Апокалиптические мотивы, которые весьма настойчиво звучат в романе «Отягощенные злом...», позволяют соотнести это произведение с первым романом Булгакова «Белая гвардия». Как мы помним, эпиграф к этому произведению взят из Откровения Иоанна-Богослова: «И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими...» [Булгаков 2000а: 10]. Мотив Страшного суда, звучащий в эпиграфе, открывает повествование о трагических событиях гражданской войны, которые трактуются писателем в апокалиптическом ключе. Мрачный тон задается буквально с первых строк, имитирующих по стилю летописное сказание: «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй» [Булгаков 2000а: 11].
Жуткую противоестественность происходящего ощущают многие герои романа. Неслучайно священник обращает внимание Алексея Турбина на цитату из Апокалипсиса о море крови. Более того, ряд эпизодов в произведении можно четко соотнести с сюжетом Откровения. Достаточно вспомнить описание морга с горой трупов, в которой Николка хочет отыскать тело полковника Най-Турса. Вспомним: «15. И освобождены были четыре Ангела, приготовленные на час и день, и месяц и год, для того, чтобы умертвить третью часть людей» (Откровение, глава 9) [Книги Нового завета 1990: 300].
Правда, по замечанию Ф. Балонова, посвятившего свое исследование значению песен лирников в «Белой гвардии», апокалиптические мотивы в романе М. Булгакова могут иногда приобретать комический характер. Так, в ряде фрагментов текста Апокалипсис Иоанна Богослова пересказан «неуклюжим, плаксивым стихом (...), что не может не вызвать иронической насмешки М. Булгакова, весь роман которого, можно сказать, написан по канве последней книги Нового Завета» [Балонов 2000: 198]. Но в данном случае насмешка возникает, лишь когда Откровения преподносятся с точки зрения второстепенных героев романа, которые воспринимают их как предсказания полного и безвозвратного уничтожения мира.
Напомним, что авторская позиция особенно ярко воплощается в рамочных компонентах текста. В конце романа «Белая гвардия» также приведены слова Иоанна-Богослова: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля уже миновали, и моря уже нет. (...) и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» [Булгаков 2000а: 286]. В сочетании с заключительными словами книги Булгакова — «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле» [Булгаков 2000а: 288], — они звучат как указание на временный характер хаоса и разрушения. В них выражена вера в новую жизнь, задано измерение вечности, с которым следует соотносить дела человеческие. Звучит обращение к звездам — неизменной величине, которая оказывается несравненно выше всех человеческих дел, отмеченных печатью несовершенства.
В «Отягощенных злом...», как и в романе Булгакова, активизация апокалиптических мотивов обусловлена внетекстовыми причинами, а именно — характером времени, когда создавались эти произведения. В романе Стругацких выражена скрытая пародия на ставшие особенно модными в конце XX-го века попытки использовать толкования Апокалипсиса с целью доказать великую роль России в божественном замысле. Это особенно отчетливо заметно в эпизодах с Мареком Парасюхиным и Колпаковым, которые видят в Апокалипсисе способ создания своего «Мира Мечты». Примечательно, что Демиург не просто высмеивает безумные прожекты этих своих фанатичных посетителей, но и напоминает им о милосердии: «Послушайте, вас вообще-то учили, что через шесть месяцев погибнет от девяноста пяти до девяноста восьми процентов всего населения? Вы перед кем, собственно, намерены «гордо и богохульно» говорить на протяжении сорока двух месяцев... я уж не скажу — лет?» [53].
Откровение Иоанна Богослова лишается у Стругацких своего священного статуса. Видения Иоанна, которые записывает Прохор, оказываются следствием того, что он некогда был отравлен ядом в римской тюрьме. Кроме того, Иоанн, получивший от Агасфера вечную жизнь, в видениях созерцал свое будущее, тесно связанное с развитием мировой истории:
«...Он все тверже укреплялся в мысли, что никаких богов нет (...), что ничего нет, кроме человека, мира и истории, и все то, что озаряет его сейчас, идет не извне, а изнутри, из него самого...» [123].
Наконец, напомним, что Откровение преподносится в романе и через восприятие Прохора — ученика Иоанна-Агасфера, который вообще слабо понимает, что говорит учитель, а потому тот вынужден искать возможности адаптации слов Апокалипсиса:
«Как ему было объяснить молодому (а хотя бы и пожилому!) уроженцу Хиронеи (...), что такое: пищаль, гравилет, ТВЭЛы, питекантроп, мутант, гомункулус...» [126].
М. Амусин в статье «Стругацкие и фантастика текста» справедливо заметил, что авторы «Отягощенных злом...» «демонстрируют механизм возникновения и бытования легенды, слоистость ее структуры, вскрывают напластования интерпретаций, домыслов, сознательных искажений и подчисток, возникающих вокруг ее истинного ядра и меняющих само это ядро» [Амусин 2000: 215]. Этим Амусин и объясняет роль мотива Апокалипсиса в романе «Отягощенные злом...».
Можно заключить, что и у Булгакова, и у Стругацких зловещий ореол Апокалипсиса как всеобщего неотвратимого конца исчезает. В романе «Белая гвардия» Апокалипсис становится лишь определенной вехой в мировой истории, за которой последует вечная гармония. В «Отягощенных злом...» истинный смысл Откровения оказывается непостижимым для людей. Апокалипсис воспринимается, прежде всего, как выдающийся литературный памятник.
Словом, как мы убедились, Стругацкие в своем романе размышляют над целым комплексом евангельских и «околоевангельских» сюжетов, к которым обращался и Булгаков.
Подведем итоги нашего исследования в данной главе. Роман «Отягощенные злом...» отражает настроения, возникшие в конце XX-го века, с присущей этому времени зыбкостью и размыванием границ между явным и неявным, привычным и непривычным. Произведения М. Булгакова и «Отягощенные злом...» братьев Стругацких связывает структурная, мотивная цитация, а также цитация на уровне образов персонажей. Каждый из этих видов связей дополняет и усиливает эффект другого. Как и в «Мастере...», в каждой части «Отягощенных злом...» наличествует особый тип повествователя, смена субъекта речи становится одним из главных индикаторов смены сюжетной линии. Традиция в данном случае работает не только на уровне пробуждения культурной памяти читателя; благодаря ей расширяется и углубляется ряд знаменитых булгаковских тем и проблем. Среди них, как мы видели, проблема амбивалентности добра и зла, тема вечной и истинной любви, мотив сложности отношений учительства-ученичества, тема не-ученика. Оба романа также роднит феномен карнавализации, вольная интерпретация Священного писания.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |