Как уже было сказано, по закону традиции современный писатель не повторяет путь предшественника, а использует его достижения как основу для своих открытий.
Начатый в предыдущих параграфах анализ показал, что Стругацкие «заимствуют» исходные черты своих персонажей в основном из двух сюжетных линий «Мастера и Маргариты»: из истории Воланда и москвичей и из истории Иешуа.
Одной из центральных фигур в системе образов романа «Отягощенные злом...» является Демиург. О том, что его «прототипом» является Воланд, выше уже говорилось. На это обратили внимание многие исследователи. Очевидна не только перекличка этих образов, но и различия между ними. Это проявляется и в портретной характеристике Демиурга, и в его поведении, что обусловлено, прежде всего, различием самих функций этих героев.
В отличие от булгаковского Воланда, образ Демиурга соединяет «мир земной с миром горним». Неслучайно порою он напоминает булгаковского Арчибальда-Арчибальдовича («Демиург говорит мне что-нибудь, как правило, не предназначенное для ушей клиента. Как правило, это распоряжения ресторанно-отельного репертуара. «Такому-то на обед полпорции солянки, да погорячее» [28]). Но одновременно это фигура мистическая, далекая от всего земного: «Черная крылатая глыба у окна была нема и неподвижна как монумент Отвращению» [55].
В трактовке черного цвета вновь проявляется общность облика Воланда и Демиурга. О глазах булгаковского героя сказано: «И только тут приятели догадались заглянуть ему как следует в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый — пуст, черен и мертв (Выделено мною. — З.Х.)» [Булгаков 1999: 47]. В портретной характеристике Демиурга черный цвет — уже не просто деталь, но определяющая характеристика, тем не менее, трактовка «черного» остается той же, что и в романе Булгакова:
«Он был огромного роста, и была на нем черная хламида (...) ни единой складки не угадывалось на поразительной хламиде, ни единой морщины, так что казалось временами, будто и не одежда это никакая, а мрачное место в пространстве, где нет ничего, даже света (Выделено мною. — З.Х.)» [17].
Таким образом, в обоих случаях черный цвет является признаком, связывающим персонажей с первородной пустотой или хаосом.
Интересно, что отдельные детали в портретной характеристике Демиурга заставляют вспомнить и других героев романа Булгакова — Понтия Пилата и императора Тиверия:
«Лик стоявшего у окна был таков, что привыкнуть к нему ни у кого не получалось. Он был аскетически худ, прорезан вдоль щек вертикальными морщинами, словно шрамами по сторонам узкого, как шрам безгубого рта, искривленного (...) то ли жестоким страданием, а может быть просто глубоким недовольством по поводу общего состояния дел. Еще хуже был цвет этого изможденного лика — зеленоватый, неживой, наводящий, впрочем, на мысль не о тлении, а скорее о яри-медянке, о (...) давно нечищеной бронзе. И нос его, изуродованный какой-то кожной болезнью наподобие волчанки, походил на бракованную бронзовую отливку, кое-как приваренную к лику статуи» [19].
Как и булгаковский Воланд, Демиург неожиданно и словно бы из ниоткуда появляется в современной для авторов реальности. Оба видят, что в жизни людей ничего не меняется со временем. Вспомним слова Воланда, которые он произносит, наблюдая за поведением москвичей во время сеанса черной магии:
«— Ну, что же, — сказал Воланд, — люди как люди. Любят деньги, но это всегда так было... Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только их испортил» [Булгаков 1999: 135].
Демиург Стругацких менее терпим:
«— Какая тоска! — произнес он словно бы сквозь стиснутые зубы. — Смотришь — и кажется, что все здесь переменилось, а ведь на самом деле — все осталось как и прежде...» [17].
Двух героев сближает нелюбовь к толпе, подобной стаду животных, но Демиург более эмоционален, более откровенно и подчас бурно проявляет свое отношение к происходящему. О его глазах сказано, что «всегда, при всех обстоятельствах горели они одним и тем же выражением — яростного бешеного напора пополам с отвращением» [19]. Героев Булгакова и Стругацких возмущают человеческая подлость, глупость, но опять-таки цель, которую преследует Демиург, позволяет расширить спектр качеств, вызывающих его негодование. Достаточно вспомнить хотя бы его реакцию на появление Колпакова и Парасюкина с их безумными проектами. Как справедливо заметила Э.В. Бардасова, «если Воланд ищет единственного Человека, чтобы спасти его и увести из «пакостного мира», то Демиург направляет энергию на поиск Человека, способного активно «внедриться» в «злую» атмосферу и изменить ее» [Бардасова 1995б: 134].
М. Амусин в статье «В зеркалах будущего» пишет о главном отличии Демиурга от Воланда: «Да и Демиург, поселившийся, подобно Воланду, рядом с нами, оборачивается в какой-то момент спасителем, состарившимся на две тысячи лет, ожесточившимся, но по-прежнему ищущим пути к совершенствованию, исправлению рода людского» [Амусин 1989а: 39]. Таким образом, в Демиурге в большей степени преобладает стремление к созиданию, нежели к разрушению, он ищет Терапевта.
Логично предположить, что в роли Терапевта должен появиться герой, напоминающий булгаковского Мастера. Примечательно, что в «Отягощенных злом...» есть сразу два героя-повествователя, чьи фамилии начинаются на М: Мытарин и Манохин. Стругацкие словно играют с читателем, заставляя его искать параллели. Но эта роль так и остается свободной.
В романе Булгакова Воланду и его свите пытаются противостоять люди из особого отдела, правда, они даже смутно не догадываются о том, с кем столкнулись. Хотя следствие по делу «черного мага» велось достаточно долго, работникам НКВД удалось столкнуться лицом к лицу со свитой Воланда лишь однажды, в комическом эпизоде ловли кота. Вся эта сцена написана в гротескном ключе, с элементами буффонады:
«— Все кончено, — слабым голосом сказал кот и томно раскинулся в кровавой луже (...) — Единственно, что может спасти смертельно раненого кота, — проговорил кот, — это глоток бензина... — И, воспользовавшись замешательством, он приложился к круглому отверстию в примусе и напился бензину. (...) Кот вскочил живой и бодрый, ухватив примус под мышку, сиганул с ним обратно на камин (...)» [Булгаков 1999: 364].
Сцена заканчивается полным поражением преследователей, а «нехорошая квартира» сгорает.
В романе «Отягощенные злом...» тоже присутствует эпизод посещения квартиры, в которой обосновался Демиург, майором госбезопасности. Это Миша Смирнов, друг Манохина, который пришел сюда по его же просьбе. Стругацкие как будто нарочно воспроизводят булгаковский «квартирный» эпизод с тем, чтобы в сходных обстоятельствах очевидней выступили сходство и несходство (параллелизм) персонажей. Данная сцена обходится без карнавальных элементов. Миша рассчитывал обнаружить в квартире мошенников. Умственный кругозор его чрезвычайно узок, он мыслит и говорит штампами. Перед Демиургом он ставит вопросы, которые вполне типичны для людей из «особого ведомства» и которые они обычно задают приезжим, в первую очередь иностранцам. Когда же в ответ на вопрос, кто он такой, Демиург ему ответил, Миша растерялся, но тут же вновь перешел на привычные штампы. «Вы что — не знаете, кто такой демиург? Так посмотрите в словаре», — говорит ему Демиург. И Миша послушно отвечает: «Хорошо. Посмотрю. И давно вы здесь?» [88]. Столкнувшись с необъяснимым, с тем, что не вмещает в себя его «штампованное сознание, он просит: «Сейчас я хочу только одного (...), чтобы вас не стало. И никогда бы не было. Чтобы я сейчас благополучно проснулся» [92]. Желание Миши исполняется: спустившись до третьего этажа дома, где обитал Демиург, он забывает, с кем встретился, и думает, что побывал в доме Манохина и познакомился с его женой и дочерью, несуществующими в реальности.
Если у Булгакова сотрудники НКВД представляют реальное зло, то здесь Миша просто оказывается не в том месте и не в то время. Он не становится жертвой высших сил, он лишь получает то, о чем просит.
Воланд судит по справедливости. По словам А. Соломина, «Воланд Булгакова является посланцем, судьей и карающей десницей Господа, что разъясняет все эти (...) «кощунства», касающиеся просьб Иешуа (как это так: Бог просит у сатаны?!) за Мастера и т. п.» [Соломин 2006: 41]. Демиург же сочетает в себе черты и бога, и сатаны, поэтому он способен не только к суду над злом, но и к милосердию. Неудивительно, что среди героев романа «Отягощенные злом...» фактически нет «жертв» дьявольской силы. Даже Парасюхин и Колпаков в итоге были прощены за свою дремучую глупость и поэтому вновь оказываются в приемной Демиурга. Он ищет Человека, желающего очистить материю, отягощенную злом, не «хирургическими», а «терапевтическими» методами. Таким Человеком становится Георгий Анатольевич Носов. Он учитель, и большинство горожан Ташлинска — его ученики. То, что именно такого Человека избирает Демиург, вполне закономерно. Исследователи уже не раз отмечали, насколько для Стругацких важна тема воспитания. В «Отягощенных злом...» она является одной из центральных, а потому вся система образов, можно сказать, строится в этом русле. Герои образуют пары «учитель» — «ученик(и)»: Г.А. — лицеисты; его сын (нуси) — участники молодежного движения Флора; Назаретянин — Иоанн; Назаретянин — Иуда; Иоанн-Агасфер — Прохор. Наконец, даже сам Демиург оказывается в роли учителя.
Позиция Г.А. в определенной степени соотносится с жизненным кредо Иешуа, выраженным в словах: «все люди добры». Он верит в изначальную «доброту» человека и сознает свою ответственность за ее сохранение. Какими бы ни были «фловеры», Г.А. — единственный, кто не считал их падшими. «Он вообще не признает это понятие — «падший»» [93], — поясняет Мытарин.
Характер Г.А. раскрывается в истории с Флорой — движением, участники которого стремятся уйти от привычного мира людей в мир природы, но этот уход одновременно сопровождается массой негативных моментов (употреблением наркотиков, сексуальной распущенностью и т. п.), в результате чего и возникает столкновение «фловеров» с общественностью города. Г.А. пытался объяснить и горожанам, и властям, что нельзя эту проблему решить насилием, так как молодые люди «не бегут во Флору, они образуют Флору. Вообще они бегут не «куда», а «откуда» (...) бегут в свой мир, который создают по мере слабых сил своих и способностей» [77]. Г.А. утверждает: «Мир это не похож на наш и не может быть похож, потому что создается вопреки нашему, (...) в укор нашему» [Там же].
В споре со своими идейными противниками Г.А. утверждал:
«Человечность едина. Ее нельзя разложить по коробочкам. А человечность, которую вы исповедуете, состоит из одних принципов, вся расставлена по полочкам, там у вас и человечности-то не осталось — сплошной катехизис. (...) Человечность выше всех ваших принципов» [69].
Такая позиция героя Стругацких и позволяет увидеть перекличку этого образа с Иешуа. Однако булгаковский герой имеет в романе «Отягощенные злом...» нескольких своих «преемников».
Сын Георгия Анатольевича, являющийся предводителем Флоры, тоже живет по законам добра. Флора открыта для любого человека, пожелавшего к ней присоединиться. В своей «проповеди» он «говорил об особенном мире, где никто никому не мешает, где мир, в смысле Вселенная, сливается с миром, в смысле покоя и дружбы. Где нет принуждения, и никто ничем никому не обязан. Где никто никогда ни в чем не обвиняет. И потому счастлив, счастлив счастьем покоя (...)» [35].
Однако на самом деле этот мир не столь идилличен. Хотя «фловеры» разместились в буквально райском месте, на берегу реки («Парадиз. Потерянный и возвращенный рай» [30], — по словам Мытарина), но те, кто бежали сюда из мира цивилизации, превратили этот «рай» в настоящую помойку: «Трава вокруг вытоптана и стала желтая. Неописуемое количество мятых бумажек, оберток, рваных полиэтиленовых пакетов, окурков и пустых консервных банок...» [30]. Презрение ко всем нормам человеческого общежития превращает «фловеров» в подобие животных. Так, «в самый разгар проповеди» один из них «бородатый-волосатый (обволошенный) принялся овладевать своей бритой соседкой» [35]. Неслучайно, оценивая происходящее, Г.А. говорит цитатами из книги Джоржа Б. Шаллера «Год под знаком гориллы».
Тема воспитания в романе Стругацких тесно связана с драмой взаимного непонимания, поэтому связь в паре «учитель-ученик» часто оказывается мнимой. Критик Ф. Снегирев в связи с этим даже сделал вывод, что Г.А. в его отношениях с лицеистами переживает «трагедию учителя, не сумевшего поднять до себя своих учеников» [Снегирев 1990: 129]. Исследователь утверждает, что здесь на первый план выходит проблема «Учитель и его НЕ-ученик». С этими утверждениями можно согласиться, но лишь отчасти. Суть трагедии не в том, что учитель не смог поднять учеников до своего уровня, ведь не только лицеисты не могут в полной мере понять Носова, но и сам он не смог достичь полного понимания со своим собственным сыном, в результате чего юноша ушел из дома. В свою очередь, нуси, который сам выступает в роли учителя для тех, кто представляет Флору, тоже не смог добиться поставленной цели — торжества добрых и мудрых законов, то есть и его опыт нельзя признать успешным.
Те же непонимание, «глухоту», мешающую людям слышать друг друга, мы наблюдаем и в «древних» главах романа. В «Отягощенных злом...» представлен целый ряд ложных последователей своих учителей. Так, в ситуации ложного ученичества оказывается Прохор, записывающий Откровение Иоанна-Агасфера на острове Патмос. Он сопровождал Агасфера повсюду еще с того момента, как услышал его речи во время казни в Риме. Тайный христианин по убеждениям, Прохор понял, что «се человек из царства не от мира сего», и последовал за ним, «исполненный предчувствия подвига» [86]. На Патмосе он продолжал постоянно записывать за Иоанном, в том числе и его «горячечные речи» во сне, когда тот беседовал с «воображаемыми богами»:
«Так рождался АПОКАЛИПСИС, «Откровение Иоанна Богослова», знаменитый памятник мировой литературы, который сам Иоанн-Агасфер называл не иначе, как кешер (словечко из арамейской фени, означающее примерно то же самое, что нынешний «ро'ман» — байка, рассказываемая на нарах в целях утоления сенсорного голода воров в законе)» [125].
Как видим, даже на стилевом уровне выявляется, что «между тем, что рассказывал Иоанн, и тем, что в конечном счете возникало под стилом Прохора, не было ничего общего» [126].
Таким образом, как и в «Мастере и Маргарите», мы наблюдаем повторяющуюся ситуацию: «учитель-ученик-текст». В романе Булгакова Левий Матвей записывал за Иешуа, но эти записи определялись Учителем как «путаница», а в «Отягощенных злом...» в положении учеников, непонимающих своего учителя, оказались Игорь Мытарин, который тоже «с упорством и трудолюбием Нестора заносил на бумагу все, что поразило его» [8], и Прохор. Правда, в данном случае непонимание породило «литературное произведение, обладающее совершенно самостоятельной идейно-художественной ценностью» [127].
Как пара «Учитель — ученик» представлены в романе «Отягощенные злом...» и Рабби — Иуда. Как в свое время Л. Андреев в «Иуде Искариоте», Стругацкие следуют апокрифической версии в трактовке Иуды. Это одновременно влечет за собой и новую трактовку образа Христа. Она резко отличается не только от традиционной евангельской, но и от версий Л. Андреева и Булгакова. Рабби Стругацких идет на смерть ради того, чтобы люди хотя бы просто услышали его и обратили внимание на его учение. «Какая могла быть там «осанна», когда на носу Пасха, и в город понаехало десять тысяч проповедников, и каждый проповедует свое. Чистый Гайд-парк! Никто никого не слушает (...) Иначе для чего бы Он, по-вашему, решился на крест? Это был для него единственный шанс высказаться так, чтобы Его услышали многие!» [56].
Таким образом, и здесь вновь звучит мотив «глухоты», причем он затрагивает и образ самого Рабби. Между Учителем и Иудой, его жалким учеником, ничего не понимающим и слепо исполняющим порученное ему, тоже нет понимания.
Обращение Булгакова и Стругацких к теме взаимного непонимания ученика и учителя, на наш взгляд, было обусловлено теми реальными обстоятельствами, в которых создавались произведения этих писателей. Лжеучительство, как и ложное истолкование высоких идей «верными» их последователями, порождает ложное мифотворчество, ведущее к искажению истины и личности самого учителя.
Мотив не-ученичества влечет за собой и мотив предательства. В романе Булгакова, как мы помним, Понтий Пилат, не желая смерти Иешуа, все же вынужден подписать ему смертный приговор из-за своей внутренней слабости, из-за того, что, служа кесарю, он становится рабом власти. И за свое отступничество он был обречен на вечные муки совести.
В романе «Отягощенные злом...» нет героя, которого можно было бы поставить в один ряд с Пилатом. И тем не менее, имплицитно тема Пилата здесь все же звучит. Главными идейными противниками Г.А. Носова выступают несколько героев, наделенных властью. Именно к ним он обращается, ища справедливости относительно судьбы «Флоры». Все они (мэр, заведующая гороно Ревекка Самойловна, начальник гормилиции) до истории с Флорой считались его добрыми знакомыми или друзьями. Многие из них даже обещали ему поддержку и, тем не менее, предали его.
Среди всех этих героев особенно выделяется Ревекка. Это давняя подруга Г.А., еще со студенческих лет. Неудивительно, что именно на нее учитель возлагает главные свои надежды. Только к ней Носов обращается со следующими словами: «Ты наговариваешь на себя. Я ведь вижу, ни в чем ты не убеждена. Ни в какие магические свойства инструкций и напутствий ты не веришь. Ты же умница, ты же знаешь людей» [68]. А когда все аргументы были исчерпаны, Г.А. «сказал совсем тихо:
— Приговор мне и моему делу читаю я на лице твоем» [70]. И эти слова уже звучат почти как цитата из булгаковского романа, из последнего разговора Иешуа с Понтием Пилатом.
Заканчивая анализ системы образов романа Стругацких «Отягощенные злом...» в аспекте диалогических связей с «Мастером и Маргаритой», можно сделать несколько выводов. Во-первых, один персонаж в романе М. Булгакова часто «порождает» в произведении последователей целый ряд схожих героев. Причем каждый из них может быть соотнесен с прототипом по каким-либо отдельным признакам, но никто из них не является его точной копией «в другой одежде».
Во-вторых, отношения между героями произведений предшественника и последователей могут быть аналогичными. Тем не менее, данная связь может быть выражена не настолько ярко как в произведении-предшественнике.
В-третьих, герои могут восприниматься как двойники просто благодаря одинаковому сюжетному ходу, но при этом можно говорить о поверхностном двойничестве, так как сюжетная ситуация раскрывает совершенно иные отношения между персонажами, чем те, которых мы ждем согласно нашей литературной памяти.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |