Среди многих легендарных, воспетых в художественной литературе топосов (Урал, Клондайк, Килиманджаро, Киев, Петербург, Париж, Нью-Йорк и др.), исключительное положение занимает Кавказ, известный по античным мифам о золотом руне и Прометее Прикованном, а также по более поздним эпическим легендам и сказаниям о необыкновенных героях и о богатырях гор — нартах. Край суровых кавказских гор постоянно манит и притягивает к себе личности, пытающиеся ощутить и осознать силу и влияние на человека энергетики вековых вершин, а затем воплотить ее в таких уникальных созданиях, как Кавказский пленник, Герой нашего времени, Демон, Мцыри, Хаджи Мурат. Здесь, на древней земле, витают мысли великих мудрецов.
«Плененным» Кавказом, хотя и не по доброй воле, оказывается и Булгаков, который по-своему ощущает внутреннее напряжение, исходящее от непокорных и непокоренных высот Кавказа и от событий, творимых здесь историей и человеком. Так, изображая, например, Ханкальское ущелье, он пишет:
Временами мне кажется, что это сон. Бог грозный наворотил горы. В ущельях плывут туманы. В прорезах гор грозовые тучи1.
Подобные булгаковские описания органично вплетаются в стилистику кавказского текста. Чем дальше уходит в историю наследие М.А. Булгакова, тем явственнее проявляется многозначность, притягательность и актуальность сочинений Мастера. В этом заключаются закономерности эволюции глубоко наполненного художественного слова, обладающего в булгаковских текстах особой проникновенностью.
Изучение феномена Михаила Булгакова активизируется с конца 60-х годов прошлого столетия. Булгаковедение складывается на основе трудов российских ученых Л. Яновской, М. Чудаковой, А. Смелянского, В. Лакшина, А. Вулиса, В. Воздвиженского, Г. Файмана, Б. Соколова и многих других, а также исследований зарубежных лингвистов и литературоведов (за последние 30 лет за границей о Булгакове опубликовано более 300 работ).
Лингвисты и литературоведы, разрабатывающие с середины XX века учение о речевых актах и теории текста, устанавливают специфику человеческой коммуникации и определяют новые пути интертекстуального, когнитивно-концептуального, дискурсивного и других видов анализа художественных текстов, которые дают возможность соотносить образ автора, время, пространство и т. п. Для рассмотрения проблем сюжетопостроения и текстопорождения в данном направлении сочинения Булгакова дают уникальный материал.
Постепенно филология привыкает считать любой сотворенный текст дискурсивным продуктом, так как он выступает конечным итогом пространственно-временных, социально ориентированных, эстетически обусловленных, интертекстуальных и прочих видов коммуникации автора с изображенной действительностью, нацеленной в свою очередь на когнитивно-концептуальное воздействие на читателя, к тому же художественный текст — всегда наложение многих картин мира.
Целью данной статьи является рассмотрение кавказского периода жизни и творчества Булгакова, определение роли данного этапа в становлении мастерства писателя, в освоении им приемов дискурсивно-описательного комплекса, а также выявление характера интертекстуальности в нарративной системе автора и определение ее значения как средства когнитивно-концептуального воздействия на читателя.
В настоящее время собственно дискурс как реальное слияние (или единство) языковой практики и экстралингвистических факторов манифестирует формы, механизмы и условия производства и восприятия сообщения, доступные человеку. Термин «дискурс», благодаря работам Фуко, Альтюссера, Дерриды, Лакана и др., получает философскую направленность, и его применение обретает широкое распространение, объясняемое создаваемой возможностью сочетать идеологические, исторические, лингвокультурологические, социопсихологические аспекты речевой деятельности человека.
В последние десятилетия «дискурс» и «концепт» — нередко употребляемые и многообразно толкуемые понятия. Скорее всего, невозможно дать им общепризнанное определение, по существу охватывающее все случаи их использования. Когда речь идет о дискурсе, чаще всего подразумевают «речевое произведение, которое возникает каждый раз, когда мы говорим»2 или же «текст, взятый в событийном аспекте»3.
Если расценивать произведения М. Булгакова как пространство «дискурсивных практик», то современные подходы к их анализу дают возможность более точно обнаруживать подлинный смысл сказанного автором и «вычитывать» те значения, которые как бы скрываются за выраженным и могут выявляться конкретным читателем, наделенным определенной когнитивной базой и соответствующим менталитетом. Представляется, что рассмотрение прежде всего пространственно-временных составляющих языковой картины булгаковского художественного мира, связанных с его пребыванием на Северном Кавказе и нашедших отражение в его творчестве, позволит разносторонне идентифицировать экстралингвистические факторы, объясняющие специфику авторского идиостиля и устанавливающие метапоэтическую природу его сочинений.
Известно, что начало творческого пути Булгакова связано с Кавказом, куда его осенью 1919 года забрасывает стихия Гражданской войны. С этого времени Кавказ вторгается в судьбу мобилизованного на войну медика (получившего по окончании Киевского университета диплом об утверждении его «в степени лекаря с отличием»), а концептосфера Кавказа активно входит в систему его образов-символов с ярко выраженным социокультурным содержанием, включающим экстралингвистические факторы, которые, по мысли исследователей4, формируют языковую картину личности. Контекст художественного мира Булгакова складывается путем интенсивной трансформации всего происходящего в стране, в родном Киеве, в семье. Все обретает конкретный смысл на страницах его сочинений:
Случилось, надо вам сказать, то, что события залетели ко мне в квартиру и за волосы вытащили меня и поволокли, и полетело все, как чертов скверный сон5.
Создается впечатление, что Булгаков, описывая своих героев, как будто рассказывает о себе, о том, как он, мобилизованный, прибывает из Киева во Владикавказ. Как известно, пребывание Булгакова на Кавказе и характер созданных им здесь произведений неоднократно становились предметом исследований. Но до настоящего времени в этой теме остается много непроясненного, необнаруженного, неоднозначно оцененного, впереди еще немало открытий. До сих пор биографы6 спорят, был ли Булгаков мобилизован или ушел в белую армию добровольно, призывался ли он красными, сколько раз и кем был мобилизован, дезертировал ли он и если да, то из какой армии. Л. Яновская предполагает, что он даже пересек линию фронта. Уточняются сроки приезда Булгакова на Кавказ, а также ведутся разыскания по установлению всех художественных произведений и журналистских материалов, написанных (или начатых) на Кавказе, повествующих о Кавказе или повлиявших на создание новых сочинений.
Скорее всего, для Булгакова после равнинных просторов Украины и России Кавказ — некий загадочный мир, в котором там, на высоте заоблачных круч, особенно ощутима граница между землей и небом, между высокими мечтами и вечными тайнами космоса. «Синие горы Кавказа, приветствую вас! — Булгакову, конечно, было известно такое обращение к горам певца Кавказа М.Ю. Лермонтова, — вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе»7.
Случилось так, что драматический узел судьбы Булгакова завязывается на Кавказе. Осень 1919 года уводит его из дома на Андреевском спуске и делает соучастником происходящих на юге России событий: военный врач Булгаков получает назначение в госпиталь белых во Владикавказе, затем в Грозном и снова во Владикавказе. Он вызывает к себе жену. Весьма характерны ее впечатления о Владикавказе того периода:
Маленький такой городишко, но красиво. Горы так видны... Полно кафе кругом, столики прямо на улице стоят... Народу много — военные ходят, дамы такие расфуфыренные, извозчики на шинах. Ни духов, ни одеколона, ни пудры — все раскупили. Музыка играет [...]. Весело было8.
Но Кавказ — беспокойное место, что накладывает отпечаток на тематическую и стилистическую направленность его изображения Булгаковым. Оценки писателя сливаются с голосами предыдущих классиков, ими питаются. Точка отсчета в восприятии Кавказа Булгаковым относится и к лермонтовским сочинениям. Горы, в каком бы когнитологическом измерении они ни рассматривались, олицетворяют собой столкновение.
