Вернуться к В.А. Колганов. Булгаков и княгиня

Глава XXX

Дом этот чуть ли не сразу после постройки стал знаменит. Чем-то он привлекал внимание журналистов и писателей. Словно огромный кусок яблочного пирога, для большего удовольствия густо намазанный сверху мёдом. Я бы сказал, что это уже чересчур, но ведь кому-то нравилось...

Жили здесь люди уважаемые, мастеровитые — всех не стану перечислять, о них и так уже, что только можно и нельзя, успели рассказать. Тем более, что теперь нет никакого смысла повторяться — пирог уже зачерствел, а сверху сплошь засижен мухами. Есть и такие, что в нём завязли навсегда.

Когда-то тут обитали художники, артисты, инженеры, профессора. Был даже один король! Всего лишь табачный король, ну так что же? Во всей России не было товара лучше, чем папиросные гильзы от Катыка. К слову сказать, не только Абрам Катык был из караимов. Бессменный и всеми уважаемый управдом — да что я говорю! — гениальнейший из всех московских управдомов Сакизчи тоже был выходцем из Крыма. Много легенд в прежние времена ходило о квартирантах дома. Тут жил и миллионщик-фабрикант, имевший намерение покончить с жизнью — по счастью, выстрелом лишь испортил потолок. Тут и жена художника-кубиста с лицом, словно бы списанным с одной из его картин — как утверждают, прообраз героини «Зойкиной квартиры». Уж я-то знаю, что это не она, однако возражать не стану — любовь к писателю часто держится только на легендах, пусть неправдоподобных, но зато чем-то привлекательных.

Однако, сдаётся мне, что, сообщая о жильцах этого дома, досужие рассказчики и авторы воспоминаний всё же что-то утаили или, возможно, перепутали. Не знаю, из каких соображений, но это так. Вот, скажем, Сакизчи — мне ли не знать, чем занимался на досуге. Да в прежние времена желающим развлечься господам было известно, что нет лучше девок, чем у предприимчивого караима! Читаю дальше список жильцов: Анна Садуковна Пигит. Да уж не дочь ли прежнего владельца дома? Но вот оказывается, что нет о ней нигде ни слова, будто и не было наследников у богатого купца.

И тут я вспомнил то, о чём мне говорил следователь на Лубянке, как раз перед нашим расставанием: «Приглядись к соседям».

Вот оно что! Оказывается, я здесь не только под надзором, но вроде бы даже на задании. Чем эта Анна насолила «органам», я тогда не знал. А если вдруг окажется хорошенькой? Чем чёрт не шутит...

Как выяснилось, Анна занимала одну из комнат в бельэтаже — когда-то вся квартира принадлежала их семье, теперь же и семья разбежалась кто куда, да тут ещё эти вошедшие в моду «уплотнения». Словом, девица, по словам управдома, жила одна, что, надо признать, меня вполне устаивало. Знал бы я, в какую историю влезаю, не торопился бы Лубянку покидать.

Предлог для нашего знакомства нашёлся пустяковый. Да кто же не знал её отца? Ну а раз так, стрельнуть папироску, когда соседи некурящие или попросту сквалыги, да ещё на улице пурга — это же самое оно! Ну не тащиться же мне в магазин за куревом!

По счастью, мою находчивость соседка оценила. Усмехнулась, глядя мне в глаза. Глаза, впрочем, были невесёлые, да и лицо вызывало во мне только грусть, словно бы я знал наверняка, или, скорее, чувствовал, что итог нашего знакомства будет для неё печален. Но только бы не для меня! Да что тут говорить, дама была явно не из тех, с кем хочется бодрствовать до самого утра, и чтобы потом она сама в постель кофе подавала.

— А вас-то как занесло в эти края? По виду не сказать, что вы из «бывших». Ну а уж к нынешним явно не имеете никакого отношения.

— С чего бы так? — недоумеваю.

— Да вот весь какой-то неухоженный, помятый. Да и одеты не по моде.

— Вы правы. Я только что два дня, как из Бутырской тюрьмы... — не мог же я рассказать ей про Лубянку, про следователя, про наш молчаливый договор.

— За что это вас? По виду и не скажешь, по какой статье. Позвольте, угадаю... — наморщила лоб, потёрла переносицу и изрекает: — Торговля женщинами или кокаин.

