Важной особенностью гоголевских произведений является наличие в них большого количества «внесюжетных персонажей» (Фролова 1993, 8). Это «случайно» упомянутые лица, которые лишь слегка, пунктирно намечены в сюжете (хромой Левченко из «Ночи перед Рождеством», Дорош Тарасович Пухивочка, Евпл Анкифович, Савва Гаврилович, Аграфена Трофимовна из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и т. д.). Также к подобным персонажам можно отнести второстепенных героев, появление которых в произведении представлено автором таким образом, что у читателя не возникает сомнения, что эти иллюзорные персонажи должны сыграть важную роль в ходе развёртывания сюжета. Но читатель обманывается в своих ожиданиях — оригинальность и странность произведений Гоголя заключается в том, что некоторые герои, по словам В. Набокова, так и «не материализуются»1 (Набоков 1998, 61).
Так, в «Ревизоре» «внесюжетные» персонажи появляются в одной из первых реплик городничего, читающего письмо своего знакомого Андрея Ивановича Чмыхова (некое иллюзорное лицо, о котором сообщается лишь то, что его также знает Артемий Филиппович Земляника). Прочитав ту часть письма, в которой содержится предостережение о предстоящем приезде ревизора, Антон Антонович «машинально продолжает читать дальше и из его бормотания рождается вереница поразительных второстепенных существ, которые так и норовят пробиться в первый ряд» (Там же, 61): «...сестра Анна Кирилловна приехала к нам со своим мужем; Иван Кириллович очень растолстел и всё играет на скрыпке...» (4, 208). Также вспомним так основательно заявленных в начале «Шинели» персонажей («кум, превосходнейший человек Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семёновна Белобрюшкова» (3, 110)), у которых указаны фамилия, имя, отчество и социальный статус, но возникшие в эпизоде крещения Башмачкина герои в дальнейшем так и не упоминаются.
Большое количество «внесюжетных персонажей» характерно и для Булгакова. К ним относятся прежде всего герои, принимающие лишь косвенное участие в сюжете произведения, например, с помощью пары фраз или только самим фактом своего присутствия (сценарист Глухарёв, поэт Двубратский, беллетрист Бескудников («Мастер и Маргарита»), представители «свиты» Швондера: товарищ Пеструхин, товарищ Шаровкин («Собачье сердце») и др.), и герои, о существовании которых мы узнаём из рассказов действующих лиц (прежние жильцы квартиры № 50 — мадам Беломут, Анфиса Францевна де Фужере («Мастер и Маргарита»), молодой любовник пожилой дамы Мориц («Собачье сердце») и т. д.).
Таким образом, «внесюжетные персонажи» заполняют художественное пространство произведений Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова, но если у Гоголя часто встречаются «иллюзорные» герои, о которых мы можем узнать из пересудов, рассказов, реплик действующих лиц, то у Булгакова можно чаще наблюдать «эфемерных» героев с неосуществимыми претензиями на «материализацию». Антропонимы, обозначающие оба типа «внесюжетных персонажей», мы назовём именами-химерами. Основанием для выбора такого наименования послужила многозначность слова «химера». С одной стороны, это «неосуществимая мечта, причудливая фантазия», с другой стороны, фантастическое чудовище «с огнедышащей львиной пастью, хвостом дракона и туловищем козы» (Современный словарь иностранных слов 1994, 670). Имена, которые мы называем химерами, характеризуются призрачностью, иллюзорностью, их носители неопределённы, поэтому имя — это единственное, что может свидетельствовать о том, что такие герои существуют. Неблагозвучие этих имён указывает на уродливость духовного облика их обладателей.
Действительно, имена-химеры часто оказываются искажёнными, фонетически перегруженными, сложными по своему составу, например: Чипхайхилидзев, Макдональд Карлович, Фентефлей Перпентьич (у Гоголя), Чердакчи, Семейкина-Галл, Генриетта Персимфанс (у Булгакова). Необычность подобных имён ощущается особенно остро на фоне обыкновенных: Милочка Литовцева, Анна Евграфовна и Дрозд (Булгаков «Дьяволиада»), Николай, Елизавета, Марья и Перепетуя (Гоголь «Ревизор»). Характерно, что в перечне гостей городничего из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» обыкновенные имена (Тарас Тарасович, Иван Иванович, Фома Григорьевич, Макар Назарович) сочетаются с труднопроизносимыми (Евпл Анкифович, Евтихий Евтихиевич, Елевферий Елевфериевич). Неблагозвучные, диссонансные имена контрастируют здесь с созвучными именами, например: Макар Назарович — «звуковые параллели — ма-кар — на-зар» (Михайлов 1954, 42). Таким образом, характерная особенность гоголевской ономастики — её звуковая семантика, когда фонетический облик имени становится важнее, чем его логическое значение2, — оказывается в равной степени актуальна и для Булгакова.
Этот приём — подать необычное имя на фоне обыкновенных — с точностью до наоборот используется в «Театральном романе». Главный герой этого произведения Булгакова, драматург Максудов рассматривает портреты в фойе театра, на которых изображены как деятели искусства, чьи прославленные имена не нуждаются в комментариях, так и рядовые театральные работники. Известные имена являются знаками определённого типа жизнестроительства, символами таланта и сопутствующей ему славы, а имена «пристроившихся» к знаменитостям неизвестных людей, не имеющих отношения к искусству (оба «современных» актёра из этого списка — бездарности), обозначают лиц, паразитирующих на чужом труде и вдохновении. Портреты этих двух групп людей чередуются, создавая своеобразный ономастический ералаш, что порождает комический эффект. В одном ряду оказываются имена известнейшей актрисы Сары Бернар и заведующего осветительными приборами театра Андрея Пахомовича Севостьянова, великого драматурга Мольера и артистки театра Людмилы Сильвестровны Пряхиной, знаменитых классиков Грибоедова и Шекспира и некого Плисова, заведующего поворотным кругом в театре. За прославленными именами выдающегося русского актёра Живокини, создателя национальной комедии, итальянского драматурга Гольдони, гениального французского драматурга Бомарше, известного художественного и музыкальною критика Стасова и реформатора русского театра Щепкина следует имя ничем не примечательного актёра театра Клавдия Александровича Комаровского — Эшаппара де Бионкура. За знаменитыми именами ведущего трагика петербургского театра Каратыгина, великой балерины Бальони, покровительницы искусств Екатерины II, крупнейшего мастера бельканто итальянского певца Карузо, известного писателя, сподвижника Петра I Феофана Прокоповича, поэта Игоря Северянина, итальянского певца Баттистини и великого афинского трагика Эврипида следует никчёмное имя заведующей женским пошивочным цехом Бобылёвой.
Высокая степень концентрации имён-химер на небольшом текстовом отрезке в произведениях Гоголя, их сгущенное неблагозвучие, сгущённая эфемерность создаёт ощущение странности. Возьмём, к примеру, отрывок из «Мёртвых душ», изобилующий подобными иллюзорными созданиями: «...Блондинка стала зевать вовремя рассказов нашего героя. Герой, однако же, этого не замечал, рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Фёдора Фёдоровича Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные сёстры её Роза Фёдоровна и Эмилия Фёдоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславовной и двумя сводными сёстрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной» (5, 156)3.
Некоторые из представленных в данном фрагменте имён являются искажёнными, остранёнными. Если Беспечный и Победоносный — немного странноватые фамилии, то последнее среди перечисленных имён (Маклатура Александровна) — уже совершенно бессмысленно и безобразно.
Сосредоточение большого количества имён-химер в локальном текстовом фрагменте характерно не только для Гоголя, но и для Булгакова: «Заплясал Глухарёв с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Жукопов-романист с какой-то киноактрисой в жёлтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Жоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл... писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова... плясали виднейшие представители поэтического раздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк4 (5, 61) (ср.: в «Мёртвых душах» Н.В. Гоголя: «Галопад летел напропалую: почтмейстерша, капитан-исправник, дама с голубым пером, дама с белым пером, грузинский князь Чихайхилидзев, чиновник из Петербурга, чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновский, Бербендовский — всё поднялось и понеслось...» (5, 150).
Имена булгаковских и гоголевских персонажей вызывают ощущение странного: перечислен целый ряд действующих лиц, «которые больше никогда не встречаются, никакого значения не имеют и... вообще больше не появляются» (Вахтин 1988, 337). Необычны не только сочетания имени и фамилии (например, уже упомянутый ономастический гибрид Адельфина Буздяк), но и сочетание имён, стоящих в одном ряду, например: писатель Иоганн из Кронштадта и какой-то Витя (уменьшительная форма имени) Куфтик (не то фамилия, не то прозвище) из Ростова. Обращает на себя внимание то, что самые безобразные в фонетическом и семантическом плане фамилии даны Булгаковым «представителям поэтического раздела» (5, 61) литераторов, то есть поэтам. Между тем, какие чудовищные сочетания — поэт Павианов или поэт Богохульский! Уже в самом понятии «поэт» заложено высшее, божественное начало, но грубая семантика фамилии, отражающая бездуховный мир героев, создаёт резкий контраст внутри сочетания, вызывая эстетическое неприятие. Рассмотрим такие рядом стоящие фамилии, как Павианов и Богохульский. Примечательно, что фамилия Павианов образована от слова «павиан» — обезьяна. Семантика фамилии, указывающей на подражание, контрастирует с творческой профессией её обладателя. Кроме того, фамилия Павианов напоминает нам о дарвиновской теории происхождения человека. Гипотеза Дарвина, долгое время бывшая козырным тузом атеизма, является безбожной, что подчёркивает следующая в перечне фамилия — Богохульский (хула на Бога).
Таким образом, «имена-химеры» являются характерными элементами, свойственными художественным мирам как Н.В. Гоголя, так и М.А. Булгакова, но если в гоголевских произведениях они в основном маркируют героев, о которых читатель узнаёт из реплик действующих лиц, то в булгаковском творчестве они чаще всего обозначают «точечных», мгновенно появляющихся и тотчас же исчезающих лиц. Эти имена и необычны, и пошлы в своей вычурности, ими обладают персонажи, которые одновременно и призрачны, и заурядны. Имя-химера замещает самого персонажа, оно не одухотворено его энергией, а, напротив, свидетельствует об отсутствии личности, которая вытесняется личиной. И гоголевские, и булгаковские «внесюжетные» персонажи, обладающие «именами-химерами», играют важную роль в творчестве обоих писателей — они расширяют художественное пространство произведений, придавая ему иррациональный оттенок.
Примечания
1. «Прелесть в том, что эти второстепенные персонажи потом так и не появятся на сцене. Все мы давно знаем, чего стоят якобы незначащие упоминания в начале первого действия о какой-то тёте или о незнакомце, встреченном в поезде. Мы знаем, что «случайно» упомянутые лица — незнакомец с австралийским акцентом или дядюшка с забавной привычкой — ни за что не были бы введены в пьесу, если бы минуту спустя не появились на сцене. Ведь «случайное упоминание» — обычный признак, масонский знак расхожей литературы, указывающий, что именно этот персонаж окажется главным действующим лицом произведения. Всем нам давно известен этот банальный приём, эта конфузливая улыбка, гуляющая по первым действиям у Скриба, да и ныне по Бродвею. Знаменитый драматург как-то заявил (по-видимому, раздражённо отвечая приставале, желавшему выведать секреты его мастерства), что если в первом действии на стене висит охотничье ружьё, в последнем оно непременно должно выстрелить. Но ружья Гоголя висят в воздухе и не стреляют» (Набоков 1998, 60—61).
2. О том, что в звукообразе имени присутствует прообраз духовного облика его носителя, писал С. Булгаков, утверждавший, что «имя, или фонема, сращена с известным значением имени как слова» (Булгаков 1998, 250).
3. Как полагает В. Набоков, этот отрывок из «Мёртвых душ» Гоголя, в котором присутствует множество имён так и не воплотившихся персонажей, «в котором эти эфирные создания потоком изливаются на страницу (или же усаживаются на перо Гоголя, как ведьмы на помело), напоминает, несмотря на некую забавную старомодность, интонацию и стилистику джойсовского «Улисса»» (Набоков 1998, 87).
4. Ср.: фрагмент из «Черновых набросков к главам романа, написанных в 1929—1939 гг.»: «Плясал Прусевич, Куплиянов, Лучесов, Эндузизи, плясал самородок Евпл (курсив мой. — Ю.К.) Бошкадиларский из Таганрога, плясали Карма, Картояк, Крупилина-Краснопальцева, плясал нотариус, плясали одинокие женщины в платьях с хвостами, плясал один в косоворотке, плясал художник Рогуля с женой, бывший регент Пороков, плясали молодые люди без фамилий, не художники и не писатели, не нотариусы и не адвокаты, в хороших костюмах, чисто бритые, с очень страдальческими глазами, плясали женщины на потолке и пели «Аллилуйя!»» (Булгаков 1992, 521).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |