Братья Булгаковы

Этот раздел посвящен судьбе младших братьев Михаила Булгакова — Николая (1898—1966) и Ивана (1900—1968?). С братьями Мишу связывала нежная дружба и любовь. Чувство старшего было в нем очень сильно развито. Когда умер отец, Михаилу не было и шестнадцати, но он сознавал себя ответственным за благополучие семьи — матери, младших братьев и сестер. Братья обожали Михаила, помогали ему в его занятиях естественными науками. Сохранилось несколько детских писем Коли и Вани, относящихся к 1912—1913 годам, которые рисуют жизнь семьи Булгаковых — на даче в Буче, в Киеве и в Ессентуках.

Летом 1912 года, живя в Буче, Ваня пишет брату Михаилу «деловое письмо», посвященное собиранию насекомых:

19 11/VII 12 год

Миша!

Я не могу собирать, так как у нас идут дожди. Пока я собрал бабочек, жуков и проч. насекомых 40 шт. Ты обещал дать Косте¹ денег на булавки и эфир и не дал, поэтому я купил простых булавок и на них накалываю; эфира у меня осталось только 1-а бутыл., потому что их у меня было только две. Я пишу месяц, во время которого пойманы были насекомые. Пиши ответ.

Твой брат Ваня Б.

P.S. Тетя Ириша заболела плевритом².

Летом 1912 года брат В.М. Булгаковой доктор Николай Михайлович Покровский пригласил для отдыха в Ессентуки на дачу «Цветник» своих племянниц Надю и Варю и племянника Колю (старшая сестра Вера имела там же, в Ессентуках, урок: занятия с девочкой Леной из семьи Вагнер). Через несколько дней после приведенного выше письма Ваня пишет письмо в Ессентуки, в котором рассказывает о жизни в Буче, в том числе о ловле бабочек:

19 23/VI 12

Наимилейшая сестра Надя и прочие «Покровские»! Спасибо за присланное тобою мне письмо. [...] Ты просила в твоем письме написать про нашу бучанскую жизнь. Без Вас скучно; недавно Игнатовские сказали, что Буча как-то вымерла. Футбола пока нет, но Алик Кр.[асовский] сказал, что даст мяч, но сам играть не будет. Тете Ирише сделали операцию, и была надежда на выздоровление, но теперь опять ей хуже, нарыв начинается в другом месте и может эта история продолжиться до зимы. Мама расстроена. Поблагодари Лену³ за поздравление. Мы с Лелей⁴ начали учиться музыке. Мне она очень легко дается, Леле не так. Костя поехал в Курск. Ему дядя написал письмо, где просил его приехать. Он его будет подготавливать в Политехнический институт, а Костя будет помогать ему в его работах. Мама благодарит Богушевских за поклон. Пока нет футбола⁵, мы с Юрой играем его футболом. Андрюшин планер скоро будет готов, и мы будем летать, Я собираю коллекцию, но у нас идут дожди и только сейчас перестали; а Коля собирает коллекцию? Не наводите понта.

Твой брат Ваня

P.S. Тетя Шура приехала и мы с Лелей (Тетиным сыном) и Шурочкой ловим бабочек; дядя Андрюша сделал им сачки⁶.

Дорогой дядя Коля! Спасибо за присланные поздравления. Вы спрашиваете, рисую ли я? Я нарисовал Шурочке картинку вроде Вашей, и она очень довольна. Мама купила мне масляных красок, и я собираюсь нарисовать тете Шуре большую картину. Тетя Шура и Шура еще никогда не видели, как рисуют масляными красками, и были очень довольны, когда я при них нарисовал картину, о которой писал. Как вы поживаете? Пишите, пожалуйста. Я еще выпиливаю и выпилил маме доску для хлеба.

Любящий племянник Ваня

P.S. Извините, что грязно написано: я очень спешил.

И еще в одной открытке Ваня рассказывает о собирании коллекции:

1912 г. 21 июля

Дорогие Надя, Варя, Коля и дядя Коля! Я извиняюсь, что давно не писал. У нас погода несколько дней пока ничего, даже хорошая. Как вы живете? Леля уехала в Карачев, а мама в Крым, так что мы с Костей живем одни с сестрой Доры Павловны, которая, помните, жила у Поппер с сыном (Бобкой-плобкой). Мама отдала ее сестре свою комнату. Я коллекцию собираю и поймал уже 2-х махаонов. У нас махаонов такая масса, как еще никогда не было. Всего у меня в коллекции 118 шт. насекомых. Я редко ловил, так как была плохая погода и шли дожди. Коля, а у тебя сколько насекомых? Пишите, пожалуйста. Целую всех. Кланяйтесь Лене и другим Вагнер и Веру поцелуй.

Ваня

Дошедшие до нас письма Коли рисуют жизнь молодых Булгаковых в Ессентуках:

16 июля 1912 г.

Дорогая Мамочка! Кроме открытки с дороги я тебе ничего не писал. Не думай, что я забыл тут о тебе! Нет! Совсем нет! Я так часто вспоминаю о тебе, милая, что и описать нельзя. Я так бы желал увидеть тебя, Ваню, Лелю, тетю и дядю и вообще всех бучан. Как там у вас? Хорошо? У нас не особенно! Дожди, холод, грязь. Только в общей сложности недели полторы была чудная погода. Я очень доволен, что взял сапоги и калоши. Я рисую здесь. Скажи Ване, что я хотел собирать бабочек, да тут все такие же, как и в Буче. Но редких я привезу. Теперь довольно о постороннем, надо и о деле. Я тебе не писал, как лечусь. Вот мой день: встаю в 7 часов утра, бужу дядю и иду в парк за съестным к чаю: ветчиной, молоком и булками. Прихожу домой, заказываю самовар и приготовляю стол. Встают девочки, и приходит дядя. Выпили чай, и я иду в парк поиграть с детьми. Потом иду пить кефир, а оттуда, если есть солнце, иду на солнечные ванны. Прихожу домой, дядя делает впрыскивание мышьяку и идем обедать. После обеда занимаюсь уроками (уже скоро конец). Потом ужин и спать в 9 часов вечера. Я поправился, загорел, вырос и чувствую себя хорошо. Передай поклон прислугам. Целую всех. Дядя, Надя и Варя тоже. Живы и здоровы. Твой сын Коля.

К этому письму можно добавить «официальное» повествование того же Коли о поездке в Ессентуки, озаглавленное «Письмо к товарищу с Кавказа» (с подписью «твой брат Коля Б.»). К сожалению, сохранилась лишь вырезка, на которой детским почерком написано «№ ученика август 912», но нет названия газеты или журнала. Можно думать, что это была или малоформатная газета (размер вырезки 21,5×14,5 см), или журнальчик, так как текст рассказа напечатан на двух сторонах одного листа:

Письмо к товарищу с Кавказа

Дорогой Ваня! Прежде всего поздравляю тебя с днем Ангела и рожденья, желаю всего лучшего. Теперь выслушай, как мы ехали и как тут живем.

Еще не доезжая Ростова, мы увидели вдали какую-то голубую полосу, по которой двигались белые точки. Сразу догадались мы, что это море, настоящее море! Действительно, минут пятнадцать спустя, мы совершенно ясно увидели недалеко от дороги поезда морской берег, на который набегали небольшие волны. Взглянув дальше, мы увидели бесконечный простор моря. Оно было чуть-чуть в волнах и странно переливалось в лучах заходящего солнца. Еще долго мы видели море, еще долго ощущали свежесть морского воздуха. Но вот море осталось в стороне и мы поехали вдоль одного из рукавов Дона, очень тихого и неширокого. Кое-где в нем купались. Вскоре показался и сам Дон. Он слился с рукавом и сильно расширился. Проехав некоторое расстояние вдоль Дона, мы около 7-ми часов вечера выехали в Ростов, довольно большой, но грязный и шумный город. Простояв в нем 1 час и 37 мин,, мы выехали с Ростовского вокзала и, переехав через Дон по мосту, очутились в Кубани, области, относящейся к Кавказу. «Слава Богу уже близко», — вздохнули мы, ложась спать, и правда, завтра, а это было 9-го вечером, утром в 8 час. мы будем уже на Минеральных Водах, а в 10 час. утра и в Ессентуках.

Спали ночь хорошо. Проснувшись рано, мы скорей умылись, сложили вещи и, словом, приготовились, чтобы попасть в ессентукский поезд. Но что это! — Все с восклицанием: Эльбрус, Эльбрус! — смотрят в окна и показывают другим. Посмотрели и мы. Правда, на горизонте совершенно ясно мы увидели Эльбрус, снеговой покров которого было чудно видеть. Дальше налево мы увидели всю цепь Кавказских гор с Казбеком на конце.

Также мы увидели другие горы, разбросанные отдельно. Вот названия их: Беш-тау, Змеиная гора, Железная гора, Машук, Юза, Джуца, Золотой курган, Развалка, Седло-гора. Все они разбросаны между Минеральными Водами и Кавказскими горами.

Мы приехали в Минеральные Воды, где нас встретил дядя Коля и посадил в поезд, идущий в Ессентуки.

Поехали. Проезжали по подножию горы Беш-тау, и дядя рассказал, что на горе много орлов и что в прошлом году орлы заклевали охотника, дядя его видел. Потом мы проехали мимо горы Машук и видели памятник Лермонтову, на том месте, где он был убит на дуэли.

Вот и Ессентуки. Мы вылезли из поезда и сели на извозчика. Вот удивительно: в Ессентуках все извозчики парные и все на резиновых шинах.

Приехали на нашу дачу «Цветник». Действительно, это цветник, цветов бездна.

Ессентуки хоть и малый, но хороший город. Масса зелени и все улицы не что иное, как наш Бибиковский бульвар. Есть чудный парк, в котором детская площадка для игр, где я играю теперь в футбол. Но для входа везде нужны билеты, которые я храню у себя. Незаметно прошла неделя нашего пребывания в Ессентуках. Мы отпраздновали его тем, что поехали в Кисловодск.

Мы приехали в него в 5 час. вечера и сейчас отправились в парк. Этот парк идет и внизу и по горам до таких высот, которые покрыты часто тучами. Шли все время по аллее и незаметно взобрались на такую высоту, что, оглянувшись назад, увидели город далеко под ногами. Мы поднялись сначала до красных камней. Это большие скалы красного цвета, покрытые массой надписей. Дальше мы поднялись до серых и, отдохнув на них, спустились вниз. Есть еще синие камни, они покрыты облаками. Мы сами были среди облаков, но не замечали этого, только небольшой туман. Воздух в горах чудный, чистый, свежий. Мы спустились с гор в 8 час. вечера.

По парку протекает небольшая, но бурная речонка Ольховка, но вследствие сильного ливня она разлилась и шумела так, что на горах слышно было. Потом мы видели стеклянное озеро, в котором такая чистая вода, что на дне каждая песчинка видна. Из этого озера вытекает водопад, так искусно сделанный, что падающая вода похожа на кусок чистого стекла. Этот водопад называется Стеклянная струя. Потом мы видели источник Нарзан, который так чист, что это что-то удивительное. Он за сутки выкидывает около 2-х миллионов ведер. Мы пили его, вкус прямо как у сельтерской воды. Его так много, что в нем купаются, берут из него ванны, пьют на месте и рассылают массу во все концы Европы. Он представляет из себя озеро, около полутора сажени ширины, которое бурлит и бьет ключом. Оно покрыто огромным стеклянным колпаком. Все время нарзан выливает в бассейны.

Потом мы слушали в Курзале оркестр, который больше и лучше Киевского. Он играл как раз «Вниз по матушке, по Волге», — так сыграл, что слушатели плакали от умиления.

Мы в Курзальском ресторане ужинали и в десять часов выехали из Кисловодска.

Приехав, мы тотчас же заснули. На следующий день было так ясно, что видно было Эльбрус, Казбек, Бештау, Машук и другие.

Есть поверье (очень точное), если на Бештау найдут тучи или облака, то непременно будет дождь.

Мы завтра собираемся пешком подняться на Бештау (высота этой горы 2 версты).

Скажи маме, что я здоров и жив.

Дядя тебя целует и поздравляет. Покажи это письмо маме, Юре и Андрею.

Твой брат Коля Б.

г. Карачев, Орлов. г.[убернии]

От редакции. Просим Колю Б. прислать продолжение.

Интересные сведения о киевской жизни семьи Булгаковых и гимназических делах младших братьев содержатся в письмах 1913 года Коли к сестре Наде в Москву, где она училась на Высших женских курсах, живя у дяди Коли — Николая Михайловича Покровского, брата матери:

Киев, 12 окт. 1913 г.

Благодарю тебя за письмо, Надя, и в свою очередь посылаю тебе ответ. Как ты там устроилась? Я слыхал, что там, в Москве, большие беспорядки. У нас в

Киеве все вошло в свою колею. Споры между мной и Ваней возникают очень часто. Мама было расхворалась, но, слава Богу, удалось поправиться. Иван Павлович нашел у мамы, что сердце не в порядке и прописал сильные лекарства. Теперь мама совсем здорова и даже съездила в Курск погостить и немного отдохнуть. Вернулась она около трех дней тому назад и выглядит хорошо.

Я схватил сухой бронхит, но поправился, просидев неделю дома. Теперь уже около двух недель хожу в гимназию. Дела мои там недурны. Когда я лежал в постели, у меня было одно занятие: читать стенографический отчет дела Бейлиса. Таким образом, я очень хорошо знаком с этим запутанным, но интересным делом.

У нас все жаждут (конечно, в шутку) познакомиться с Верой Чеберяк, портреты которой не сходят со страниц журналов. Вечером мама работает, Леля или Ваня вслух читают «дело» Бейлиса⁷.

Знаешь, мы все трое, Коля⁸, Ваня и я, взяли себе в гимназии балалайки. Коля — бас, я — альт, а Иван — секунду. Но Ваня скоро переменил балалайку на виолончель, на которой думает учиться. Сын Воячека⁹ дает ему даром частные уроки, и Ваня ходит к нему.

Мы, дразня друг друга, рисуем такие картины: Ваня (обращаясь к нам): «Коля и другой Коля в широких шароварах, цветных рубахах и кушаках стоят у ворот и «бринькают» на балалайках. Кругом горничные «лузгают» семечки н смеются»». — «Я же сижу в симфоническом оркестре в купеческом¹⁰ и играю «соло» на виолончели».

Я же представляю картину так: «Ваня, в потертых брючках, куцем фраке, сгибаясь под тяжестью старой виолончели, юркнул в подъезд, и оттуда минуту спустя несутся плачущие звуки старого вальса».

Мы уже довольно сносно играли с оркестром других балалаек свою партию «Как во городе царевна гуляла».

Мама привезла из Курска мне от тети и дяди два рубля, да еще постараюсь к твоему приезду скопить, сколько смогу. Если нам с тобой не удастся купить мне часы, то я думаю вместо них купить новые хорошие коньки. Я катаюсь уже довольно сносно.

За поклоны тебе все благодарны. Поцелуй от меня, пожалуйста, дядю Колю и скажи, что я жив, здоров, вырос. Снова после лета я принялся за яйца, чтобы еще и за зиму хоть каплю подтянуться.

Пиши, пожалуйста, почаще, а я буду отвечать.

Кажись все, что хотел сказать. Что ошибки, конечно, ничего.

Рисование карикатур, видимо, было семейным обычаем. Может быть, влияние оказывал старший брат: известна его юношеская пьеса в карикатурах «Tempora mutantur, или Что вышло из того, который женился, и из другого, который учился»; героями этих рисунков были сам Михаил (который женился) и двоюродный брат Костя (который учился).

Еще одно письмо Коли Булгакова:

Милая Надя! Очень рад я был твоему письму и благодарю за поздравление и пожелания. Я здоров. Хотя не так давно я перенес инфлюэнцу. Теперь часто бывают сильные мигрени, от которых никак нельзя отделаться.

Дела в гимназии идут хорошо. Как ты знаешь от дяди, я получил у Батуева и Назаренко по пяти. Ведь это шикарно.

Мы все здоровы и занимаемся. Я от Коли благодарю тебя. Пиши, как ты поживаешь? Ты, кажется, собираешься приехать к нам 15 декабря. Приезжай поскорей, а то страшно соскучился. Хотя у нас снегу немного, но все-таки уже открылся каток и лед хорош. Я хочу купить себе новые коньки. Мама советует мне подождать тебя, так как ты можешь хоть немного помочь нам в этом деле. Мама решила купить мне хорошие коньки, так как я катаюсь уже хорошо.

Я уже давно играю в балалаечном оркестре и делаю успехи. Ваня ходит к Воячеку на уроки и его дела идут недурно. Мы сегодня все были на благотворительном рождественском базаре, где помогали продавать вещи на елку. Это очень веселое занятие. Приезжай поскорей, и я тогда расскажу обо всем подробней.

Целуй всех родных. Поклонись Богушевским. Тебя и дядю крепко целую.

Коля Булгаков

Все дети в семье Булгаковых отличались музыкальностью. Михаил играл на рояле, учился играть на скрипке, пел, даже мечтал стать оперным певцом. Сестра Варя училась в Киевской консерватории (рояль), сестра Вера тоже мечтала о профессии певицы, до старости пела в хоре. Любили музыку, увлекались игрой на разных инструментах и младшие братья. Ваня хорошо пел, у него был нежный тенор. Мы помним, что постоянно поет и Николка Турбин. Как мы увидим дальше, эти музыкальные занятия помогли на чужбине Ивану Булгакову добывать хлеб насущный.

Н.А. вспоминала, что брат Николай был всесторонне одарен: увлекался фотографией, отличался большой наблюдательностью и любознательностью. Бывали случаи, когда Коля вовремя не возвращался из гимназии, откуда он ходил пешком, задерживаясь на несколько часов. Мать, естественно, очень волновалась и расспрашивала его: «Что случилось?» А он спокойно объяснял: «Я смотрел, как фонари зажигают».

Годы революции и гражданской войны нарушили мирное течение жизни семьи Булгаковых. Николай, окончив гимназию, поступает в Инженерное училище, об этом мать сообщает А.М. Земскому в открытке от 3 октября 1917 года, посланной из Киева в Царское Село, где тогда жили молодые супруги: «Коля сегодня поступил в Инженерное училище». В письме от 27 октября 1917 года Наде мать пишет: «Коля поступил в Инженерное... и стал там юнкером». В ноябре 1917 года произошло памятное событие в жизни сына и матери: они попали под жестокий уличный обстрел и чудом остались живы¹¹.

Гражданская война вытолкнула младших братьев Булгаковых в эмиграцию. Сведения об их судьбе в эти годы весьма скудны. Из письма матери к Надежде (16 марта 1919 года) мы узнаем, что Ваня заболел тифом, сыпным и брюшным вместе. Иван не успел даже кончить гимназию, Николай был студентом младшего курса медицинского факультета¹². Как именно пролегал путь братьев за границу, остается неясным. Вероятно, через Крым и Константинополь. Николай оказался в Загребе, а Иван — в Софии. Долгое время участь братьев была неизвестна родным.

Первое письмо, пришедшее от Коли, датировано 16 января 1922 года. Оно написано в Загребе и адресовано матери в Киев.

Милая моя, дорогая мамочка, и все близкие моему сердцу братья и сестры!

Вчера я пережил незабываемые драгоценные минуты: нежданно-негаданно пришло твое письмо, когда я только вернулся из Университета. Слезы клубком подошли к горлу и руки тряслись, когда я вскрывал это драгоценное письмо. Я рыдал в полном смысле этого слова, до того я истосковался и наволновался. Столько времени ни о ком ни полслова! Боже милосердный, неужели это правда!

Милая мамочка, почему ты ни слова не пишешь о Верочке, где она, что делает, здорова ли, пишет ли вам что-нибудь. Как я волновался за Мишу с Тасей и золотую мою Варюшечку, ведь только стороной, от чужих людей, я узнал, что у нее будет ребеночек. Поздравь ее с Леней, пожелай выходить хорошую дочку — «ведь я так горячо люблю хорошую, добрую Варюшу. Как Надюша с Андреем выглядят, вспоминают ли меня когда-нибудь? Поцелуй их крепко-крепко.

Строки твоего письма о Лелечке глубоко меня потрясли и взволновали, добрая, золотая девочка. Пусть вспомнит она, как подружились мы с ней в последние дни, как трогательно горячо расстались. Дай Бог ей здоровья, счастья и благополучия — я столько раз вспоминал ее, молился о ней и рассказывал своим знакомым. Ее крепко целует и кланяется Оля Орлова, которая со мной иногда и рада поговорить о Киеве. Она танцует в балете.

Милый, добрый Иван Павлович, как я счастлив сознанием, что Вы стали близким родным человеком нашей семье. Сколько раз я утешал себя мыслью, что Вы с Лелей поддержите мою добрую мамочку, и все волновался за Ваше здоровье. С Вашим образом у меня связаны самые лучшие, самые светлые воспоминания, как о человеке, приносившем нашему семейству утешение и хорошие идеи доброго русского сердца и примеры безукоризненного воспитания. На словах мне трудно выразить все то, что Вы сделали маме в нашей трудной жизни, нашей семье и мне на заре моей учебной жизни. Бог поможет Вам, славный, дорогой Иван Павлович. Как я рад знать, что с Вами вместе Костя¹³, проявивший столько любви и чистой привязанности к Варе. Надеюсь, меня он очень помнит и может многое рассказать о совместной нашей жизни в период учения, службы и встреч у Варюши с Леней. Передайте ему, что о нем неоднократно справляются его родители, печалятся, что он не пишет. Я дал знать им, что он жив и здоров и по-прежнему живет у вас в Киеве. Надеюсь, они обрадуются. Ванюша¹⁴ не отвечает ни на одно мое письмо, и я уже начинаю беспокоиться. Сколько раз я убеждал его приехать ко мне, я давно бы устроил его в Университете! Даже адреса своего до сих пор не сообщил, а я знаю, что ему хотелось бы со мной поделиться рассказами о его жизни¹⁵.

Сколько бодрости и радости принесло мне известие, что вы все живы и здоровы! Теперь расскажу кое-что о себе: я, слава Богу, здоров и, вероятно, страшно переменился за эти годы: ведь мне уже 24-й год.

Посылаю Вам одну из последних карточек. После довольно бедственного года, проведенного мною в борьбе за существование, я окончательно поправил свои легкие и решил снова начать учебную жизнь. Но не так легко это было сделать: понадобился целый год службы в одном из госпиталей, чтобы окончательно стать на ноги, одеться с ног до головы и достать хоть немного денег для начала тяжкого в нынешние времена учебного пути. Это была очень тяжелая и упорная работа: так, например, я просидел взаперти 22 суток один-одинешенек с оспенными больными крестьянами, доставленными из пораженного эпидемией уезда. Работал в тифозном отделении с 650 больными и Бог меня вынес целым и невредимым.

Все это смягчалось сознанием, что близка намеченная цель. И, действительно, я скопил денег, оделся, купил все необходимое для одинокой жизни и уехал в Университет¹⁶, куда меня устроил проф. Лапинский по моим бумагам. Сначала работал, сколько сил хватало, чтобы показать себя.

Теперь я освобожден от платы за правоучение и получаю от Университета стипендию, равную 20—25 рублей мирного времени. Половину этого (или немного менее) отнимает квартира, отопление, освещение, а остальное на прочие потребности жизни: еду и остальные. Жить приходится более чем скромно, но меня спасает то, что за время службы в госпитале я купил себе теплое пальто, 2 пары ботинок, кой-какой костюмчик (подешевле!), сделал несколько пар белья постельного и носильного и приобрел всякую дребедень: бритву, зуб. щетку и проч. и проч. Есть даже кой-какая посуда. Живу я на окраине города в комнате с самой необходимой студенту обстановкой: печечка тоже железная, но обогревает хорошо (слава Богу, недавно дешево купил на жел. дороге 1/2 сажени дров, а то зима дает себя чувствовать основательно). Воду дают хозяева, которые очень хорошо ко мне относятся; ведь я не пью, не курю, не скандалю — тихий квартирант и платит аккуратно! Готовлю обычно сам, но иногда обедаю в столовках, что подешевле. На судьбу не жалуюсь, хотя страшно скучаю без вас всех. Конечно, не приходится думать о покупке нужных и дорогих пособий, цены на которые превышают все границы, но изредка урежу себя да и куплю какую-нибудь книжку. А больше всего работаю в Университетской библиотеке, в которой очень много хороших книг на немецком языке, который я изучал еще до поступления в Университет, живя в госпитале, и понемногу овладеваю им (немецким языком). Студенты и профессора относятся ко мне очень хорошо. С приездом из Швейцарии одного местного профессора связана и моя жизнь, т. к. я, может быть, получу тогда дешевую комнату при Университете, т. к. буду работать у этого профессора. А мне необходимо материально подкрепиться!

Замечательно, что с момента, как видел тебя в последний раз перед моим отъездом за границу, я абсолютно ничем не болел, даже простудой, и вообще окреп.

Теперь буду писать очень часто и побольше, а вы все со своей стороны обязаны писать мне (можно коллективные письма, а то это удовольствие не по карманам). Напиши, не нужно ли тебе денег на марки, если да, то какими деньгами послать и как это сделать. Может быть, прислать бумаги и конвертов: у меня есть. Может быть, Михаилу это понадобится. Если будешь писать ему, напиши обо мне, пожелай от меня здоровья и благополучия, передай поцелуй ему с Тасей и обязательно сообщи его адрес. Посылаю Леле 10 рублей, что завалялись у меня, авось, пригодятся.

Боюсь просить, но нужно! Если найдете где-нибудь в остатках моих вещей мой матрикул (зеленая книжка, оклеенная тонкой зеленой материей) называется: «Книжка записи на лекции». Ради Бога, пришлите ее мне. Она мне необходима! Боюсь, что будет дорого стоить, тогда я, может быть, пришлю вам денег, но нужно сообщить, сколько и как это сделать. Если, даст Бог, найдете матрикул, пошлете, то вложите туда удостоверение от Киевского университета о моих отметках (его, может быть, дадут в деканате медиц. факультета) и обязательно карточки всех моих родных, если это возможно.

Ну, пора кончать (только что кончил варить обед на завтра и послезавтра; пока писал — он кипел, а теперь готов).

Целую всех крепко, крепко. Боже, благослови вас милых. Да, скажи о. Алексею, что я его помню и очень люблю, пусть помолится за меня. Пишите, если возможно, почаще. Даст Бог — увидимся!

Коля

Адрес тот же.

Не забывайте, что я совершенно один и не могу переносить одиночества, а бывать не у кого; кругом все чужие.

Радостная весть о спасении братьев, о том, что Коля и Ваня не погибли, распространилась среди всех членов большой булгаковской семьи. Михаил Афанасьевич в письме сестре Вере из Москвы в Симферополь 24 марта 1922 года пишет: «Коля и Ваня здоровы, о них мне писали».

Учение Николая Афанасьевича в Загребе проходило успешно. Переписка с родными была, по-видимому, систематической, однако сохранилось (из раннего периода) лишь очень немногое: восемь поздравительных открыток к праздникам — Пасхе, Рождеству, Новому году, — адресованных сестре Вере. Они написаны по старой орфографии и посланы из Загреба в Москву в 1924—29 годах. Почти все открытки не имеют адреса — по всей вероятности, они были вложены в конверты писем, посланных другой сестре, скорее всего Наде. Во всяком случае, одна открытка с адресом содержит адрес именно Н.А. Булгаковой-Земской.

Вот некоторые из этих посланий:

Со светлым праздником Рождества Христова поздравляю тебя, моя милая Верочка. Дай, Боже, тебе встретить его и провести весело, среди своих в любви и ласке. Горячо тебя любящий и всегда помнящий брат Николай.

25.XII—1924

Христос Воскресе!

Моя милая и добрая Верочка. Крепко обняв, долго целую и от чистого сердца поздравляю со светлым праздником. Мои пожелания: будь всегда здорова, бодра и энергична. Здоровая душа и тело вместе с добрым сердцем добьются всего остального.

Прошу и поручаю обойти всех близких и дальних родных, друзей и знакомых и вместе с искренними пожеланиями добра и счастия, поцеловать и поздравить с Великим днем.

Будь счастлива.

Коля (и семья Ивана¹⁷)

2.V—1926

Христос Воскресе!

Моя родная и добрая Веруша. Крепко, крепко целую.

Коля¹⁸.

24.IV—1927

Открытка от 10.IV—1928 [штамп Москвы: 17.4.28] содержит адрес: «В.А. Давыдова улица Герцена, 46, кв. 1/2. Москва 69». Это адрес того дома по улице Герцена, который сохранился до сих пор и в котором в течение примерно десяти лет жила семья Земских. Как уже сказано, в этом здании помещалась школа, директором которой была Надежда Афанасьевна. Земские жили на третьем этаже в квартире, расположенной внутри школьного здания. У Надежды находили приют сестры Вера и Леля и брат Михаил со своей второй женой Любовью Евгеньевной Белозерской.

Эта открытка отличается по своему содержанию от прочих кратких, хотя и теплых поздравлений — из нее становится ясно, что сестры помогали брату:

Милая Веруша — «кроль маленький»¹⁹. Хотя я и послал тебе поздравление через Надю, но пишу еще раз, т. к. спешу известить тебя, что посланные тобою книги (две заказные бандероли: кожн. болезни, венерич., гигиена в 2-х частях) я благополучно получил и, конечно, очень обрадовался им, а тебя должен горячо поблагодарить и крепко расцеловать. Спасибо, родная. Будь здорова и благополучна.

Коля.

В открытке от 25.XII—1928 еще раз упоминается Ванина семья:

С Рождеством

Христовым!

Всех крепко целую и от себя и от Ванюшиной семьи сердечно поздравляю. Да пошлет Вам Бог радостных хороших праздников.

У меня все благополучно; скоро напишу подробней.

Коля

25.XII—1928

Научная судьба Николая Булгакова складывалась удачно. По окончании Загребского университета он был оставлен при кафедре бактериологии. Совместно с доктором Сертичем он сделал несколько научных работ, которые заинтересовали открывателя бактериофага профессора д'Эрреля (F. d'Herrelie), работавшего в Пастеровском институте в Париже. Этот факт круто изменил жизнь Николая Афанасьевича. Профессор д'Эррель пригласил его в Париж для работы.

Летом 1929 года Н.А. Булгаков переезжает в Париж и сразу же начинает работать у профессора д'Эрреля на весьма хороших условиях, о чем ликующе сообщает брату Михаилу: «Условия дают мне возможность скромно жить, ни от кого не завися, а этого давно не имел!» (17.VIII—1929).

Как я уже писала, М. Булгаков был старшим братом и, оставшись после ранней смерти отца старшим мужчиной в семье, через всю жизнь пронес чувство ответственности. Это чувство побуждало его постоянно помогать Коле, когда тот был студентом в Загребе, помогать ему в первое время в Париже, помогать Ване, матери, сестрам и племянницам.

Научные успехи Николая чрезвычайно радовали Михаила²⁰. В письме от 21 февраля 1930 года он пишет в Париж: «Я рад и горжусь тем, что в самых трудных условиях жизни ты выбился на дорогу. Я помню тебя юношей, всегда любил, а теперь твердо убежден, что ты станешь ученым [...]. Многие из моих знакомых расспрашивали меня о нашей семье, и меня всегда утешало то, что я мог говорить о твоих больших способностях.

Одна мысль тяготит меня, что, по-видимому, нам никогда не придется увидеться»²¹.

Летом того же года (7 августа) Михаил Афанасьевич снова пишет: «Счастлив, что ты погружен в науку. Будь блестящ в своих исследованиях, смел, бодр и всегда надейся»²².

Чтобы сделать наши сведения о парижской жизни Н. Булгакова более рельефными, приведу два его письма Михаилу Афанасьевичу. Эти письма рисуют разные моменты жизни Николая. Одно из них написано 12 декабря 1935 года на борту парохода «Шамплен».

Профессор д'Эррель направляет своего помощника Н.А. Булгакова в Мексику для того, чтобы он помог там организовать преподавание бактериологии. Н.А. Булгаков за полгода проделал всю работу. Лекции он читал сначала по-французски, а потом, выучив испанский, уже и по-испански.

Вот это письмо:

S.S. Champlain

A bord, le 12/XII/35

Дорогой Михаил,

совершенно неожиданно я получил служебную миссию в Мексике, куда мне и пришлось отбыть 11 декабря 1935 г. Я буду в Соедин. Штат. Сев. Америки (New-York), по железной дороге доеду до Mexico-City, где мне нужно выполнить задание моего шефа проф. F. d'Hernell'я.

В Париж я вернусь в начале февраля 1936 г.

Перед отъездом я побывал в театре Vieux Colombier и говорил с Марией Петровной Рейнгардт. Уже второй месяц театр дает с огромным успехом пьесу молодого французского автора (30 л.) Josset «Elisabeth, femme sans hommes» («Элизабета, женщина без мужчин».) Пресса и публика встретили постановку и игру с энтузиазмом и директор — режиссер René Rocher окружен славой. Это хороший признак для будущей постановки твоей пьесы, так как будет имя у театра и режиссера, будут и средства для приличной постановки. Я выяснил, что «Elisabeth» еще будет идти все время моего отсутствия из Парижа, а посему и пустился в далекий путь со спокойной душой. От тебя давно никаких сведений. Что у тебя нового? Здоровы ли оба (трое)²³? Как работаешь? Мой адрес в Париже остается прежним. Вернусь я в начале февраля. Жене и Сереже привет от нас с женой.

Целую, твой Никол.

Пишу среди океана. Погода зимняя, серенькая, туман, ветер, легонько покачивает.

Пароход франц. линии «Champlain» превосходен; еду в первом классе со всевозможными удобствами. Еду один, т. к. двоим путешествие оплатить невозможно.

Н.

Летом 1939 года Н. Булгаков посылает старшему брату письмо, в котором сообщает сведения, связанные с постановкой пьес Михаила Афанасьевича, и пишет о том, что он собирается в отпуск на Адриатическое море, по-видимому, к своему другу и коллеге Сертичу. Письмо написано на бланке лаборатории д'Эрреля:

Paris (XV), le 21 Juin 1939

Дорогой Михаил,

твое письмо от 29 мая с. г. я благополучно получил и, конечно, очень рад, что нарушилось молчание и ты можешь составить представление о том, как были мною защищены твои авторские права в Лондоне.

К сожалению, я до сих пор не получил обещанного тобою письма. Я 28 июня уезжаю в отпуск на весь июль и боюсь, что твое письмо может прийти сюда в мое отсутствие и должно будет лежать до моего возвращения. Если тебе нужно будет в июле мне что-либо написать, мой адрес будет

D' med. N. Bouigakov Villa «Zora» Novi Vindol

Yugoslavia

Привет Люсе, целую крепко Никол.

Это последнее письмо доктора Николая Булгакова, отправленное старшему брату.

Николай Афанасьевич прожил после смерти брата еще четверть века. Он жил вдвоем с женой Ксенией, тоже русской эмигранткой, урожденной Яхонтовой. Детей у них не было, но Николай постоянно помогал младшему брату Ване, судьба которого сложилась не столь удачно, и его семье. Во время войны доктор Булгаков участвовал в движении Сопротивления.

В 60-е годы переписка между Николаем и двумя сестрами — Верой и Надеждой, жившими в Москве, возобновилась и стала более частой. Других сестер уже не было в живых.

Вот два письма этого периода:

Кламар. 4 февр. 1962

Дорогой и родной друг Веруша,

только что полученное и столь сердечно-теплое твое письмо явилось для нас радостью, столь терпеливо ожидаемой.

Чувствую, что оно потребовало от тебя не только много времени и внимания с желанием дополнить то, что нам было уже сообщено Надей и Еленой Сергеевной. В этом отношении ты прекрасно справилась с трудной задачей, сообщив нам много интересных и важных подробностей, касающихся многих родных.

Но особенно ценно подробное описание того, в каком блестящем окружении покоится теперь наш дорогой Миша. В минуты отдыха я часто внимательно всматриваюсь в лицо Михаила на его фотографиях — особенно той, где он лежит уже скончавшийся, и прекрасно понял твои мысли из последнего письма. Поистине головокружителен путь, пройденный им волею судьбы, начиная с домашних и любительских спектаклей в Буче, многих семейных хроник в стихах и шарад, многих гимназических инсценировок, в которых и он сам, ты и Варя, да и мы принимали участие, и кончая достижением известной всему миру сцены МХАТа, и плодотворной работы среди столпов театрального искусства, где он не был бедным родственником, но ценным и талантливым сотрудником.

Мне посчастливилось лично познакомиться с великанами этого могучего коллектива за время их заграничных гастролей — и сколько незабываемых бесед, сердечных слов, орошенных не раз их искренними слезами, мне пришлось от них услышать!

Эти встречи и беседы незабываемы и, конечно, уже не повторимы! — но я глубоко счастлив, что я их пережил.

Как странно, что на главных этапах развития МХАТа его жизнь оказалась так тесно связана с врачами, писателями, драматургами: доктором Антоном П. Чеховым на первых шагах этого удивительного театра и врачом-писателем и режиссером Михаилом А. Булгаковым в период великих исканий новых путей революционного творчества!

* * *

Ты спрашиваешь нас о состоянии нашего здоровья — это так мило и трогательно с твоей стороны: спасибо! Сейчас мы оправились от хвораний около полутора года тому назад. Ведь не надо забывать, что все мы «милые девочки и мальчики» уже далеко не так молоды и свежи: все уже перевалили за 60 лет!

Моя жена, Киса, Ксеничка, Кисочка, Ксения и Ксения Александровна, благополучно перенесла свою операцию <...>.

Но ее очень утомила моя болезнь — семейная тень почечной гипертонии пронеслась и над нашим домиком, и она приняла на себя все заботы и уход за этот грустный период. Но она меня поставила на ноги.

Я перешел в новое учреждение, в котором нужно запланировать и оборудовать лаборатории для биологических исследований. Работа нелегкая, довольно нервная, на которую уходит немало энергии — но это надо перетерпеть, а там будет видно.

У нас сейчас стоит капризная и сырая погода — настоящей зимы мы еще не видели: раз выпал снег, но он долго не держался; температура снова выше нуля. Живем мы за городом, в близком предместье Парижа — 8 км. на юго-запад в сторону Версаля, — вдали видна Эйфелева башня, которая в одном километре от центра города — собора Notre Dame de Paris.

Период осени-зимы (от 15 окт. до 15 марта) менее интересен из-за ежедневных забот об отоплении павильона и ежедневных поездок на работу, часто 2 раза в день: туда и обратно.

Киса этого периода не любит также, т. к. рынок довольно удален от нас — хотя мы, конечно, хорошо организовали наше снабжение: и здесь память и примеры нашей дорогой и никогда «не забываемой мамы» — много помогают!

* * *

Совсем недавно мы получили извещение, что в госпитале на юге Франции скончался от сердечной слабости Алек Красовский. Еще совсем недавно, когда он узнал от нас о смерти сестры — Вари, он горько рыдал, как юноша, т. к. он очень любил Варюшу.

* * *

О твоем дорогом Николушке-муже все очень сердечно отзываются — и не мудрено: уж очень хорошее имя он носит!²⁴ Сердечно его расцелуй от нас всех и поскорее пришли ваши фото, т. к. у нас всего одна (вы оба вместе), но она все темнеет от времени. А мне так хотелось иметь хорошую фото — того периода 15—16 годов, когда все семеро и наша «чудная мамочка» были живы. Но, естественно, и другие нам придутся по душе.

К твоему последнему письму очень кстати подходит несколько строк из твоего, Веруша, давнего письма, еще до войны 41-го года, которые и привожу: «Между прочим многие, в том числе и мой муж, мне говорят, что ты страшно похож на меня — судя по фото! Я сама это же заметила, когда после болезни меня остригли, а я посмотрелась в зеркало — и на меня вдруг глянули твое лицо и твои глаза в зеркале!» Поэтому в нашем семейном альбоме около твоей с мужем фото — я тогда же приклеил рядом свою карточку... бучанскую!

* * *

Дорогая Веринька, мы очень довольны, что ты прислала нам твои габариты. Они помогут нам в выборе для тебя нужных тебе вещей.

Об этом без всякого стеснения напиши нам, а мы уже разберемся, как и что тебе достать и переслать. Киса большая специалистка и очень умеет выбрать, что и красиво, что хорошо сшито и сделано и что будет практично в смысле носки. Наше уже дело найти, что нужно и как быстро это вам доставить.

О своих личных делах, здоровье, заботах, о работе (твоем пении и хоровом коллективе) пиши мне подробно и откровенно: все это останется между тобою и мной — в этом ты можешь быть совершенно спокойна. На моем жизненном пути я много перевидел, переслышал и перетерпел и думаю, что все пойму как следует.

Всем родным и друзьям прошу передать самые сердечные приветы. Тебя с Николашей многократно и нежно целуем.

Глубоко любящие и чтущие вас Коля и Киса

Твое письмо будет прочитано Ване, когда он будет у нас. Нас также разделяет большое расстояние и распределение времени и работы.

К.

Н.А. Булгаков умер в 1966 году в Кламаре в предместье Парижа, 68 лет от роду, и похоронен на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

Расширить представления о том месте, которое Н.А. Булгаков занимал среди русских эмигрантов, может беседа архиепископа Иоанна Сан-Францисского (август 1967 года). Привожу ее текст целиком.

Примечания

1. Костя японский.

2. В этом слове «р» исправлено на «л».

3. Лена Вагнер.

4. Леля — младшая сестра.

5. Футбол — мяч.

6. Младшая сестра матери — Александра Михайловна, в замужестве Бархатова; дядя Андрюша — ее муж; Шурочка — ее дочь, Леля — ее сын.

7. Отметим большой интерес к делу Бейлиса, который обнаруживают даже младшие члены семьи Булгаковых. См. подробнее раздел «Сестры Булгаковы» (очерк о Надежде).

8. Коля японский.

9. Известный скрипач.

10. В купеческом собрании.

11. См. подробнее об этом эпизоде выше, в разделе «Семейная переписка, отразившаяся в рассказах «Дань восхищения» и «Красная корона»».

12. См. также выше раздел «Булгаковы и революция».

13. Уже не раз упоминавшийся Костя японский.

14. Брат Иван в это время жил в Софии.

15. В этом месте письма приписка на полях: Косте кланяется Георгий Сергеевич, который целое лето занимался со мной немецким языком. Семья его с ним.

16. Имеется в виду Загребский университет.

17. Т. е. Иван, его жена Наталья и дочь Ирина.

18. Внизу приписка, объясняющая рисунок на открытке: Хорватка — молодая поселянка в наряде невесты. Загорье — часть Хорватии, почти подходит к Загребу.

19. Веру Афанасьевну и ее мужа Николая Николаевича Давыдова родные звали «кроликами»: Кроль большой — Николай, Кроль маленький — Вера. На открытке с надписью «Христос Воскресе» изображены два кролика — белый и коричневый.

20. См. интересную публикацию (Гудкова, 1989), содержащую письма М. Булгакова к брату и фрагменты из писем Николая Афанасьевича.

21. Булгаков, 1989, с. 166.

22. Там же, с. 188.

23. Имеется в виду Михаил, его жена Елена Сергеевна и ее младший сын Сергей Шиловский.

24. Муж Веры — Николай Николаевич Давыдов, потомок поэта Дениса Давыдова.