Да что же это?! Можно ли так говорить? В таком бесстыдстве даже чекисты меня не обвиняли. А тут, на вид воспитанная, образованная женщина, и вдруг такая жуть! Я даже не нашёлся, что ответить.

— Ну что ж. Если не хотите говорить, настаивать не собираюсь. А всё же интересно, вы наш или не наш? — выпустив мне в лицо струю едкого дыма, она скривила тонкие губы и с явным недоверием посмотрела мне в глаза.

И как прикажете это понимать? Сначала угощают папиросой, а затем устраивают допрос. Всё, как положено — мы через это проходили. Что же ей сказать?

— В той, прошлой жизни я, видите ли, считался монархистом.

— Ах, так! — в глазах появился интерес. — Полагаю, в Дикой дивизии Шкуро... поручик или есаул?

— Что вы! Что вы! Да какой же из меня казак? Я врач...

— Ну да! Конечно! Только докторишки не хватало. Теперь же вся Москва — сплошь бухгалтеры, врачи и адвокаты. А где нуждающейся женщине достойного мужика сыскать?

Но как же так? Чем я-то оказался недостоин? Сперва нахально запишут в сутенёры, теперь же мой мозг вообще отказывался что-либо понимать. Каким-таким боком моя профессия могла отразиться на потенции мужчины? Конечно, бывают вредные производства, но чтобы подозревать в бессилии врача...

— Мадам! Не знаю, что вам и сказать. Но если требования разумные, скажем так, в приемлемых размерах, то я готов... — сказано это было без особого энтузиазма, но вы должны меня понять.

В ответ послышался смех. Она уже откровенно издевалась. Эти её жёлтые прокуренные зубы, эта лошадиная пасть... Я уже пожалел, что согласился выполнить задание. Но что мне оставалось?

— Голубчик! Вы меня превратно поняли, — пояснила дама. — Я вовсе не о том. Мне нужен человек решительный, способный в определённых обстоятельствах защитить меня... Лучше, если бывший офицер.

— Так вы о телохранителе, — тут я и сам уже готов был рассмеяться.

— Можно и так сказать, — дама глядела на меня и уже не улыбалась. — Так я могу рассчитывать?

— Даже и не знаю. Мадам, если отрезать руку или зашить распоротый живот...

— Скорее, наоборот, — загадочно возразила дама, и тут же последовал вопрос: — Стрелять, надеюсь, ещё не разучились?

— Смотря, зачем и, естественно, куда, — я уже чувствовал, что меня хотят завлечь в ловушку, и потому отбивался, как только мог, одновременно пытаясь понять, куда всё это приведёт в самом крайнем случае. Только бы не опять в подземную тюрьму, там, на Лубянке!

Тут дверь отворился, и в комнату вбежала взволнованная женщина. Кричит сразу, от порога:

— Фаня, я нашла!

— Не сейчас, Анюта. У нас гость, вот по-соседски забежал. Так из какой, говорите, вы квартиры?

— Да тут со двора, на четвёртом этаже...

— Я слышала, — кивает Анна. — У нашего Мони новый сосед, вроде бы писатель...

— А мне говорит, что из военврачей, — проскрежетала Фаня, буравя меня взглядом.

Молчу, не зная, что сказать. Если бы не эта Анна...

— Что тут особенного? Чехов тоже из врачей. Не удивлюсь, если у них это войдёт в привычку, — Анна криво усмехается. — Врачи забросят пациентов и займутся сочинительством, а безработные юристы начнут свергать правительства, обещая рай земной.

— Да уж, — хмуро замечает Фаня. — Нынешние способны всю страну пустить в распыл.

— Но как же так? — я возражаю. — Власть надо уважать, иначе будет анархия, а там...

— Вот ведь, ещё один убогий! — сквозь зубы цедит Фаня и смотрит как-то очень выразительно на свою подругу. — А что, может, и его...

— Только не здесь и не сейчас. Потом, — с обворожительной улыбкой глядя мне в глаза, отвечает Анна.

О чём это они? Неужто про меня? А на языке вертится вопрос: да что ж им надо-то?

— Вам этого не понять.

Где-то я такое уже слышал...

— Так объясните! Неужели власть создана только для того, чтобы её свергать?

— Мы за народную власть. Когда каждый сам себе хозяин. Когда трудится только на себя. Когда сам решает, где ему жить и что делать...

— А государство?

— А государство не должно мешать.

Да я бы тоже не против, чтоб не вмешивались. Но ведь бывают ситуации, когда надо людям помогать. Вот и со мной может всякое случиться.

— Должен быть естественный отбор, — поясняет Анна. — Выжить должен только самый сильный.

— Что, только один?!

— Ну, не до такой же степени...

— А всё же, что будет с остальными?

— Это как получится... — Фаня криво усмехнулась, и снова слишком уж выразительно глядит на Анну.

Я уже понял, что мне пора, а потому поспешил откланяться, сославшись на то, что меня ждёт пациент, старый сифилитик с неоперабельной саркомой горла. Дамы, по счастью, меня не попытались удержать...

Шустер моей вылазкой оказался крайне недоволен. Выслушав доклад, он покопался в шевелюре и сказал:

— Эх! Надо было мне пойти. Уж я бы разобрался, что они там затевают.

Я возразил:

— Да какой из тебя казачий офицер! По глазам видно, что лазутчик.

— Ты-то не сразу разглядел.

— А что ты хочешь? Я по образованию врач. Теперь вроде бы писатель. В охранке никогда не служил. Но опыта вот понемногу набираюсь. Только зачем он мне?

— Как это зачем? Дело закончим, тогда станешь сочинять детективные романы.

— Ну уж нет! Этого мне только не хватало, — от Мониных слов мне стало не по себе. Да этих детективщиков в любые времена сверх всякой меры. Не мне с такими умельцами тягаться. Чтобы сменить тему, я спросил: — А на кой ляд вам сдалась эта самая Анна? И Фаня? Сначала меня на Лубянке мордовали, а теперь собираетесь взяться за милых дам?

Моня насупил брови:

— Во-первых, никто тебя не мордовал. И, будь добр, не изображай бывалого зэка или защитника прав униженных и угнетённых. У тебя это скверно получается. Во-вторых, знал бы ты, сколько эти дамы натворили в прошлом дел! Обе, и Анна Пигит, и Фанни Каплан, числились в боевой организации эсэров. А познакомились на каторге. Такие, брат, дела... — и подвёл итог: — Вот и приходится следить, как бы чего не натворили.

Моня посмотрел на меня с явной укоризной, а мне только и осталось, что руками развести. Это же надо, как он изменился с тех пор, как стянул мои часы у магазина на Садовой! Вот ведь что делает с человеком серьёзная профессия. Да мне бы так...

По-прежнему смущало только это смещение во времени. Причём без всякого согласования со мной. Я уже отчаялся понять, какой теперь год, какая власть. Все эти Фанни, Анны, прочие эсэры, отставные казачьи есаулы и ещё бог знает кто — все они будто бы реальны. Но я-то кто? Я уже устал бесконечно повторять, что политика — это не моё, не писательское дело. Не для того рождён, чтобы кого-то свергать, чтобы на митингах охаивать власть, неважно, плохая она или хорошая. Есть люди, которые лучше меня в этом разбираются. Тут кто-то скажет: назовите имена. Да откуда же мне знать? Вот Моня, он при деле, у него и спрашивайте. С уверенностью могу сказать одно — Моня и другие, подобные ему, какая бы ни была власть, найдут себе занятие по нраву и никогда не останутся без прибыли.

Я вспомнил, как стоял у Белого дома под дождём. Вспомнил энтузиазм строителей баррикад. И вспомнил взгляд бородатого Ильи — злой, словно бы насквозь пронизывающий взгляд вершителя народных судеб. Вот так примерно Фанни смотрела на меня там, в комнате. Мне даже показалось, что между ними что-то общее — нет, внешность не сравнишь, но вот нутро... Я бы не удивился, если бы Илья оказался внуком Фанни. Прав был Фёдор Михайлович — бесы, бесы среди нас! Только на время сменят своё зверское обличье, прикинутся добренькими, притворятся паиньками, а потом... Случись что, так словно бы с цепи сорвутся!

Но что делать мне? Какова во всём этом моя роль? То ли, не разобравшись, что к чему, отбросить мысли и следовать эмоциям, то ли попытаться всё же понять. Да, трудное это дело, особенно, если не хватает информации. Спасти могут жизненный опыт и знакомство с логикой. Ничто другое не в состоянии помочь. Да потому что очень трудно отличить правдоподобную ложь от истины. И лишь на склоне лет человек, наконец-то, понимает, что всё, что делал, всё не так — не так писал, не так любил и даже поклонялся не тем идолам, которым следовало бы... Что тут поделаешь? Грустно это.