В это время и сам Булгаков существует в нескольких пространствах: в реально-жизненном, военно-полевом, художественно-творческом, о которых он сообщает в письме от 26 апреля 1921 года: «Дело в том, что творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное»9, то есть создаваемое в связи с вынужденными обстоятельствами.
Возникает ощущение неслучайности того, что Булгаков оказывается на Кавказе, где, по стечению обстоятельств, определяется его писательский путь, и связано это с Пятигорском. Иногда высказываются мнения, что Пятигорск — роковое для русской литературы место. Сюда ссылают декабристов и всех, кто был неугоден властям, здесь погибает Лермонтов. Но стоит ли соотносить судьбы таких непохожих авторов, имеется ли у них что-то общее? Да, имеется, и немало: оба побывали в пятигорских местах приблизительно в одном возрасте, оба принимали участие в боевых действиях, оба всю жизнь писали о демонах, оба создавали произведения о Кавказе. В судьбах каждого из них Пятигорск сыграл особую, решающую и поворотную роль. Но вместе с тем Лермонтов и Булгаков — художники совершенно разных типов.
После поездки в Пятигорск Булгаков возвращается во Владикавказ, заболевает сыпным тифом и остается прикованным к постели. В это время город переходит в руки красных, и бывший санитарный врач из-за болезни становится фактически дезертиром. Он оказывается на распутье и принимает отчаянное, но, скорее, осознанное решение: не имея для этого никакого формального права, он предлагает редакции только что основанной газеты «Кавказ» свои журналистские услуги.
Необходимо иметь в виду, что у Булгакова уже были ранние творческие опыты. Осенью 1917 года, будучи врачом в больницах Смоленской губернии, он начинает работать над циклом автобиографических рассказов о медицинской практике — это была проба пера. Теперь же его врачебная деятельность прекращается, и он включается в состав литературных сотрудников беспартийной газеты «Кавказ», первый номер которой выходит 28 февраля 1920 года. Среди его коллег оказываются писатели с именами: Александр Амфитеатров, Евгений Венский, Евграф Дольский, Александр Дроздов, Григорий Петров, Николай Покровский, Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор и др. Позже в автобиографии он сам отмечает произошедшие перемены: «В начале 1920 года я бросил звание с отличием и писал»10.
Наконец-то, поле деятельности Булгакова — литература, и не только газета, он выступает перед спектаклями и концертами со вступительным словом, участвует в литературных диспутах о Пушкине, Гоголе, Чехове, пишет рецензии, пробует сочинять драматургические произведения. Начинается период сочетания журналистского, повествовательного и драматургического начал. Во Владикавказе создаются пьесы Самооборона, Братья Турбины, Глиняные женихи, Парижские коммунары, Сыновья муллы (драматургия кавказского периода — тема отдельного исследования).
Летом 1919 года Булгаков пишет Наброски земского врача (ранняя редакция цикла Записки юного врача), рассказы Недуг, Первый цвет и др. До этого времени о подлинных переживаниях врача читатели России знали по Запискам врача В. Вересаева.
Булгаков активно занимается журналистикой. 18 января 1920 года в «Кавказской газете» опубликован его фельетон В кафе, 18 февраля того же года — Дань восхищения. В начале апреля он работает заведующим литературным отделом (Лито) подотдела искусств Владикавказского ревкома, а затем становится заведующим театральным отделом. 28 октября 1920 года комиссия по обследованию деятельности подотдела искусств Владикавказского ревкома резко критикует деятельность подотдела, а 25 ноября изгоняет из него Булгакова вместе с заведующим Ю. Слезкиным.
В Грозном 13/26 ноября 1919 года была напечатана статья Булгакова Грядущие перспективы, которая считается первой публикацией, подписанной инициалами «М.Б.», но об этом становится известно через 65 лет — в 1986 году, благодаря находке Г. Файмана, обнаружившего в архиве номер газеты «Грозный». Принято отмечать, что Булгаков имел в виду статью Грядущие перспективы, когда писал в автобиографии 1924 года:
Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали11.
Таким городом, скорее всего, мог быть Ростов. Трудно согласиться с тем, что Булгаков называет статью рассказом. Высказываются предположения (в частности, П.С. Поповым — первым биографом М. Булгакова), что первым рассказом мог быть дошедший до нас в нескольких фрагментах текст под названием Дань восхищения.
Статья Грядущие перспективы отличается антисоветским содержанием, поэтому понятно, почему автор вырезку из газеты наклеил в свой альбом лицевой стороной вниз. Булгаков, анализируя в статье положение в России, подчеркивает:
[...] наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала «великая социальная революция»12.
Оказавшись, по собственному признанию, под впечатлением только что просмотренного английского иллюстрированного журнала, как отмечает автор, Булгаков сравнивает Россию с Западом:
На Западе кончилась великая война великих народов. Теперь они зализывают свои раны. Конечно, они поправятся, очень скоро поправятся13.
Перспективы же будущего России Булгаков оценивает весьма мрачно:
Мы так сильно опоздаем, что никто из современных пророков, пожалуй, не скажет, когда же, наконец, мы догоним их и догоним ли вообще?14
Уместно вспомнить, что в дальнейшем в СССР неоднократно ставились задачи (в частности, Н.С. Хрущевым в 1950-е годы) «догнать и перегнать Америку».
Тогда, в 1919 году Булгаков предсказывает:
Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова. Платить за безумство мартовских дней, за безумство дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станком для печатания денег... За все!15
Стоит обратить внимание на использование слова «безумство». Возможно, сказалось влияние М. Горького («Безумству храбрых поем мы песню»). А может быть, фраза, объясняющая смысл происходящих событий, как говорится, витала в воздухе.
Булгаков как представитель того поколения, которое он называет «неудачливым, дает наказ будущим поколениям:
И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
— Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию16.
Звучит как завещание. Во многих отношениях статья является пророческой, в ней отражены размышления о будущем России. Создается ощущение, что по проблематике и по приемам ее раскрытия (рубленые номинативные предложения, однородные члены — глаголы движения или рефлексии, риторические вопросы и восклицания) она вполне могла быть написана в 1990-е годы.
Начало же 1920-х годов — весьма нелегкое время для Булгакова, он пытается оценить его и в переписке, и в художественном осмыслении. В рассказе Богема он описывает обстоятельства, связанные с появлением в печати 1 апреля 1921 года во Владикавказе фельетона Неделя просвещения:
Фельетон в местной владикавказской газете я напечатал и получил за него 1200 рублей и обещание, что меня посадят в особый отдел, если я напечатаю еще что-нибудь похожее на этот первый фельетон... За насмешки17.
Сам Булгаков, не удовлетворенный этой вещью, сокрушается в письме сестре Вере:
Посылаю тебе мой последний фельетон Неделя просвещения, вещь совершенно ерундовую, да и притом узко местную18.
Недоволен остался и редактор «Коммуниста» Г.С. Астахов, скорее, из-за иронического отношения автора к «насильственному просвещению», так как в статье показано, как неграмотного красноармейца посылают в приказном порядке на оперу Дж. Верди Травиата, а он мечтает побывать в цирке и посмотреть слона и клоунов. Позже Г.С. Астахов оказывается одним из ревностных гонителей Булгакова.
Одно из первых произведений Булгакова, в которых изображены события гражданской войны на Кавказе, — рассказ Необыкновенные приключения доктора, напечатанный в Москве в журнале «Рупор» в № 2 за 1922 год. К сожалению, рукопись не сохранилась. П.С. Попов зафиксировал со слов Булгакова ряд фактов его жизни в годы гражданской войны, среди которых имеется упоминание о фельетоне День главного врача как о первой редакции рассказа Необыкновенные приключения доктора. Рассказ этот откровенно автобиографический: сюжет совпадает с событиями в жизни Булгакова в период с конца 1918 до начала 1920 года. Произведение представляет собой «бессвязные записки» из книжки доктора N «без всяких изменений». Он состоит из 14 главок. Весьма лаконичная вступительная часть содержит, однако, обширную информацию: в пяти небольших по объему абзацах адресат, в руках которого оказывается присланная по почте записная книжка бывшего друга, коротко излагает насколько версий о его дальнейшей судьбе: он или убит, или утонул при посадке на корабль в Новороссийске, или же жив и здоров и находится в Буэнос-Айресе. Подобные варианты судьбы Булгаков мог предсказать самому себе.
Первая глава Без заглавия — просто вопль начинается вопросом доктора N: «За что ты гонишь меня, судьба?! Почему я не родился сто лет тому назад?». Этот же вопрос задает доктор Булгаков 31 декабря 1917 года в письме своей сестре. (Отметим, что в сочинениях Лермонтова также немало места отводится размышлениям о роли судьбы).
Герой произведения, рассчитано близкий к автору, оказывается участником боевых действий на Кавказе. Булгаков как бы прячется под именем Другого, о чем заранее сообщает в собственно предваряющей всё дальнейшее повествование части. Причем уже в самом начале читатель получает представление о подлинном, но безымянном составителе записок и об образе его мыслей. Прежде чем предложить читателю дневник доктора N, Булгаков рассказывает, где обнаружена записная книжка пропавшего друга. Характерно, что доктор N выступает как фоновый персонаж, к тому же явно персонаж из биографии, но его специальность — бактериология. Булгаков старается скрыть свое медицинское образование, особо подчеркивая в рассказе, что это не его собственные воспоминания, а записки друга. По той же причине он приписывает герою рассказа иную сферу занятий и останавливается на версии о том, что до занятий журналистикой доктор N окончил не медицинский, а естественный факультет. Возможно, писатель опасается, что его врачебное прошлое может подтвердить его службу в армии, из-за чего он, видимо, больше не возвращается к медицине и с Кавказа переезжает не в Киев, а в Москву. Необыкновенные приключения доктора убедительно демонстрируют, насколько динамичным может оказаться конструкт соотнесенности «автор — персонаж».
Дневниковый характер Необыкновенных приключении доктора имеет когнитивно-концептуальную направленность, так как, с одной стороны, мотивирует некоторые недосказанности в повествовании, а с другой — заставляет интенсивно вчитываться в текст, чтобы «достраивать» его (иначе зачем целые главки оформлены в виде пунктиров и многоточия) и домысливать (зная эпоху, историю, события) то, что остается за пределами выраженного писателем. Такой метод привлечения читателя к сотворчеству, раскрывающий булгаковскую концепцию отношений между текстом и затекстом, представляет нарративную картину на дискурсивном уровне «писатель — текст — читатель». Интертекстуальность выступает как авторское средство метакомментирующего порядка.
Булгаков, врач по образованию и по первой профессии, нередко (как в Необыкновенных приключениях доктора) делает медиков героями своих произведений: автор в Записках юного врача, Персиков в Роковых яйцах, профессор Преображенский в Собачьем сердце. Фигура врача претерпевает в его сочинениях существенную содержательную эволюцию.
Анализируя кавказский период творчества М. Булгакова, необходимо упомянуть его статью Юрии Слезкин (Силуэт), опубликованную в Берлине в 1922 году; затем она вошла в качестве предисловия в книгу: Ю. Слезкин, Роман балерины (Рига: Литература, 1928). Это, фактически, единственная в наследии Булгакова литературно-критическая статья. Она посвящена творчеству известного еще до революции писателя Юрия Львовича Слезкина (1885—1947), с которым Булгаков знакомится во Владикавказе в 1920-м году во время работы в газете «Кавказ», дружба продолжается и в Москве до середины 20-х годов. Их пути расходятся после публикации Слезкиным романа Девушка с гор (Столовая гора), в котором с Булгакова списан малосимпатичный персонаж, бывший военный врач, впоследствии журналист Алексей Васильевич (намек на врача А.В. Турбина в романе Белая гвардия).
Исключительная ценность статьи Юрии Слезкин (Силуэт) заключается в том, что она дает представление о художественно-эстетических взглядах Булгакова (выделяющего кинематографичность прозы Слезкина), о его требованиях к языку (отмечающего способность бережного отношения к слову). Самому Булгакову бережное отношение к слову было присуще в высшей степени.
Кавказские произведения Булгакова чаще всего построены на концептах «судьба», «гора», «стрельба», «аул», «земля», «солнце» «сон» и др., которые в тексте функционируют, по терминологии современной лингвистики19, как «оперативные единицы памяти» и ментального лексикона, влияющие на концептуальную систему и создающие картину мира конкретного произведения.
Суммируя приведенные точки зрения и учитывая жизненный и художнический опыт Булгакова, можно сделать обобщение: то, что автор узнает и предполагает об объектах внешнего и внутреннего мира, он фиксирует в виде концептов в своей языковой картине мира, а затем отражает их в художественных текстах. Запечатленные Булгаковым кавказские образы и сложившиеся представления позднее отражаются во многих его произведениях и, в частности, в романе Мастер и Маргарита (возможно, на изображение распятия Иешуа Га-Ноцри повлиял нарисованный в Необыкновенных приключениях доктора портрет убитого, который «руки разбросал крестом»).
В концептуальном отношении весьма выразительна глава Ханкальское ущелье, в которой показано взятие белыми Чечен-аула. Булгаков подробно описывает поле боя, отчетливо выражая сочувствие чеченцам:
Узун-Хаджи в Чечен-ауле. Аул растянулся на плоскости на фоне синеватой дымки гор. В плоском Ханкальском ущелье пылят по дорогам арбы, двуколки. Кизлярогребенские казаки стали на левом фланге, гусары на правом. На вытоптанных кукурузных полях батареи. Бьют шрапнелью по Узуну. Чеченцы как черти дерутся с «белыми чертями». [...] Пулеметы гремят дружно целой стаей. Чеченцы шпарят из аула. Бьются отчаянно. Но ничего не выйдет. Возьмут аул и зажгут. Где же им с двумя паршивыми трехдюймовками устоять против трех батарей кубанской пехоты (с. 435—436).
Лермонтов, как известно, с большим сочувствием и уважением относился к горским племенам: «Люблю я цвет их желтых лиц, / Подобный цвету ноговиц, / Их шапки, рукава худые, / Их темный и лукавый взор / И их гортанный разговор»20. В стихотворении Валерик Лермонтов выступает против бессмысленности «беспрестанной и напрасной» вражды между народами. Показательно, что Булгаков также описывает, как «с гортанными воплями» отправляется в бой «лихой конный полк» чеченцев.
Подтверждением того, что Булгаков непосредственно участвовал в бою, является и достоверность описания деталей боевых действий, и перечень участвовавших в сражении частей (полки — 1-й Кизляро-Гребенский, 3-й Терский казачий, 1-й Волжский гусарский и три батареи кубанской пехоты), что доподлинно установлено историками по газетам того времени уже после смерти Булгакова. Писатель несколько сдвигает хронологию событий, чтобы исключить возможность точного сопоставления эпизодов его биографии и жизни героя.
Для рассмотрения темы Кавказа в русской литературе отношение Булгакова к Лермонтову — большой и существенный вопрос. В документальной повести Д. Гиреева21 приводятся воспоминания одного из первых актеров Осетинского театра Б.И. Тотрова об интересных беседах Булгакова со студийцами о сценическом воплощении Горя от ума А. Грибоедова, Маскарада М. Лермонтова, Ревизора Н. Гоголя и др., которые красноречиво говорят об актерских и режиссерских опытах Булгакова в кавказский период его жизни, а также о его многогранном знакомстве с творчеством Лермонтова.
Следует обратить внимание на то, что при описании боя всплывает образ Лермонтова:
Да что я, Лермонтов, что ли! Это, кажется, по его специальности. Причем здесь я!.. Противный этот Лермонтов. Всегда терпеть не мог. Хаджи. Узун. В красном переплете в одном томе. На переплете золотой офицер с незрячими глазами и эполеты крылышками. «Тебя я, вольный сын эфира» (то есть вспоминаются строки из Демона). Склянка-то с эфиром лопнула на солнце... Мягче, мягче, глуше, темней. Сон (с. 436—437).
Дальше в сознании составителя записок сливаются явь и сон, над ним взвивается «мутно-белая птица тоски», как будто навеянная лермонтовскими мотивами. Кстати, Булгаков в беседах с П.С. Поповым признавал большое значение снов в своих произведениях. Упоминание Лермонтова в данном случае можно объяснить той кошмарной ситуацией, в которую попал герой Булгакова, оказавшись в лермонтовских местах:
И вот мы на плато. Огненные столбы взлетают к небу. Пылают белые домики, заборы, трещат деревья. По кривым улочкам метет пламенная вьюга, отдельные дымки свиваются в одну тучу, и ее тихо относит на задний план к декорации оперы Демон (с. 437).
Снова Лермонтов, его загадочный Демон, но теперь ассоциации связаны с музыкой А.Г. Рубинштейна, опера которого на сюжет лермонтовской поэмы была написана в 1871 году. По всей видимости, Булгаков, знаток и любитель оперного искусства, неоднократно слушал ее в Киеве. Поистине в прозе Булгакова появляется призрак лермонтовского образа, олицетворяющего дух отрицания. Опираясь на лермонтовские мотивы и образы, тесно соприкасаясь с ними, отталкиваясь от них (цитирует строки из Казачьей колыбельной песни — «По камням струится Терек, плещет мутный вал»), вступая с ними в полемику, Булгаков сподвигает читателя к сопоставлению описаний Кавказской войны XIX века, раздвигая таким образом хронологические границы своего повествования и следуя традициям антивоенной направленности русской классической литературы. «Проклятие войнам отныне и вовеки!» — такой протестной фразой завершает Булгаков рассказ Необыкновенные приключения доктора. Этот рассказ ценен как структурно-схематическая «заготовка» замыслов писателя на будущее — тем, сюжетно-фабульных ходов, предметно-повествовательных блоков, художественно-изобразительных средств.
Показательно, что с самого начала творческого пути, с кавказских произведений Булгаков для расширения художественного пространства своих произведений и придания им особой образности обращается к соответствующим литературным источникам, иногда цитирует их, иногда прибегает к различным аллюзиям и упоминаниям. Так, во вступительной части рассказа Необыкновенные приключения доктора писатель, перечисляя содержащиеся в чемодане пропавшего друга вещи, называет роман Марья Лусьева за границей (1912), принадлежащий перу писателя А.В. Амфитеатрова. Такая деталь расширяет представление об образе героя. А характеризуя поступки казаков, писатель вспоминает своего любимого Гоголя: «Казачки народ запасливый. И веревочка пригодится» — слова Осипа из IV действия комедии Ревизор.
Киев — Кавказ — Москва. Три таких значимых топоса являются определяющими в творческой судьбе Булгакова. Кавказ как этап, когда начинает формироваться художественный мир Булгакова, закладывает основы образа Автора, который, в свою очередь, дополняет образ Кавказа. Обобщая наблюдения о кавказском периоде жизни и творчества Булгакова, можно отметить, что это были действительно необыкновенные приключения Доктора, врачевавшего людей, изучавшего их души и пытавшегося улучшить человеческую породу. Доктора, постепенно перерождавшегося в Мастера, который однажды смог бросить магический клич: «За мной, читатель!». На Кавказе он проходит путь: доктор — журналист — литературный критик — драматург — литератор.
Даже такой краткий анализ кавказского периода творчества М. Булгакова подтверждает, что это был напряженный и весьма наполненный событиями этап. Во-первых, формируется жанровая система булгаковской прозы: газетные статьи, фельетоны, рассказы, повести, пьесы, роман. Во-вторых, определяются его ведущие темы — образ врача, тема литературы, вопросы судьбы. В-третьих, разрабатываются композиционные приемы (рассказ в рассказе, «бессвязные» записки) и художественно-изобразительные средства: автобиографизм и документальность, авторская рефлексия, говорящее многоточие, герой-прикрытие, мотив безымянности, сон как прием, ирония, использование средств метакомментирующего порядка и многое другое, выстраивающее для более широкого когнитивно-концептуального воздействия на читателя авторский интертекстуальный дискурс.
Примечания
Леокадия Васильевна Витковская — доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой русской филологии Пятигорского государственного лингвистического университета.
Игорь Федорович Головченко — кандидат юридических наук, доцент, Пятигорский государственный лингвистический университет.
1. М. Булгаков, Необыкновенные приключения доктора, в кн.: он же, Собрание сочинений. В пяти томах, т. 1, Москва 1989, с. 431—443. В дальнейшем страницы по этому изданию будут указаны в тексте в круглых скобках.
2. Э. Бенвенист, Общая лингвистика, Москва 1974, с. 312.
3. Н.Д. Арутюнова, Дискурс, в кн.: Лингвистический энциклопедический словарь, Москва 1990, с. 317.
4. Ю.Н. Караулов, В.В. Петров, От грамматики текста к когнитивной теории дискурса, в кн.: Т.А. Ван Дейк, Язык. Познание. Коммуникация, пер. с англ., сост. В.В. Петрова, Москва 1989.
5. М. Булгаков, Я убил, в кн.: он же, Собрание сочинений..., т. 2, с. 651.
6. Л.М. Яновская, Творческий путь Михаила Булгакова, Москва 1983; М.О. Чудакова Жизнеописание Михаила Булгакова, предисл. Ф. Искандера, 2-е изд., доп., Москва 1988; А. Варламов, Михаил Булгаков, Москва 2008.
7. М.Ю. Лермонтов, «Синие горы Кавказа, приветствую вас!..», в кн.: он же, Сочинения в двух томах, т. 1, Москва 1988, с. 127.
8. А. Паршин, Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова, Москва 1991, с. 75—76.
9. М. Булгаков, Письмо Вере А. Булгаковой, в кн.: он же, Собрание сочинений..., т. 5, (1990), с. 397.
10. М. Булгаков, Автобиография, в кн.: он же, Собрание сочинений..., т. 5, с. 604.
11. Там же, с. 604.
12. М. Булгаков, Грядущие перспективы, газета «Грозный», 13.11.1919, <http://lib.ru/BULGAKOW/perspect.txt>.
13. Там же.
14. Там же.
15. Там же.
16. Там же.
17. М. Булгаков, Богема, в кн.: он же, Собрание сочинений..., т. 1, с. 466—467.
18. М. Булгаков, Письмо Вере А. Булгаковой..., с. 397.
19. Е.Е. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.Е. Панкрац, Л.Е. Лузина, Краткий словарь когнитивных терминов, Москва 1996; В.И. Красных, Введение в когнитивную лингвистику, под ред. М.В. Пименовой, вып. 4, Кемерово 2004; С. Воркачев, Счастье как лингвокультурный концепт, Москва 2004, с. 43.
20. М.Ю. Лермонтов, <Валерик> («Я вам пишу случайно; право...»), в кн.: он же, Сочинения..., т. 1, с. 201.
21. Д. Гиреев, Михаил Булгаков на берегах Терека, Орджоникидзе 1980.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |