Ровное гудение машины убаюкивало Маргариту, лунный свет приятно согревал. Закрыв глаза, она отдала лицо ветру и думала с какой-то грустью о покинутом ею неизвестном островке на далекой реке. Она прекрасно догадывалась, куда именно в гости ее везут, и это волновало ее. Ей хотелось вернуться на этот обрыв над рекой.
Долго ей мечтать не пришлось. Грач отлично знал свое дело, и метрополевская машина была хороша. Внезапно Маргарита открыла глаза и увидела, что под нею пылает электрическим светом Москва.
Однако шофер не повез ее в город, а поступил иначе. На лету он отвинтил правое переднее колесо, а затем снизился на каком-то кладбище в районе Дорогомилова. Высадив покорную и ни о чем не спрашивающую Маргариту вместе с ее щеткой на какой-то дорожке, грач почтительно раскланялся, сел на колесо верхом и улетел.
Маргарита оглянулась, и тотчас от одного из надгробных памятников отделилась черная фигура. Азазелло нетрудно было узнать, хотя он был закутан в черный плащ и черная же шляпа его была надвинута на самые брови. Выдавал его в лунном свете его поразительный клык.
Безмолвна Азазелло указал Маргарите на щетку, сам сел верхом на длиннейшую рапиру. Они взвились и, никем не замеченные, через несколько секунд высаживались у ворот дома № 302-бис на Садовой улице.
Когда проходили подворотню, Маргарита увидела томящегося в ней человека в кепке, толстовке и высоких сапогах. Услыхав шаги, человек обеспокоенно дернулся, но ничего не увидел, а Азазелло покосился на него из-под шляпы почему-то иронически.
Второго, до удивительности похожего на первого, человека встретили у подъезда во дворе. И опять повторилась та же сцена. Шаги, человек беспокойно обернулся, нахмурился, когда дверь открылась и закрылась за входящими.
Третий, точная копия второго, а стало быть, и первого, дежурил на скамейке, украшавшей площадку третьего этажа. Он курил, и Маргарита невольно кашлянула, пройдя мимо него. Третий тотчас поднялся, как будто его кольнули, на цыпочках подошел к перилам, глянул вниз.
Сердце Маргариты учащенно забилось, когда она и спутник ее оказались перед скромной дверью с дощечкой «Квартира № 50». Теперь, конечно, Маргарита понимала, что никакой пошлый вечерок с радиолой, играющей фокстроты и блюзы, ей не угрожает. Маргарита знала, что ее ожидает нечто необыкновенное, и силилась это нечто себе представить. Но представить не могла.
Первое, что поразило Маргариту, это та тьма, в которую она попала. Было темно, как в подземелье, так что она невольно уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Издалека, впрочем, маячил огонек, слабый, похожий на огонек лампады.
Второе, что удивило ее, это что передней обыкновенной московской квартиры конца нет и не чувствуется. Третье — что под ногами у нее ступеньки, покрытые, как чувствовали ее босые ноги, очень толстым ковром, и что по этим ступеням она бесконечно поднимается вверх.
Еще сбоку мелькнул и уплыл огонь лампады. Азазелло на ходу вынул у Маргариты из рук щетку, и та как будто провалилась. Наконец подъем кончился, и Маргарита ощутила себя находящейся на площадке. Тут приплыла в воздухе лампада в чьей-то невидимой руке, и, как казалось Маргарите, из-за колонны, черный как уголь, вышел некто. Рука поднесла к нему лампаду поближе, и Маргарита увидела тощего высокого мужчину. Те, кому он уже попался на дороге в эти дни, конечно, всмотревшись, даже при слабом и неверном освещении, которое давал язычок пламени в лампаде, узнали бы его. Это был Коровьев, он же Фагот.
Но, правда, изменился он очень сильно. Не было на нем ни пенсне, которое давно следовало бы выбросить на помойку, ни клетчатых брючек, ни грязных носков. Усишек куриных не стало. Усы Коровьева были подстрижены коротко.
Пламя мигало и освещало белую крахмальную грудь и галстух, отразилось внизу в лакированных туфлях, отразилось в широком и тонком стекле монокля, всаженного в правый глаз.
Коровьев почтительнейше раскланялся и жестом пригласил Маргариту следовать далее.
«Удивительно странный вечер, — думала Маргарита, — электричество, что ли, у них потухло? Но самое главное, что поражает, это размеры этого помещения. Каким образом все это может поместиться в московской квартире? То есть просто-напросто не может никак!»
Следуя за Коровьевым, Маргарита попала в совершенно необъятный зал. Здесь на золоченой тумбе горела одинокая свеча. Коровьев пригласил жестом Маргариту сесть на диванчик и сам поместился на краю его.
— Разрешите мне представиться вам теперь, — заговорил он, — Коровьев. Вас, без сомнения, удивляет отсутствие света? Но не думайте, чтобы мы из экономии не зажигали ламп. Просто мессир не любит электрического света. Когда же начнется бал, свет дадут сразу и недостатка в нем не будет, уверяю вас.
Несколько скрипучий голос Коровьева действовал успокоительно на Маргариту. А папироса, предложенная Коровьевым, окончательно утихомирила ее нервы, и, осмелев, она сказала:
— Нет, более всего меня поражает, где все это помещается? — Она повела рукой, подчеркивая этим необъятность зала.
Коровьев вежливо усмехнулся, и тени от свечи шевельнулись в складках у носа.
— О, это самое несложное из всего, — снисходительно сказал он, — тем, кто хорошо изучил пятое измерение, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов.
Профиль Коровьева осветился, он закурил от свечи, окружаясь дымом, уплывавшим во тьму.
— Я, впрочем, — продолжал Коровьев, — знал людей, не имевших никакого представления не только о пятом измерении, но даже и о четвертом и тем не менее проделывавших чудеса в смысле расширения помещения. Так, например, один горожанин, как мне рассказывали, получив трехкомнатную квартиру на Земляном Валу, превратил ее в четырехкомнатную, поселив домработницу в кухне возле газовой плиты. Затем он обменял эту квартиру на две отдельных в разных районах — одну в две, другую в три комнаты. Их стало пять. Трехкомнатную он обменял на две отдельных по две комнаты и стал обладателем шести комнат, правда рассеянных в причудливом беспорядке по всей Москве. Он уже собирался сделать последний и самый блестящий вольт, именно поместить объявление в газете: «Меняю шесть комнат в разных районах Москвы на одну шестикомнатную квартиру, желательно на Земляном Валу», как его деятельность прекратилась, и он остался без единой комнаты.
— Ну, это другое дело, — возразила Маргарита, которую болтовня Коровьева забавляла и успокаивала.
— О! Уверяю вас, то, что проделал этот проныра, сложнее, чем это... — И Коровьев указал в темную даль, где черт знает где возвышались темные колонны.
Докурили, и Коровьев поднес Маргарите пепельницу.
— Итак, позвольте перейти к делу, — заговорил Коровьев серьезно, — до начала бала у нас полчаса. Вы, Маргарита Николаевна, женщина весьма умная и, конечно, уже догадались, кто наш хозяин.
Маргарита опять ощутила свое сердце и только молча кивнула головой.
— Ну вот и прекрасно. Так позвольте же вас поставить в курс дела, — продолжал Коровьев, опуская веки и из-под них наблюдая Маргариту, — без всяких недомолвок. Ежегодно Воланд дает один бал, малых приемов я не считаю. Этот бал называется весенним балом полнолуния, и на него съезжаются... ну, словом, очень большое количество народу. Хозяин мой холост, и установилась традиция, согласно которой хозяйкой на балу должна быть женщина по имени Маргарита...
Под сердцем Маргариты стало холодно.
— Мы путешествуем, — продолжал Коровьев, — но бал должен быть, где бы мы ни находились, а женщина должна быть жительницей местной. В Москве мы обнаружили девяносто шесть Маргарит, и только одна из них, и именно вы, была признана вполне достойной исполнить роль хозяйки. Я надеюсь, что вы не откажетесь взять на себя это?
— Нет, не откажусь, — твердо сказала Маргарита.
Коровьев просиял, встал, почтительно поклонился, показав как по шнуру ровный пробор, и пригласил Маргариту идти с ним.
— Я представлю вас ему сейчас, — говорил Коровьев, ведя под руку Маргариту в тьму, — вы позвольте мне... несколько наставлений... — шепот Коровьева слышался у самого уха Маргариты, — ничего лишнего в смысле вопросов... вы не сердитесь на меня, Маргарита Николаевна, мы прекрасно знаем, что вы воспитанны... но условия уж очень необычны...
Голос Коровьева был мягок и вкрадчив, но в нем слышались не советы, а скорее категорическое приказание, настойчивые внушения...
Во тьме сильно пахло лимонами, что-то задело Маргариту по голове, она вздрогнула...
— Не пугайтесь, это листья растений, — шептал ласково Коровьев и стал продолжать наставления. — На балу будут лица, объем власти которых в свое время, да и теперь еще, был очень, очень велик... Я говорю о лицах королевской крови, которые будут здесь... но по сравнению с возможностями хозяина бала, в свите которого я имею честь состоять, их возможности, я бы сказал, микроскопически малы... Следует учесть масштаб, Маргарита Николаевна... И подчиняться этикету... Повторяю: только ответы на вопросы, и притом абсолютно правдивые.
Глаза Маргариты, привыкающие к тьме, теперь различали смутный переплет ветвей и широких листьев над собою и вокруг себя... Уши Маргариты не проронили ничего из того, что говорил Коровьев.
А тот шептал и шептал, увлекая Маргариту все дальше и дальше... «Нет, нет, этого гражданину с Земляного Вала не сделать, — думала Маргарита. — Где же конец?»
— Почтительность... но не бояться... ничего не бояться... Вы сами королевской крови, — чуть слышно свистел Коровьев...
— Почему королевской крови? — испуганно шепнула Маргарита.
— Если разрешите... потом... это долго, — голос Коровьева становился все тише, — тут вопрос переселения душ... В шестнадцатом веке вы были королевой французской... Воспользуюсь случаем принести вам сожаления о том, что знаменитая свадьба ваша ознаменовалась столь великим кровопролитием...
Тут Коровьев прервал сам себя и сказал:
— Королева, мы пришли.
Впереди блеснул свет. Он выходил из широкой щели наполовину открытой тяжелой окованной двери. Из-за двери слышались голоса.
— Одну минуту прошу обождать, королева, — тихо сказал Коровьев и ушел в дверь. От стены отлепилась тотчас темная фигура и преградила путь Маргарите. Когда она мелькнула в освещенной полосе, Маргарита разобрала только одно, что это мужчина с белой грудью, то есть тоже во фраке, как и Коровьев, что он худ, как лезвие ножа, черен, как черный гроб, необыкновенно траурен.
Отделившийся всмотрелся в Маргариту странными, пустыми глазами, но тотчас отступил почтительно и шепнул глухо:
— Одну минуту! — и слился опять со стеной.
Тотчас вышел Коровьев и заулыбался в широкой полосе уже настежь открытой двери.
— Мессир извиняется, что примет вас без церемоний в спальне, — медово говорил Коровьев и тихо-тихо добавил: — Подождите, пока он заговорит с вами сам... — Затем громко: — Мессир кончает шахматную партию...
Маргарита вошла, неслышно стуча зубами. Ее бил озноб.
В небольшой комнате стояла широкая дубовая кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушками. Перед кроватью дубовый же, на резных ножках стол с шахматной доской и фигурками. Скамеечка у постели на коврике. В. тускло поблескивающем канделябре, в гнездах его в виде птичьих лап, горели, оплывая, толстые восковые свечи.
Другой канделябр, в котором свечи были вложены в раскрытые пасти золотых змеиных голов, горел на столике под тяжелой занавеской. Тени играли на стенах, перекрещивались на полу. В комнате пахло серой и смолой.
Среди присутствующих Маргарита узнала одного знакомого — это был Азазелло, так же как и Коровьев, уже одетый во фрак и стоящий у спинки кровати. Увидев Маргариту, он поклонился ей, показав в улыбке клыки.
Нагая ведьма, та самая Гелла, что так смущала почтенного буфетчика Варьете, сидела на коврике на полу у кровати, возясь с каким-то месивом в кастрюльке, из которой валил серный пар.
Кроме этих, был еще в комнате сидящий спиной к Маргарите громаднейший черный котище, держащий в правой лапе шахматного коня.
Гелла приподнялась и поклонилась Маргарите. То же сделал и кот. Он шаркнул лапой и уронил коня и полез под кровать его искать.
Замирая от страха, все это Маргарита разглядела в колышущихся тенях кое-как. Взор ее притягивала постель, на которой, что было несомненно, сидел Воланд.
Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый, с золотой искрой на дне, сверлящий до дна души, и левый, пустой и черный, вроде как вход, узкое игольное ухо в царство теней и тьмы.
Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, брови черные, острые, на разной высоте, высокий облысевший лоб изрезан морщинами, параллельными бровям, кожа лица темная, как будто сожженная загаром.
Воланд сидел, раскинувшись на постели в одной ночной рубашке, грязной и на плече заштопанной. Одну ногу он поджал под себя, другую вытянул. Колено этой темной ноги и натирала какой-то дымящейся мазью Гелла.
Еще разглядела Маргарита на раскрытой безволосой груди темного камня искусно вырезанного жука на золотой цепочке и с какими-то письменами на спинке.
Несколько секунд продолжалось молчание. «Он экзаменует меня...» — подумала Маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в ногах.
Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего глаз его как бы вспыхнул.
— Приветствую вас, светлая королева, и прошу меня извинить. — Голос Воланда был так низок, что на некоторых слогах давал оттяжку в хрип.
Он взял с простыни длинную шпагу, погремел ею под кроватью и сказал:
— Вылезай. Партия отменяется... Прибыла дорогая гостья.
— Ни в каком слу... — тревожно свистнул суфлерски над ухом Коровьев.
— Ни в каком случае... — сказала Маргарита.
— Мессир! Мессир! — дохнул Коровьев в ухо.
— Ни в каком случае, мессир! — ясным, но тихим голосом ответила Маргарита и, улыбнувшись, добавила: — Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы бешеные деньги заплатили бы за то, чтобы ее напечатать у себя.
Азазелло тихо, но восторженно крякнул.
Воланд поглядел внимательно на Маргариту и затем сказал как бы про себя:
— Кровь! Кровь всегда скажется...
Он протянул руку, Маргарита подошла. Тогда Воланд наложил ей горячую, как огонь, руку на плечо, дернул Маргариту к себе и с размаху посадил на кровать рядом с собой.
— Если вы так очаровательно любезны, — заговорил он, — а я другого ничего и не ожидал, так будем же без церемоний. Простота — наш девиз! Простота!
— Великий девиз, мессир, — чувствуя себя просто и спокойно, ничуть не дрожа больше, ответила Маргарита.
— Именно, — подтвердил Воланд и закричал, наклонясь к краю кровати и шевеля шпагой под нею: — Долго будет продолжаться этот балаган под кроватью? Вылезай, окаянный Ганс!
— Коня не могу найти, — задушенным и фальшивым голосом отозвался из-под кровати кот, — вместо него какая-то лягушка попадается.
— Не воображаешь ли ты, что находишься на ярмарочной площади? — притворяясь суровым, спрашивал Воланд. — Никакой лягушки не было под кроватью! Оставь эти дешевые фокусы для Варьете! Если ты сейчас же не появишься, мы будем считать, что ты сдался.
— Ни за что, мессир! — заорал кот и в ту же секунду вылез из-под кровати, держа коня в лапе.
— Рекомендую вам... — начал было Воланд и сам себя перебил, делая опять-таки вид, что возмущен: — Нет, я видеть не могу этого шута горохового!
Стоящий на задних лапах кот, выпачканный в пыли, раскланивался перед Маргаритой.
Все присутствующие заулыбались, а Гелла засмеялась, продолжая растирать колено Воланда.
На шее у кота был надет белый фрачный галстух бантиком, и на груди висел на ремешке перламутровый дамский бинокль. Кроме того, усы кота были вызолочены.
— Ну что это такое! — восклицал Воланд. — Зачем ты позолотил усы и на кой черт тебе галстух, если на тебе нет штанов?
— Штаны коту не полагаются, мессир, — с большим достоинством отвечал кот, — уж не скажете ли вы, чтобы я надел и сапоги? Но видели ли вы когда-либо кого-нибудь на балу без галстуха? Я не намерен быть в комическом положении и рисковать тем, что меня вытолкают в шею. Каждый украшает себя, чем может. Считайте, что сказанное относится и к биноклю, мессир!
— Но усы?!
— Не понимаю, — сухо возражал кот, — почему, бреясь сегодня, Азазелло и Коровьев могли посыпать себя белой пудрой и чем она лучше золотой? Я напудрил усы, вот и все! Другой разговор, если бы я побрился! Тут я понимаю. Бритый кот — это безобразие, тысячу раз подтверждаю это. Но вообще, — тут голос кота дрогнул, — по тем придиркам, которые применяют ко мне, я вижу, что передо мною стоит серьезная проблема — быть ли мне вообще на балу? Что скажете вы мне на это, мессир? А?
И кот от обиды так раздулся, что казалось, он лопнет сию секунду.
— Ах, мошенник, мошенник, — качая головою, говорил Воланд, — каждый раз, как партия его в безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, как самый последний шарлатан на мосту, оттягивая момент поражения. Садись и прекрати эту словесную пачкотню!
— Я сяду, — ответил кот, садясь, — но возражу относительно последнего. Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволили выразиться при даме, а великолепную вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель!
— Прекрати словесную окрошку, повторяю, — сказал Воланд, — шах королю!
— Пожалуйста, пожалуйста, — отозвался кот и стал в бинокль смотреть на доску.
— Итак, — обратился к Маргарите Воланд, — рекомендую вам, госпожа, мою свиту. Этот валяющий дурака с биноклем — кот Бегемот. С Азазелло вы уже знакомы, с Коровьевым также. Мой первый церемониймейстер. Ну, «Коровьев» это не что иное, как псевдоним, вы сами понимаете. Горничную мою Геллу весьма рекомендую. Расторопна, понятлива. Нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать...
Красавица Гелла улыбалась, обратив к Маргарите свои зеленые глаза, зачерпывала пригоршней мазь, накладывала на колено.
— Кроме того, — продолжал Воланд, и в комнату неслышно вскользнул тот траурный, что преградил было Маргарите путь в спальню, — Абадонна. Командир моих телохранителей, заместителем его является Азазелло. Глаза его, как видите, в темных очках. Приходится ему их надевать потому, что большинство людей не выдерживает его взгляда.
— Я знаком с королевой, — каким-то пустым, бескрасочным голосом, как будто простучал, отозвался Абадонна, — правда при весьма прискорбных обстоятельствах. Я был в Париже в кровавую ночь 1572 года.
Абадонна устремил черные пятна, заменяющие ему глаза, на Маргариту, и той показалось, что в спальне потянуло сыростью.
— Ну вот и все, — говорил Воланд, морщась, когда Гелла особенно сильно сжимала колено, — общество, как изволите видеть, небольшое, смешанное и бесхитростное. Прошу любить и жаловать...
Он замолчал и стал поворачивать перед собою какой-то диковинный глобус на ножке. Глобус, представляющий точную копию земного шара, сделанную столь искусно, что синие океаны на нем шевелились и шапка на полюсе лежала как настоящая, ледяная и снежная.
На доске тем временем происходило смятение, и Маргарита с любопытством наблюдала за живыми шахматными фигурками.
Совершенно расстроенный и испуганный король в белой мантии топтался на клетке, в отчаянии вздымая руки. Три белых пешки — ландскнехты с алебардами — растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего вперед, где в смежных клетках, белой и черной, сидели черные всадники Воланда на двух горячих, роющих копытами клетки конях.
Кот отставил от глаз бинокль и тихонько подпихнул своего короля в спину. Тот, одною рукою придерживая зубчатую корону, а другою поднимая полу мантии, в ужасе оглядываясь, перебрался с черной на соседнюю белую клетку.
Воланд, не спуская глаз с глобуса, коснулся черной шеи одного из коней. Всадник поднял лошадь на дыбы, перескочил через клетку, взмахнул мечом, и белый ландскнехт упал.
— Шах, — сказал Воланд.
Маргарита, увлеченная живыми фигурками, видела, как белый король в отчаянии закрыл лицо руками.
— Дельце плоховато, дорогой Бегемот, — сказал Коровьев.
— Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, — отозвался Бегемот, — больше того: я вполне уверен в победе. Стоит хорошенько проанализировать положение.
Анализ положения он начал проводить довольно странным способом: именно, стал кроить какие-то рожи и подмигивать белому своему королю.
— Ничего не помогает, — ядовито заметил Коровьев.
— Ай! — вскричал Бегемот. — Попугаи разлетелись, что я и предсказывал!
Действительно — где-то в отдалении послышался шорох и шум крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон.
— А, черт вас возьми с вашими бальными затеями! — буркнул Воланд, не отрываясь от своего глобуса.
Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры. Король вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски и скрылся в толпе убитых фигур. Слон-офицер накинул на себя королевскую мантию и занял место короля.
Коровьев и Азазелло вернулись.
— Враки, как и всегда, — бурчал Азазелло.
— Мне послышалось, — сказал кот, — и прошу мне не мешать, я думаю.
— Шах королю! — сказал Воланд.
— Я, вероятно, ослышался, мой мэтр, — сказал кот, глядя в бинокль на переодетого офицера, — шаха королю нет и быть не может.
— Повторяю: шах королю!
— Мессир! Молю вас обратить внимание на себя, — сказал в тревоге кот, — вы переутомились: нет шаха королю.
— Король на клетке дэ-два, — сказал Воланд.
— Мессир! Я в ужасе! — завыл кот, изображая ужас на морде. — Вас ли слышу я? Можно подумать, что перед собой я вижу одного из сапожников-гроссмейстеров!
— Что такое? — в недоумении спросил Воланд, обращаясь к доске, где офицер стыдливо отворачивался, прикрывая лицо мантией.
— Ах ты, подлец, — задумчиво сказал Воланд.
— Мессир! Опять обращаюсь к логике, — заговорил кот, прижимая лапы к груди, — если игрок объявляет шах королю, а короля между тем нету и в помине, шах признается недействительным?
— Ты сдаешься или нет? — вскричал страдальчески Воланд.
— Разрешите подумать, — ответил кот, положил локти на стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и наконец сказал: — Сдаюсь.
— Убить упрямую сволочь! — шепнул Азазелло.
— Да, сдаюсь, — сказал кот, — но сдаюсь исключительно потому, что не могу играть в атмосфере травли со стороны завистников.
Он встал, и фигурки полезли в ящик.
— Гелла, пора, — сказал Коровьев.
Гелла удалилась.
— Охота пуще неволи, — говорил Воланд, — нога разболелась, а тут этот бал.
— Позвольте мне, — тихо шепнула Маргарита.
Воланд пристально поглядел на нее и пододвинул к ней колено. Горячая, как огонь, жижа обжигала руки, но Маргарита, не морщась, стараясь не причинить боли, ловко массировала колено.
— Близкие говорят, что это ревматизм, — рассказывал Воланд, — но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одною очаровательнейшей ведьмой, с которой я близко познакомился в 1571 году в Брокенских горах на Чертовой Кафедре.
— Какая негодяйка! — возмутилась Маргарита.
— Вздор! Лет через триста это пройдет. Мне посоветовали множество лекарств, но я придерживаюсь бабушкиных средств по старинке, не любя современных патентованных лекарств... Кстати: не страдаете ли вы чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, — спрашивал Воланд, глядя на огни свечей, — тоска? Я бы помог вам... Поразительные травы оставила в наследство поганая старуха-бабушка...
— Я никогда не чувствовала себя так хорошо, как у вас, мессир, — тихо отвечала умная Маргарита, — а предчувствие бала меня волнует...
— Кровь, кровь... — тихо сказал Воланд.
После молчания он заговорил опять:
— Я вижу, вас интересует мой глобус?
— О да.
— Очень хорошая вещь. Она заменяет мне радио. Я, откровенно говоря, не люблю последних новостей по радио. Сообщают о них всегда какие-то девушки, говорящие в нос и перевирающие названия мест. Кроме того, каждая третья из них косноязычна, как будто таких нарочно подбирают. Если же к этому прибавить, что они считают обязательным для себя о радостных событиях сообщать мрачным до ужаса тоном, а о печальных, наоборот, игриво, можно считать эти их голоса в помещении по меньшей мере лишними.
А при помощи моего глобуса можно в любой момент знать, что происходит в какой хотите точке земного шара. Вот, например... — Воланд нажал ножку шара, и тот медленно повернулся, — видите этот зеленый кусок, квадратный кусок, бок которого моет океан? Глядите... глядите... вот он наливается огнем, как будто светится изнутри. Там началась война. А если вы приблизите глаза и начнете всматриваться, то увидите детали.
Маргарита, горя от любопытства, наклонилась к глобусу и увидела, что квадратик земли расширился, распался многокрасочно и превратился в рельефную карту. Она увидела горы, ленточку реки и какое-то селение возле нее. Маленькие, с горошину, домики взбухали, и один из них разросся до размеров спичечной коробки. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки дымящихся кирпичей. Маргариту заинтересовало поведение какой-то малюсенькой фигурочки в полсантиметра вышиной, которая перед взрывом пронеслась перед домиком, а теперь оказалась горизонтальной и неподвижной. Она сосредоточила свой взор на ней и, когда та разрослась, увидела, как в стереоскопе, маленькую женщину, лежащую на земле, разметав руки, и возле нее в луже крови ребенка, уткнувшегося в землю.
— Вот и все, — сказал Воланд и повернул глобус. — Абадонна только сегодня оттуда. По традиции он лично сам несет службу при мне во время весеннего бала, а потому и приехал. Но завтра же он опять будет там. Он любит быть там, где война.
— Не желала бы я быть на той стороне, против которой он, — сказала Маргарита, догадываясь об обязанностях Абадонны на войне. — На чьей он стороне?
— Чем дальше говорю с вами, — любезно отозвался Воланд, — тем более убеждаюсь в том, что вы очень умны. Он удивительно беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результат для обеих сторон бывает одинаков.
Воланд вернул глобус в прежнее положение и подтолкнул голову Маргариты к нему. Мгновенно разросся квадратик земли. Вот уже вспыхнула в солнце какая-то дымящаяся желтая равнина, и в этом дыму Маргарита разглядела лежащего неподвижно человека в одежде, потерявшей свой цвет от земли и крови. Винтовка лежала шагах в двух от него. Равнина съежилась, ушла, перед глазами у Маргариты проплыл голубой качающийся океан.
— Вот и он, легок на помине, — весело сказал Воланд, и Маргарита, увидев черные пятна, тихо вскрикнув, уткнулась лицом в ногу Воланда.
— Да ну вас! — крикнул тот. — Какая нервность у современных людей! — Воланд с размаху шлепнул Маргариту по спине. — Ведь видите же, что он в очках! Я же говорю вам... И, кроме того, имейте в виду, что не было случая с того времени, как основалась земля, чтобы Абадонна появился где-нибудь преждевременно или не вовремя. Ну и наконец, я же здесь. Вы у меня в гостях!
— А можно, чтобы он на минутку снял очки? — спросила Маргарита, прижимаясь к Воланду и вздрагивая, но уже от любопытства.
— А вот этого нельзя, — очень серьезно ответил Воланд, — и вообще забыть все это сразу — и глобус... и очки... Раз! Два! Три! Что хочешь сказать нам, ангел бездны?
— Я напугал, прошу извинить, — глухо сказал Абадонна, — тут, мессир, есть один вопрос. Двое посторонних... девушка, которая хнычет и умоляет, чтобы ее оставили при госпоже... и, кроме того, с нею боров...
— Наташа! — радостно воскликнула Маргарита.
— Оставить при госпоже, не может быть и разговоров. Борова на кухню!
— Зарезать? — визгнула Маргарита. — Помилуйте, мессир, — это Николай Иванович!.. Тут недоразумение... Видите ли, она мазнула его...
— Да помилуйте! — воскликнул Воланд. — На кой черт и кто его станет резать? Кто возьмет хоть кусок его в рот! Посидит с поварами и этим, как его, Варенухой, только и всего. Не могу же я его пустить на бал, согласитесь!
— Да уж, — добавил Абадонна и, покачав головой, сказал: — Мессир! Полночь через десять минут.
— А! — Воланд обратился к Маргарите: — Ну-с, не теряйте времени. И сами не теряйтесь. Ничего не бойтесь. Коровьев будет при вас безотлучно. Ничего не пейте, кроме воды, а то разомлеете. Вам будет трудно... Пора!
Маргарита вскочила, и в дверях возник Коровьев.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |