— Это было ровно в полдень, многоуважаемый Иван Николаевич, — сказал профессор.
Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся после сна, и увидел, что на Патриарших вечер.
Дышать стало гораздо легче, вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по ней, и слышался плеск весла и смешок гражданки в лодочке. Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте луна, но еще не золотая, а белая.
В аллеях на скамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех сторонах квадрата, кроме той, где были наши собеседники.
И голоса под липами теперь звучали мягче, по-вечернему.
«Как же это я не заметил, что он наплел целый рассказ? — подумал Бездомный в изумлении. — Ведь вот уж и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто это мне приснилось?»
Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе придется допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, потому что тот сказал, внимательно всматриваясь в лицо иностранца:
— Ваш рассказ чрезвычайно интересен, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.
— Помилуйте, — снисходительно улыбнувшись, отозвался профессор, — если мы начнем ссылаться на Евангелия как на исторический источник... — Он еще раз усмехнулся, и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он сам говорил Бездомному, идя с ним по Бронной к Патриаршим прудам.
— Это так, — сказал Берлиоз, — но боюсь, что никто не может подтвердить, что все это было, как вы нам рассказывали.
— О нет! Это может кто подтвердить! — на ломаном языке и чрезвычайно уверенно отозвался профессор и вдруг таинственно поманил обеими руками приятелей к себе поближе.
Те наклонились к нему, и он сказал, но уже без всякого акцента, который у него, очевидно, то пропадал, то появлялся, черт знает почему:
— Дело в том, что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда Пилат разговаривал с Каиафой, и на лифостротоне, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас — никому ни слова и полнейший секрет — тсс!
Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.
— Вы... вы сколько времени в Москве? — дрогнувшим голосом спросил он.
— А я только что сию минуту приехал в Москву, — растерянно ответил профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему в глаза как следует и увидели, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый пуст, черен и мертв.
«Вот тебе все и разъяснилось! — подумал Берлиоз в испуге. — Приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Хорошенькая история!»
Да, действительно, объяснилось все: и завтрак у Канта, и дурацкие речи про постное масло, Аннушку и отрубленную голову, и все прочее — профессор оказался сумасшедшим.
Берлиоз был человеком не только сообразительным, но и решительным. Откинувшись на спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному — не противоречь, мол, ему, но растерявшийся поэт этих сигналов не понял.
— Да, да, да, — возбужденно заговорил Берлиоз, — впрочем, все это возможно, даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон... А вы один приехали или с супругой?..
— Один, один, я всегда один, — горько ответил профессор.
— А ваши вещи где же, профессор? — вкрадчиво спросил Берлиоз. — В «Метрополе»? Вы где остановились?
— Я — нигде! — ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуждая зеленым глазом по Патриаршим прудам.
— Как?! А... где же вы будете жить?
— В вашей квартире, — вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул.
— Я... я очень рад, — пробормотал Берлиоз в смятении, — но, право, у меня вам будет неудобно... А в «Метрополе» чудесные номера, первоклассная гостиница...
— А дьявола тоже нет? — вдруг весело осведомился больной у Ивана Николаевича.
— И дьявола...
— Не противоречь! — шепнул одними губами Берлиоз, обрушиваясь за спину профессору и гримасничая.
— Нету никакого дьявола! — растерявшись от всего этого, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно. — Вот наказание! Перестаньте вы психовать!
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих в сумерках выпорхнул воробей.
— Ну, уж это положительно интересно, — трясясь от хохота, проговорил профессор, — что же это у вас, чего ни хватишься, нету! — Он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после хохота впал в другую крайность — раздражился и крикнул сурово: — Так, стало быть, нету?!
— Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, — забормотал Берлиоз, опасаясь взволновать больного еще больше, — вы посидите минуточку с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, позвоню по телефону, а потом мы вас и проводим, куда вы хотите, ведь вы не знаете города...
План Берлиоза был правилен: добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить куда следует о том, что вот-де приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии явно ненормальном. Так вот, чтобы приняли меры, а то получится какая-то неприятная чепуха.
— Позвонить? Ну что ж, позвоните, — печально сказал больной и вдруг страстно попросил: — Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я вас не прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое верное!
— Хорошо, хорошо, — фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить сумасшедшего, устремился к тому выходу, что был на углу, где сходились Бронная и переулки...
А профессор тотчас же как будто выздоровел и посвежел.
— Борис Петрович! — крикнул он вдогонку Берлиозу.
Берлиоз вздрогнул, повернулся, но постарался утешить себя мыслью, что имя и отчество его профессор узнал тоже через газету; а тот прокричал, сложив руки рупором:
— Не прикажете ли, я велю дать телеграмму вашему дяде в Киев?
И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о существовании дяди в Киеве? Ведь об этом ни в каких газетах ничего не сказано. Э-ге-ге! Уж не прав ли Бездомный? Может быть, документы-то эти ничего и не значат... Ах, какой странный субъект! Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят!
И, уж не слушая больше, Берлиоз побежал дальше.
И тут со скамейки у самого выхода на Бронную навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца соткался из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский, и в предвечерье Берлиоз отчетливо разглядел, что усики у него как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки. Борис Петрович даже попятился, но несколько успокоил себя мыслью, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять.
— Турникет ищете, гражданин? — треснувшим тенором осведомился субъект. — Сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете, куда надо. С вас бы за указание на четверть литра... бывшему регенту! — Кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский картузик.
Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, быстро тронулся к турникету и взялся за него рукой. Он повернул рогатку и уже собирался шагнуть на рельсы, как над ним вспыхнул красный и белый свет — загорелась перед лицом в стеклянном ящике надпись «Берегись трамвая!!».
Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивавший по новопроложенной линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую Бронной, он внезапно осветился электричеством, взвыл и наддал.
Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку, переложил руку на вертушке, переступил. И тотчас рука его скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по булыжнику, откосом идущему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы.
Он упал навзничь, несильно ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, справа или слева — он уже не сообразил, — позлащенную луну. Он успел и повернуться на бок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и, развернувшись, разглядел несущееся на него с неудержимой силой белое от ужаса лицо женщины-вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул и не простонал. Вожатая рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, мгновенно после того подпрыгнул, стекла в нем вылетели. В мозгу у Берлиоза кто-то отчаянно крикнул: «Неужели?! О боже!» Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски под страшный женский визг отовсюду, затем стало темно. Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриарших выбросило на булыжный откос круглый темный предмет, и он запрыгал, скатившись с откоса, по Бронной.
Это была отрезанная голова Берлиоза.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |