Литературные герои могут иметь простые и сложные имена. Последние представляют собой совокупность элементов: имя и фамилия, имя и отчество, или имя, отчество и фамилия. Подобная ономастическая общность, как правило, составляется в соответствии с некоторой закономерностью, причём гармония имён задаёт гармоничность всех сфер произведения. Среди основных принципов гоголевской ономастики в первую очередь следует отметить оригинальный способ сочетания имени и фамилии — по контрасту. Он состоит в том, что редкое, зачастую высокопарное имя присоединяется к вполне обычной фамилии, что, во-первых, порождает комический эффект, а во-вторых, подчёркивает странность, ирреальность персонажа. Подобные ономастические гибриды1 (необычное имя — заурядная фамилия или, наоборот, заурядное имя — необычная фамилия) часто встречаются у Гоголя. По этому принципу созданы такие антропонимы, как Маниловы Алкид и Фемистоклюс («Мёртвые души»), Платон Ковалёв («Нос»), Хома Брут и Тиберий Горобець («Вий»), Балтазар Жевакин («Женитьба»), Христофор Бурдюков («Тяжба»).
Высокопарные античные имена героев «Мёртвых душ» Маниловых Алкида и Фемистоклюса сочетаются с фамилией, в которой присутствует «намёк на манерность, на туман, а больше всего на мечтательное «манить»» (Набоков 1998, 99). Фамилия Манилов, характеризующая «род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни сё, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан» (5, 25), обезличивает героические имена «Фемистокл» и «Алкид». Обладатели имён известных своими подвигами афинского полководца и мифологического героя лишены индивидуальности. Псевдоклассические имена детей, особенно «отчасти греческое имя» (5, 31) Фемистоклюса, столь же несообразно сочетаются с заурядной фамилией «Манилов», как «античная» беседка «с плоским зелёным куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью «Храм уединённого размышления»» (5, 24) странно выглядит в обычной деревне Маниловке.
Антропоним Платон Ковалёв составляют имя «Платон», которое напоминает о древнегреческом философе-идеалисте2, и фамилия, указывающая на достаточно приземлённую профессию ремесленника (от укр. «коваль» — кузнец). Вспомним, что, согласно платоновской концепции государства, люди подразделяются на три сословия, причём выше всех ставятся философы, средний класс составляют стражи, а самое низкое положение — у торговцев и ремесленников. Будучи по своей фамилии отнесён к низшему сословию, гоголевский герой обладает именем философа, то есть «правителя» в иерархии Платона, но одновременно стремится присвоить себе и привилегии сословия «стражей», не случайно он, «чтобы более придать себе благородства и веса... никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором» (3, 41). Коллежский асессор Ковалёв не отличается ни добродетелью мудрости, которая присуща философам, ни добродетелью храбрости, которой отличаются стражи. Он не сразу решается обратиться к собственному носу, потому что тот состоит в более высоком чине: «Как подойти к нему? — думал Ковалёв. — По всему, по мундиру, по шляпе видно, что он статский советник»3 (3, 43).
Оскорбление чина или звания коллежский асессор, называющий себя майором, принимает ближе к сердцу, чем личную обиду. Замечание частного пристава о том, что «много есть на свете всяких майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам», задевает Ковалёва гораздо больше, чем прозрачный намёк на его собственную непорядочность: «у порядочного человека не оторвут носа» (3, 50). Обратим внимание на то, что за характеристикой частного пристава стоит ироническое переосмысление платоновского афоризма: «Ничто так не способствует людской добродетели, как законодательство и основание государства» (Платон 1972, 107). Гоголевский представитель закона не добродетелен и берёт взятки деньгами и сахарными головами: «На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли ему из дружбы купцы... но государственную ассигнацию он предпочитал всему... уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займёт немного, в кармане всегда поместится, уронишь — не расшибётся» (3, 50).
Приём частного пристава сконфузил Ковалёва, но он не стал отстаивать свои права. Фамилия, указывающая на профессию ремесленника, заставляет коллежского асессора придерживаться добродетели третьего сословия, которой, по Платону, является благоразумие. Именно оно удерживает Ковалёва от конфликта с представителем власти, эта же добродетель определяет поиски места в департаменте и стремление к выгодной женитьбе. Утилитарно истолкованное благоразумие, которое становится главным принципом жизни Ковалёва, позволяет отнести его к низшему сословию. Впрочем, сам Ковалёв себя считает представителем высшего общества: «Какой-нибудь торговке, которая продаёт на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить... притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарёва, статская советница и другие...» (3, 44). Комизм состоит в том, что Платон Ковалёв презрительно относится к простолюдинам, тогда как сам ничем не отличается от них.
Характерно, что Гоголь создаёт такое имя, как Хома Брут, которое является «как бы лексическим парадоксом, сталкивающим противоположное: с одной стороны, бытовое, весьма «прозаическое» Хома (не Фома, а по-народному, по-украински — Хома) — и Брут — высокогероическое имя, символ подвига свободы, возвышенной легенды» или Тиберий Городець — «здесь древний Рим звучит в имени, а «проза» быта — в прозвище (Горобець значит Воробей)» (Гуковский 1959, 191). К «низкой» фамилии «Бурдюков», произошедшей от слова «бурдюк» — мех для вина и других жидкостей (ср.: дополнительное значение, по Далю — «бурдить» — «шалить, проказить, прокудить, колобродить») (Даль 1982, т. 1, 142), Гоголь подбирает «высокое» имя «Христофор», которое произошло из греч. Христофорос — породивший (носящий в себе, чтящий) Христа — эпитет города Вифлеема» (Суперанская 1998, 333).
В гибриде Балтазар Жевакин имя последнего вавилонского царя (а также имя одного из поклонившихся младенцу Христу волхвов) — Балтазар («зап. Бальтазар, библ. Валтасар — из ассир. бел-тас-ассар кого защищает Бог») (Там же, 129) сочетается с весьма прозаической фамилией Жевакин. Эта фамилия подмечает поведение человека, она происходит от просторечного «жевать», по Далю — «говорить одно и то же» (Даль 1982, т. 1, 528), и очень подходит моряку Жевакину, который все разговоры пытается свести к своему месячному пребыванию на Сицилии, несмотря на то, что это событие тридцатилетней давности. Знакомясь с Анучкиным и Яичницей, Жевакин обращает их внимание на свою одежду: «Суконцо-то ведь аглицкое! Ведь каково носится! В девяносто пятом году, когда была эскадра наша в Сицилии, купил я его ещё мичманом и сшил с него мундир; в восемьсот первом, при Павле Петровиче, я был сделан лейтенантом, — сукно было совсем новёшенькое; в восемьсот четырнадцатом сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам немного поистёрлось, в восемьсот пятнадцатом вышел в отставку, только перелицевал: уж десять лет ношу — до сих пор почти что новый» (4, 311). В рассказах Жевакина о Сицилии, в которой «все барышни решительно говорят по-французски» (4, 312), проходит время до появления Агафьи Тихоновны, с которой Жевакин заводит разговор о погоде... на Сицилии. «Вот в Сицилии, матушка, мы были с эскадрой в весеннее время, — если пригонять, так выйдет к нашему февралю, — выйдешь, бывало, из дому: день солнечный, а потом эдак дождик, и смотришь, точно, как будто дождик» (4, 316).
Но самый яркий пример сочетания странного имени и заурядной фамилии представлен в гоголевской «Шинели». Прежде, чем Башмачкин был назван по имени его отца — Акакий, его матери были предложены на выбор такие имена, как Моккий, Соссий, Хоздазат, Трифилий, Дула, Варахасий... На их экзотическом фоне выглядит обыкновенным даже редкое имя Акакий4.
«Имя имеет как бы независимое бытие, есть самое устойчивое в человеке, имеет жизнь, которую надо восстановить (левират), честь, которую можно защищать (дуэль), имеет вечную судьбу» (Булгаков 1998, 270). Можно говорить о том, что существует некая связь между именем человека и событиями его жизни, имя предрекает удел мученика или героя, счастливчика или неудачника5. Как заметил автор работы «Очерки по анализу творчества Н.В. Гоголя», психоаналитик И.Д. Ермаков, имя Акакия Акакиевича Башмачкина предопределило судьбу своего владельца: «Новому представителю рода дали имя отца, исчерпав все раскрывшиеся в святцах возможности, и это имя, что чрезвычайно характерно, приходит в голову родительницы последним. Раз не выходит, не попадается лучшее, придётся дать имя отца одного из рода безличных Башмачкиных, которые несколькими строками выше обезличены автором в каламбуре с сапогами» (Ермаков 1999, 250—251).
Башмачкин принимает в наследство от своего отца не только имя и фамилию, но и судьбу: «Ребёнка окрестили, причём он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник» (3, 110). Обратим внимание на то, что в начале «Шинели» Гоголь иронически описывает ситуацию замены имени чином: «Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где через каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже в совершенно пьяном виде» (3, 109). Гоголевский герой настолько сжился со своим чином, что воспринимает его, как собственное имя. Так как имя является идейным ядром своего носителя, то оскорбление всякого капитана-исправника воспринимается как личное оскорбление6.
Разумеется, что многие люди являются носителями одного имени. Имя представляет собой определённый духовный тип, но воплощается в индивидуальных экземплярах. Чин также распределяет человеческий род по классам, но не обладает духовным значением. Заменяющий собственное имя чин являет собою насилие над именем, парализует его силу, его энергию, его власть. Впрочем, чин титулярного советника становится частью имени Башмачкина, не случайно в «Шинели» сначала рассказывается о служебном положении Акакия Акакиевича («ибо у нас прежде всего нужно объявить чин» (3, 109)), а затем читателю представляют фамилию и имя героя. «Вечный титулярный советник» (3, 109) вызывает насмешки сослуживцев и неуважение всего департамента, даже «сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приёмную пролетела простая муха» (3, 110). Сам же Башмачкин не обращает внимания на невнимание и издевательства окружающих, он погружён в свою работу: «вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности» (3, 111).
Михаил Булгаков использует присущий гоголевскому ономастикону оригинальный способ сочетания имени и фамилии. Он вводит в свои произведения аналогичные ономастические гибриды: Адельфина Буздяк, Алоизий Могарыч («Мастер и Маргарита»), Варфоломей Коротков («Дьяволиада») и др. Ономастическое творчество создателя таких контрастных именных конструкций сродни искусству карикатуриста, усиливающего природную неправильность человеческих черт. Комическое безобразие булгаковских имён подобно застывшим гримасам, изображённым на карикатурах7.
В ономастическом гибриде Адельфина Буздяк благородное имя «Адельфина» сочетается с фамилией, в которой «с одной стороны, слышится «пустяк», произнесённое с заложенным носом, а с другой, по набору звуков, что-то очень неприличное» (Крепс 1984, 97). Как полагает Л.В. Белая, ономастическая модель «иноязычное имя + украинская фамилия» (или «украинское имя + иноязычная фамилия»), которую использует М.А. Булгаков при создании имён Адельфина Буздяк и Милица Андреевна Покобатько, является идентичной одной из моделей, которая входит в Ономастикон Н.В. Гоголя (имеются в виду антропонимы Хома Брут и Тиберий Городець) (Белая 1990, 106). К этой модели также относится гибрид Антуан Грищенко («Бег»). Комизм нелепого сочетания достаточно распространённого французского имени Антуан и типичной украинской фамилии Грищенко усиливается тем, что обладатель этого имени — лакей-эмигрант, живущий в Париже, — не владеет французским языком.
Характерно, что французскую фамилию Фрежоль (от франц. fraiche — «новая, свежая, яркая» и jolie — «красивая, занятная, пикантная») принимает хозяйка Антуана эмигрантка Люська, меняющая своё имя на французский вариант Люси. Эта иностранная фамилия как нельзя кстати приходится любовнице Корзухина, который оставляет из-за неё свою жену. Не случайно фамилия Фрежоль амбивалентна, составляющие её французские слова имеют противоположные основному переносное значение: fraiche — «подгнившая, нелюбезная» и jolie — «малоприятная» (Гак, Ганшина 2000, 477, 601). Грубоватая, циничная Люська фальшиво кокетничает со своим любовником: «Крысик, чего ты кричал так отчаянно, кто тебя обидел? ...Иди, мой мальчик, усни, усни. У тебя под глазами тени» (3, 322). Лицемерная Фрежоль постоянно ведёт двойную игру: «Ну-с, была очень рада повидать соотечественников и жалею, что больше никогда не придётся встретиться. (Шёпотом.) Выиграли и уносите ноги! ...Слава тебе господи, унесло их!... (Воровски оглянувшись, подбегает к окну, открывает его, тихонько кричит.) Прощайте! Голубков, береги Серафиму!» (3, 322).
Типичный пример гибрида в булгаковской именной системе — ономастическая формула Варфоломей Коротков. Гордое имя Варфоломей (от арам. Bar-Tolmai — сын Толмая) поставлено рядом с уничижительной фамилией «Коротков» (ср., например, пословицу: «Прыгнул бы на коня, да ножки коротки»). В булгаковских текстах довольно часто встречаются подобные гибриды: Алоизий Рвацкий («Театральный роман»), Анемподист Сундучков («Багровый остров»), Анисим Портупея («Зойкина квартира»), Варлаам Собакин («Копыто инженера») и др.
Сочетание латинского имени (Алоизий < Aloisius) с кондовым русским словом Могарыч («выпивка после заключения сделки»; ««могарычить» — бездельничать, промышлять срывом могарычей; от тюрк. «мога» — сушёный гриб») (Лесскис 1990, 660) — характерный булгаковский приём при создании имён для своих персонажей. Примечательно, что просторечное значение слова «магарыч» означает «угощение, устраиваемое в качестве вознаграждения за что-то» (Романова 1995, 71). Алоизий Могарыч написал на Мастера «жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу» (5, 280), чтобы переехать в его квартиру. За свой донос Алоизий получил прописку в квартире арестованного (своеобразный магарыч), но вскоре был наказан Воландом и его свитой. Имя доносчика исчезает из книги застройщика8, а сам Могарыч приходит в себя и обнаруживает у себя в руках домовую книгу «примерно через сутки после визита к Воланду, в поезде, где-то под Вяткой» (5, 380). Исчезновение имени Алоизия Могарыча привело к провалу в памяти доносчика и лишило его магарыча: «Ветхое барахло начисто слизнуло огнём» (5, 380). Впрочем, после обретения своего имени Могарыч (от диалектного ««могорить» — выпрашивать, клянчить» (Там же, 71) снова развернул активную деятельность и через «две недели уже жил в прекрасной комнате в Брюсовском переулке, а через несколько месяцев уже сидел в кабинете Римского» (5, 380).
Обратим внимание на то, что Булгаков создаёт семантически сходные ономастические гибриды Никанор Метёлкин («Багровый остров») и Никанор Босой («Мастер и Маргарита»). Имя героя гоголевской «Женитьбы» Никанора Анучкина создано по однотипной модели, но этот антропоним не представляет собой ономастический гибрид: широко распространённое в народе имя Никанор соединяется с исконно русской крестьянской фамилией Анучкин, которая происходит «от «онучи» (в акающих говорах — «анучи») — обмотки для ног под лапоть» и расшифровывается как «сын лапотника» (Грушко, Медведев 2000, 25). Комизм заключается в том, что необразованный и не владеющий иностранными языками Никанор Анучкин более всего интересуется воспитанием будущей супруги, а его главное требование к невесте — знание ею французского языка.
Булгаковские герои Никанор Босой и Никанор Метёлкин обладают именем Никанор, которое в XX веке уже не связывается с обликом крестьянина, но выглядит вычурным, необычным. Комизм гибрида Никанор Метёлкин усиливается тем, что фамилия слуги, образованная от слова «метёлка», сочетается со старинным именем греческого происхождения (из «никао побеждать + анер, андрос муж, мужчина — эпитет Марса») (Суперанская 1998, 249). Ономастический гибрид «победитель-слуга» подчёркнут ролью Метёлкина: в пьесе «Багровый остров» он играет слугу лорда Гленарвана Паспарту, который затем свергает своего хозяина, становясь во главе восстания матросов. Однако свобода «победившего» лорда Паспарту (Метёлкина) иллюзорна. Отмеченный в списке действующих лиц «Метёлкин Никанор — помощник режиссёра, он же слуга Паспарту, он же ставит самовар Геннадию Панфиловичу» (3, 5), он продолжает выполнять приказы главного режиссёра и, отыграв спектакль, продолжает называться именем слуги Паспарту.
Таким образом, Булгаков заимствует один из основных принципов гоголевской ономастики, состоящий в соединении несочетаемых имени и фамилии. Сакральное имя Балтазар Гоголь даёт обладателю прозаической фамилии Жевакин, «королевское» имя Алоизий («из лат. Алоизиус: фр. а Луи относящийся к Луи (Людовику), ему принадлежащий») (Суперанская 1998, 111) Булгаков присоединяет к образованной от диалектного слова фамилии Могарыч и т. д. Подтипом этой ономастической модели является гибрид «иноязычное имя + украинская фамилия» (например, Тиберий Горобець («Вий»), героиня «Мастера и Маргариты» Адельфина Буздяк). Однако, при том, что принцип сочетания имени и фамилии одинаков в ономастиконах Гоголя и Булгакова, семантика гоголевских гибридов является более «мерцающей», неоднозначной (показательна замена фамилии «Тишкевич» на «Башмакевич», а затем на «Башмачкин» в «Шинели»).
Примечания
1. Впервые термин «имена-гибриды» по отношению к именам гоголевских персонажей употребил В. Набоков. (См.: Набоков В. Лекции по русской литературе. М., 1998. С. 87). Но ономастические гибриды имеют существенное отличие от имён-гибридов, которые представляют собой сочетание иностранного имени и русского отчества (в нашей классификации это имена-«отщепенцы»).
2. Необходимо указать и на другую исследовательскую версию, согласно которой имя «Платон» было избрано Гоголем, чтобы подчеркнуть «платоническое участие» Ковалёва в «замысле, осуществляемом злодейкой Подточиной» (Виролайнен 1997, 234).
3. По «Табели о рангах», которая в 1721 году была введена Петром I, чиновники гражданского ведомства подразделялись на 14 классов. Между Ковалёвым и его носом существует существенная разница в чинах: коллежский асессор — чиновник восьмого класса, статский советник — более высокий чин (пятого класса).
4. Обратим внимание на то, как «родительница» Башмачкина возмущается странностью перечня календарных имён: «Какие всё имена, я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы ещё Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий» (3, 110). Б. Эйхенбаум писал, что комизм данной сцены «увеличивается тем, что имена, предпочитаемые родильницей, нисколько не выступают из общей системы» (Эйхенбаум 1969, 314). Ю. Манн в своей работе «Поэтика Гоголя» дополняет: «...комизм возрастает от того, что предпочитаемым именем оказывается в конце концов наличное имя, так сказать, в удвоенном виде; персонаж «капитулирует» перед открывшейся вдруг сложностью жизни, перед странной игрой имён»: «Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий» (3, 110) (Манн 1996, 111). См. также об особенности перечня календарных имён в «Шинели»: Богданова О.А. Имена собственные в повести Н.В. Гоголя «Шинель» // Русская словесность. 1994. № 3. С. 15—24.
5. Имя «индивидуально для данного лица, но оно вовсе не индивидуально само по себе: как идея оно осуществляется во многих феноменальных экземплярах... индивидуально различна почва, на которую брошено это имя» (Булгаков 1998, 242).
6. Ср. в «Носе» самым страшным оскорблением для коллежского асессора Ковалёва, называющего себя майором, стало утверждение частного пристава о неприличном поведении многих майоров.
7. Искусство Булгакова, создающего контрастные именные конструкции, можно охарактеризовать словами А. Бергсона, так осмысляющего мастерство карикатуриста: «Он заставляет своих персонажей гримасничать так, как они гримасничали бы сами, если бы доводили едва заметную гримасу до конца. Под внешней гармонией форм он угадывает глубоко скрытое возмущение материи. Он воспроизводит несоразмерности и неправильности, которые должны существовать в природе в виде зачатков, но под действием сил высшего порядка не смогли полностью развиться. Его искусство, в котором есть нечто дьявольское, ставит на ноги демона, сражённого ангелом. Бесспорно, такое искусство преувеличивает; тем не менее его определяют неверно, когда ему приписывают преувеличение как цель, потому что есть карикатуры, в которых преувеличения почти не чувствуются; и наоборот, можно утрировать до последней крайности и не получить настоящей карикатуры. Чтобы преувеличение было комично, оно не должно быть целью, а лишь простым средством, которым рисующий пользуется, дабы показать нам заметную ему намечающуюся гримасу» (Бергсон 1992, 24).
8. «Нет документа, нет и человека» (5, 281), — отмечает Коровьев.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |