций ирреального условия, в которых, как известно, нет показателей грамматического времени. Тем более важно проследить соотношение времени и модальности в предложениях, где используются глаголы в форме изъявительного наклонения.
Основная оппозиция здесь — формы прошедшего / настоящего и будущего времени. О большинстве этих высказываний нельзя сказать, что (на текстовом уровне) они имеют миропорождающую функцию. За единственным исключением (7), они принадлежат персонажам прозаическим и рассудительным (или кажущимся такими — как Соня), и чаще всего это предположения по поводу дел вполне житейских и обычных. Характерно переключение Генриха Эдельвейса с непривычной, по-видимому, для него темы мечты (обсуждение которой он заканчивает банальностью) на явно более простую:
129. ...никогда не имеешь того, о чем мечтаешь... Если вы утолили голод и наверное больше ничего не хотите, можем отправиться в путь.
В самом деле, даже когда речь идет о странных устремлениях Мартына, предлагаются весьма приземленные версии, не имеющие ничего общего с настоящими мотивами: если ты действительно вступил в организацию... если ты просто хочешь посетить страну твоих отцов... если тебе нравится один только голый риск... Однако в высказывании (120) как раз благодаря использованию глагола настоящего времени с его наиболее «чистой» семантикой реальности — а главное, благодаря выше контекстуальной поддержке! — достигается то, что предположение Мартына выглядит не фантастическим, а вполне возможным.
В предложениях с глаголами-сказуемыми в будущем времени в придаточной части возникает обычный для этой временной формы оттенок предположительности, но используется он по-разному. Если появление таких предложений в субъектной сфере Мартына отражает возможность преображения действительности по законам воображения, то для Софьи Дмитриевны то, что ей представляется, наоборот, остается в сфере «если...»
2.3. Содержание
Из 16 предложений 5 связаны с темой смерти (115, 116, 117, 118, 122, 123), 6 — с темой смертельной опасности (104, 124, 127, 128, 129). Если учитывать более широкий контекст, последнюю группу можно расширить, включив в нее вышеупомянутые реплики Дарвина. В первых пяти предложениях ощутимо присутствует мотив неизбежной и нерасторжимой связи живых и ушедших, т. е. одна из вариаций мотива границы между реальным и возможным миром (что, кстати, уже обсуждалось при анализе высказываний с модусным глаголом представить). Во второй же группе речь идет о зыбкости этой границы. Конечно, возможный мир здесь остается возможным, никаких достоверных знаний о том, что за этой гранью, у персонажей романа «Подвиг» нет. Здесь возможны только предположения, поэтому и используются условные конструкции.
2.4. Структурная незавершенность
При разборе отдельных высказываний мы уже обращали внимание на их незаконченность. Обобщим наши наблюдения. Прежде всего, важен сам факт наличия подобных примеров. Хотя такое явление типично для разговорной речи, а условные конструкции в тексте романа встречаются в основном в речи персонажей, здесь их функция отнюдь не сводится к имитации живой коммуникации или внутренней речи. Во-первых, речь героев «Подвига» отнюдь не всегда имитирует разговорную, и вообще стиль романа, как и стиль его автора в целом, синтаксически «аккуратен», а порой даже усложнен: как правило, предикативные единицы, различные осложнения, вставки структурно завершены. Во-вторых, обрывы условных предложений связаны именно с их миропорождающей семантикой. Здесь возможный мир как бы не дорисован: воображение либо само отказывается работать (128, 129), либо сам персонаж останавливает его (114, 123).
2.5. Выводы
Таким образом, можно констатировать, что условные конструкции в романе «Подвиг» являются миропорождающим оператором на текстовом уровне. Однако высказанная в начале параграфа гипотеза подтвердилась лишь частично. Очевидный модальный потенциал этих конструкций требует особых условий для реализации: интерпретационный компонент в их семантике требует такого типа текста, где мир описан подчеркнуто субъективно. Более того, проведенный анализ позволяет говорить о связи миропорождающей семантики не столько с типом текста, сколько с типом дискурса, с его [дискурса] ориентацией на описание действительного или возможного мира. Сделаем оговорку: модальный компонент в семантике условных конструкций, конечно, остается. Но гипотеза, которая является ядерным значением условной конструкции, может относиться и к возможному миру, и к реальному, причем к реальному — даже с большей вероятностью. Появление же миропорождающих сем зависит от границ реальности для модального субъекта. Для языкового же выражения миропорождающей семантики требуется серьезная контекстуальная поддержка.
Примечания
1. Первая цифра обозначает количество предложений, в состав которых входят придаточные предикативные единицы со значением условия, вторая — количество этих единиц.
2. Напомним, что противопоставление разных отношений к смерти и к времени еще сильнее звучит в романе М. Булгакова и тоже имеет модальный характер.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |