Подготовив все необходимое для перевязки, Михаил в ожидании появления карлика Мюрата развернул утреннюю газету. В разделе «Криминальная хроника» увидел краткое сообщение под названием «Антигуманный эксперимент»: «На прошлой неделе в полицейский участок пришел господин Ш-р. и дрожащим от страха голосом рассказал, что некий преуспевающий профессор, проживающий на Рейтарской улице, тайно проводит медицинские опыты, опасные для жизни, на благородном животном — собаке. Цель этого эксперимента пока не известна, но, зная агрессивный характер профессора, господин Ш-р. предполагает, что опыты антигуманны. Полиция решила проверить достоверность этого сообщения, и, если выяснится, что бедное животное находится в опасности и эксперимент противозаконен, то профессор, фамилия которого в интересах следствия пока не может быть названа, будет привлечен к уголовной ответственности».
Михаил посчитал прочитанное очередной газетной уткой. Единственное, что насторожило, это местожительство так называемого профессора — Рейтарская улица. Поэтому, когда в перевязочную вошли карлик Мюрат, слегка припадавшего на забинтованную ногу, и профессор Переброженский с дымящейся гаванской сигарой, Михаил счел необходимым ознакомить с газетной хроникой Арсения Лукича. Пробежав глазами обведенную красным карандашом заметку, профессор грозно повел бровями и сказал:
— Есть три вида мерзавцев, Михаил Афанасьевич: одни пишут доносы, другие принимают их к сведению, а третьи спешат представить доносчиков общественности добропорядочными гражданами. Мне известно имя первого мерзавца. Это некий Швондур, проживающий в нашем доме. Когда-то я дал ему по физиономии за то, что он оскорбил мою прислугу Дарью. И с тех пор он пишет гнусные доносы. И всякий раз я должен доказывать, что я не верблюд.
— А нельзя ли призвать этого Швондура к порядку? Ведь вы человек известный.
— Доносчиков, Михаил Афанасьевич, полиция всячески оберегает, даже действия их поощряет, порядочных людей вызывают в участок, приходят к ним на квартиру с обыском, в общем держат в психологическом напряжении. Спросите, для чего? У них это называется профилактикой. Если кого-то подозревают и вызывают, значит полиция не дремлет, заводятся дела, пишутся отчеты. Одним словом, надуваются мыльные пузыри. А в это время настоящие преступники разгуливают по городу, грабят, очищают ювелирные лавки.
Поддерживая разговор с профессором, Михаил обработал швы на ноге карлика, наложил пропитанную мазью марлевую салфетку, а затем забинтовал и с разрешения профессора закурил.
— Из вас мог бы получиться неплохой фельдшер, — заметил профессор, если бы вас выгнали из университета. Специалисты с незаконченным высшим образованием большая редкость в земских больницах. Вы бы поменяли Киев на уездный городок?
— Возможно, но я все же, Арсений Лукич, хотел бы получить диплом врача. К тому же... — Закончить фразу не позволила Михаилу влетевшая в перевязочную перепуганная Дарья:
— Арсений Лукич, к нам полиция!
— Препроводите маршала Мюрата за ширму. Полиции о нем знать не обязательно.
Не прошло и минуты, как в комнату вошли тучный, показавшийся Михаилу похожим на бегемота околоточный надзиратель, и худой, с длинным носом и грустный, как цапля, городовой.
— Позвольте представиться, господин Переброженский. Я — околоточный Гаврилов, а этот городовой меня сопровождает. Для вас, Арсений Лукич, я — лицо новое, а мне ваше имя хорошо известно. Кстати имею заочное уважение, поскольку вы моей жене позвонок вправляли. Она к вам со своей сестрой приезжала месяц назад. Жена моя женщина интеллигентная, в женской гимназии преподает, Елизаветой Петровной кличут, — умиленно и дружелюбно говорил околоточный, желая подчеркнуть, что пришел сюда не по своей воле.
— Припоминаю, дама очень интересная, вам можно позавидовать, — подобрел Арсений Лукич. — С чем пожаловали ко мне в столь раннюю пору?
— Начальство уполномочило разобраться с поступившим в полицейское управление сигналом. Дом, в котором вы живете, Арсений Лукич, большой, жильцы в нем живут разные, и хорошие, и всякие. Словом, один из них написал, что вы проводите опыты над домашними животными, и по его убеждению — опасные для их существования, а точнее, подопытной у вас является собака, которую видела, как вы привели в свою квартиру консьержка вашего дома, что она и подтвердила. К тому же она ни разу не видела, чтоб вы эту собаку выводили на прогулку. Вот мне с городовым и надлежит выяснить, куда поделась упомянутая собака. Ежели тот самый жилец и та самая консьержка слегка преувеличивают, то мы хотели бы, Арсений Лукич, чтобы вы предъявили нам собаку.
— Ах вот как, — воскликнул разгневанный профессор, — негодяй Швондур решил поджечь море. Тупые киевские газеты на это уже отреагировали. Вот, полюбуйтесь Пишут об этом Швондуре, правда называют его Ш-р. Не станете же отрицать, что это его работа.
— Я, Арсений Лукич, никаких фамилий вам называть не стану. Такой у нас порядок. Нам бы лучше сейчас собачку увидеть.
Профессор сел в кресло, вызывающе закинул ногу на ногу, достал из коробки новую сигару, прикурил и, сверкнув глазами, сказал:
— Ну, что ж, придется сознаваться, поскольку предъявить вам собаку я уже не могу. Нет уже собаки.
— То есть как это нет? — не скрывая тревоги, спросил околоточный. — То есть вы хотите сказать, что...
— Нет, нет, не волнуйтесь, мы с ассистентом люди приличные, домашних животных любим. Но, как вы сами изволили заметить, эксперименты кое-какие проводим. А поскольку эксперимент удался, и результат его есть настоящим переворотом в медицине, а быть может, и всей науки, то я хотел бы получить, господа, гарантии, что то, о чем вы сейчас узнаете, не будет подлежать разглашению до того момента, как мы с ассистентом убедимся, что результат надежен и наше медицинское открытие будет в дальнейшем иметь пользу для человечества. Садитесь, господин околоточный, и вы, коллега, — предложил он сесть и городовому. — Слушайте внимательно. Я подобрал на улице собаку. Подчеркиваю — бездомную. В лишаях, голодную и так далее. Появилась она у меня как раз тогда, когда надо было мою теорию проверить на практике. Для многих людей теория эта покажется фантастикой. Ну что-то вроде романов Жюля Верна. Даже мой ассистент, Михаил Булгаков, и тот сомневался и называл ее гипотезой. Тем не менее благодаря его помощи гипотеза превратилась в реальный факт. Я вижу по вашим лицам, господа, что вы хотели бы побыстрее узнать суть дела. Я решил, согласуясь со своей теорией, путем сложнейшей операции превратить бездомную собаку, которую на улице в любой момент могли поймать и отправить на живодерню, превратить... в человека.
— Ну, вы хватили, — не удержался от реплики околоточный. — Я хоть и полицейский, а кое-что понимаю. Сейчас вы мне скажете, что превратили собаку в человека и этот человек разгуливает где-то по Крещатику, желает работать в какой-нибудь купеческой лавке приказчиком и тому подобное. Извините, Арсений Лукич, но у вас есть только один выход: или предъявить собаку или, не могу подыскать другого слова, человека, раз уж вы утверждаете, что не выдумка. Иначе мы составим соответствующий протокол и передадим его в полицейское управление, а дальше — это уже не наше дело...
— Михаил Афанасьевич, пора предъявить вещественное доказательство. Приведите сюда Мюрата.
Не успел Михаил подойти к ширме, как из-за нее с громким гавканием выскочил на четвереньках перебинтованный карлик и, подскочив к городовому, ухватил зубами полу его мундира. Профессор довольно улыбнулся. Он прекрасно понимал, что сидевший за ширмой карлик в нужный момент как артист ему подыграет, и розыгрыш будет достаточно убедительным. Но чтобы так подыграть, чтобы с таким рвением и азартом, такого Арсений Лукич предположить не мог.
— Фу, Мюрат, назад, — скомандовал он, — придержите его, Михаил Афанасьевич.
Михаил, несмотря на сопротивление карлика, оттащил его от городового. Мюрат еще пару раз зарычал, а потом стал выплевывать нитки, которые он повыдергивал из мундира.
До этого эпизода равнодушный, грустный, долговязый городовой вскочил со стула, захлопал перепуганными глазами и тяжело задышал, как будто цапля подавилась жабой. Забеспокоился и околоточный, но в отличие от младшего чина он умел сдерживать чувства.
— Сохраняйте спокойствие, господа, — снисходительно сказал профессор. — Мюрат хоть и стал уже человеком, однако сейчас проходит период адаптации. Замечу, что он многое уже понимает. Даже начинает говорить. Пока чаще всего он, как попугай, повторяет слова, но иногда мы с ассистентом констатируем, что в его речи появляется осмысленность. Не хотите ли убедиться?
— Да, было бы интересно, такое, знаете ли, не всегда увидишь.
— Мюрат, даю установку: сосредоточься, — скомандовал профессор.
Карлик наморщил лоб, выпятил грудь, сделал что-то похожее на собачью стойку и слегка наклонил голову. Наблюдая за происходящим, Михаил больно щипал себя за руку, чтобы не рассмеяться.
— Мюрат, — продолжал профессор, — это наши гости, повторяю, это наши гости. Лаять не надо.
Карлик наклонил голову в другую сторону и поскреб рукою, словно лапой, по ковру.
— Вижу, что понимаешь. Это околоточный надзиратель Гаврилов. Поприветствуй его.
Карлик осклабился, понимающе рыкнул, а затем внятно произнес:
— Гав-рыло! Гав-рыло!
Околоточный надзиратель побагровел от возмущения, но не позволил гневу вырваться наружу и, чеканя каждое слово, словно шаг на плацу, сказал:
— Я, господин профессор, в гимназии двоечником не был, поэтому небылицу, рассказанную вами, воспринимаю как неудачный розыгрыш, но и от него на вашем месте воздержался бы, поскольку пришел к вам не в гости, а нахожусь при исполнении. А вот этого Мюрата или как там его могу сейчас же арестовать за оскорбление представителя власти и препроводить в участок. Там он уже не загавкает, а завоет. Я вас слушал внимательно, Арсений Лукич, а теперь ваш черед. Мой сегодняшний приход будем считать предварительным знакомством. Ожидайте меня через неделю. Вам, профессор, советую подготовить более правдоподобную версию касаемо исчезновения собаки, поскольку сообщение о незаконном эксперименте у нас имеется. А вам, господин Булгаков, придется вразумительно объяснить, почему вы местом для проведения медового месяца выбрали дом, в котором живет профессор Переброженский, и почему согласились быть его ассистентом, теряя драгоценное время, которое вы могли уделить вашей очаровательной супруге... Кстати, и это нам тоже известно, вы могли бы неплохо устроиться на родительской даче на станции Буча, где в весеннем лесу гораздо приятнее прогуливаться, чем по улице Рейтарской. Ну, а тебе, Мюрат, советую приготовить ответ, как ты здесь оказался и на какие средства лечишься у профессора. Мне лично известно, что это удовольствие стоит недешево. Вижу, господа, что вы слегка приуныли. Только из уважения к вашему благородному труду и помня о том, что вы, Арсений Лукич, исцелили мою жену, я делаю вам отсрочку. Разрешите откланяться.
— Я вас провожу, — последовал за околоточным надзирателем и городовым Арсений Лукич.
В коридоре профессор предложил околоточному переговорить в гостиной тет-а-тет. Тот не стал упрямиться. Приказал городовому ожидать его на улице возле полицейского экипажа. Арсений Лукич подчеркнуто гостеприимно предложил околоточному Гаврилову для непринужденности разговора попробовать французского коньяку. Тот согласился. А когда он выкушал рюмочку, Арсений Лукич предложил ему выкурить гаванскую сигару.
— За коньяк благодарю, а вот от сигары откажусь. Уж двадцать лет, как курить бросил.
Арсений Лукич все-таки пододвинул коробку с сигарами и, деликатно улыбаясь, промолвил:
— Очень правильно. Это я как врач говорю. Сам, к сожалению, бросить не могу, силы воли не хватает. Но сигары, скажу вам, отменные, таких во всей Киевской губернии не сыщите. Хоть бы понюхали, какой аромат у них.
Околоточный пожал плечами, что означало — ну что ж с вами поделаешь — и приподнял крышку сигарной коробки.
— О, аромат действительно редкий!
— Надеюсь, не откажетесь, чтобы я презентовал вам эти сигары? Курить не можете, так хоть понюхаете, — подмигнул профессор.
— Трудно отказаться от такого подарка, действительно в Киевской губернии таких сигар днем с огнем не сыскать, — сбросив с лица суровость и пряча коробку с сигарами в карман, улыбнулся Гаврилов. — А чтобы вы, Арсений Лукич, хотели бы от меня в подарок получить?
— Совсем пустяк. Приходите ко мне в гости не через неделю, а через месяц. Мне как раз из Парижа должны новую бутылочку коньяку привезти, куда лучше, нежели тот, что мы сегодня пили. И еще одна ерундовинка. Подтвердите мою догадку: Швондур на меня донос накатал?
— Смею вас разочаровать, Арсений Лукич, вы хоть и врач, но не слишком догадливы. Скажу, кто телегу запрягал, но дайте слово, чтоб это останется между нами. Никаких скандалов, тихо, мирно и интеллигентно. Ну, так как же?
— Даю слово, — нетерпеливо пообещал профессор.
— Донос на вас написал ваш бывший ассистент доктор Бременталь. Это по его просьбе пущен слух, что доносит на вас Швондур. Известно вашему Бременталю про давнишний конфликт с этим самым Швондуром. Умный человек Бременталь. Хочет быть вне подозрений. Что это вы так побледнели, профессор? Не позвать ли студента с нашатырем?
— Я заслужил вашу иронию, — тяжело вздохнув, сказал Арсений Лукич. — Два года с ним работаю. Вежлив, исполнителен, никаких недоразумений не было, не говоря уже о чем другом, и вот так ни с того ни с сего... Вы человек бывалый, господин Гаврилов. Что могло им руководить? Ведь я ему такое доверие оказал, и зарабатывает он у меня прилично.
— Обыкновенная зависть, Арсений Лукич. У вас есть все — слава лучшего врача, сотни богатых пациентов, великолепная квартира, счет в банке, а у доктора Бременталя — маленькая комнатушка на Лютеранской улице, одинокая жизнь, никаких надежд на карьеру, его удел быть только близ вас, быть всегда вашей тенью и не более.
— А вы оказывается не только полицейский, но и психолог.
— Благодарю за комплимент. Мы полицейские тоже кое-что читаем и кое-что понимаем.
Арсений Лукич провел околоточного до дверей, они пожали друг другу руки. Дверь захлопнулась.
В перевязочной профессор попросил Мюрата отправляться в отведенную ему комнату. И, оставшись с Михаилом, счел необходимым рассказать о прощании с полицейским, о коробке с сигарами, в которую он положил круглую сумму денег и, конечно же, о Брементале.
— Что скажете, Михаил, услышав сие?
— О зависть бледная с когтистыми руками!
— Красиво сказано. У вас действительно есть талант сочинителя.
— К сожалению, это не мои слова, а господина Бомарше. Кстати, в его времена тоже давали взятки полицейским чинам.
— Что поделаешь, у нас берут еще с петровских времен. Без взятки трудно чего-нибудь добиться. Я сегодня добился. Знаю теперь хотя бы, кто иудушка. Признаюсь, опростоволосился, думал, что людей насквозь вижу, а оказалось, что слишком самонадеян, а самонадеянность сродни глупости.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |