Жили двенадцать разбойничков...
Комната в коврах. Низенькие диваны. Кальян. На заднем плане сплошная стеклянная стена. В ней догорает константинопольский минарет, лавры и неподалеку Артурова вертушка. Никнет солнце, закат, закат...
Хлудов (сидит на полу, на ковре, один и разговаривает с кем-то). Ты достаточно меня измучил, но наступило просветление. Да. Просветление. Пойми... Я согласен. Но ведь нельзя же забыть, что ты не один возле меня. Есть живые, повисли на моих ногах и тоже требуют. А? Моя судьба с той ночи завязала их в один узел со мной. Мы выбросились вместе через звенящие мглы, и их теперь не отлепить от меня. Я с этим примирился. Одно мне непонятно. Ты? Как ты отделился один от длинной цепи лун и фонарей! Как ты ушел от вечного покоя? Ведь ты был не один. О нет, вас было много, очень много было! (Бормочет.) Ну, помяни, помяни, Господи! А мы не будем вспоминать. (Думает, стареет, поникает.) На чем мы остановились? Да... Итак, все это я сделал зря. А потом что было? Потом просто мгла и все благополучно ушли. А потом зной. И вон вертятся карусели, каждый день, каждый день. Но ты, ловец! В какую даль проник за мной и вот меня поймал в мешок, как в невод. Не мучь же более меня. Пойми, что я решил уже. Клянусь. Вот. (Шевелит пальцами.) Проданы часы. Больше ничего нет и ничто меня не страшит. Даю слово: лишь только Голубков вернется, я поеду сейчас же. Ну, облегчи же мне душу, кивни! Кивни хоть раз, красноречивый вестовой Крапилин... Так! (Вскрикивает негромко.) Кивнул! Решено!
Дверь отворяется, и входит Серафима. Она в шляпе. В руках у нее сверток.
Серафима. Что, Роман Валерианович, опять?
Хлудов. Что такое?
Серафима. С кем вы говорили? Что я вам велела? Кто в комнате, кроме вас?
Хлудов. Никого нет. Вам послышалось. А впрочем, у меня есть манера разговаривать с самим собой. Надеюсь, что она никому не мешает? А?
Серафима (садится на ковре против Хлудова). Два месяца я живу за стеной и слышу по ночам ваше бормотание. Вы думаете, это легко? В такие ночи я сама не сплю. А теперь уже и днем? Боже мой, бедный человек...
Хлудов. Прошу извинить. Я достану вам другую комнату, но в этом же доме, чтобы вы были под моим надзором. Я часы продал, есть деньги. Светло в ней и окна на Босфор. Особенного комфорта, конечно, предложить не могу. Вы сами видите — чепуха. Разгром. Войну проиграли. И выброшены. А почему проиграли? Вы знаете? (Таинственно указывает на плечо.) Мы-то с ним знаем! Мне самому с вами неудобно рядом. Но я должен держать слово. Я там, оказывается, всякие преступления совершал и вообще...
Серафима. Роман Валерианович! Дорогой... Вы помните тот день, когда уезжал Голубков? Вы догнали меня и силой вернули? Помните?
Хлудов. Прошу извинения. Когда человек с ума сходит, я должен применять силу. Все ненормальные.
Серафима. Мне стало вас жаль, Роман Валерианович. Стало жаль, и из-за этого я вернулась Неужели же вы думаете, что я стала бы вас обременять?
Хлудов. Мне няньки не нужны.
Серафима. Перестаньте раздражаться! Вы этим причиняете вред только самому себе. Бедный человек!
Хлудов. Да, верно, верно! Я больше никому не могу причинять вреда... А помните, ночь, ставка... Хлудов — зверюга, Хлудов — шакал!
Серафима. Все прошло. Забудем. И не вспоминайте.
Хлудов (бормочет). Да, и в самом деле... помяни. Господи... а мы не будем вспоминать.
Серафима. Ну вот, Роман Валерианович. Я всю ночь думала... Надо на что-нибудь решиться. Скажите, до каких пор мы будем сидеть этак с вами?
Хлудов. А вот вернется Голубков, и сразу клубочек размотается. Я вас сдаю ему, и каждый тогда сам по себе, врассыпную — и кончено! Душный воздух!
Серафима. Вы знаете, это было безумие его отпустить тогда. Я простить не могу себе этого. Я так тоскую. Это Люська, Люська виновата, я обезумела от ее упреков. А теперь не сплю так же, как и вы, потому что он, наверно, пропал в Париже, а может быть, и умер.
Хлудов. Душный город! Тараканьи бега! Позорище русских! Все на меня валят, я ненормальный! А вы зачем отпустили? Причем тут я? В конце концов он взрослый. Деньги там какие-то, у этого, у вашего мужа?
Серафима. У меня нет никакого мужа! Вы знаете, мне совестно людям в глаза смотреть, что я была за ним замужем. Он гнусь, подонок, сволочь!
Хлудов. Я его держал в руках и выпустил! Ну, словом, что же делать теперь?
Серафима. Вот что. В Париж я выбраться не могу. Сергей Павлович пропал. Будем смотреть правде в глаза. И сегодня ночью я решила. Повезут казаков домой, и я вернусь вместе с ними, в Петербург. Я не могу здесь больше оставаться! Зачем я, сумасшедшая, поехала?
Хлудов. Домой? В Петербург? Ага. В Россию? (Оборачивается через плечо и говорит.) Вот, правильно.
Серафима. Разговаривайте только со мной!
Хлудов. Умно, очень. Вы очень умный человек. Казаки едут, пароход уже готов. Большевикам вы ничего не сделали, можете возвращаться спокойно.
Серафима. Одного только я еще не знаю, одно меня только держит. Это — что будет с вами?
Хлудов (таинственно манит ее пальцами. Она придвигается, и он говорит ей на ухо). Сейчас у меня был военный совет, только вы молчите... вам-то ничего, а за мной врангелевская разведка по пятам ходит. У них нюх... (Шепотом.) Я тоже поеду в Россию. Можно ехать сегодня же ночью. Ночью пойдет пароход.
Серафима. Вы тайком хотите, под чужим именем?
Хлудов. Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов.
Серафима. Безумный человек, вы подумали о том, что вас сейчас же расстреляют!
Хлудов. Моментально, мгновенно! А? Ситцевая рубашка, подвал, снег. Готово! (Оборачивается.) И тает мое бремя. Смотрите, он ушел и встал вдали!
Серафима. А! Поняла, что вы задумали! Поняла! Так вот вы о чем бормочете. Это безумие! Подумайте. Останьтесь здесь. Быть может, вы вылечитесь?..
Хлудов. Я вылечился сегодня. Я совершенно здоров. Теперь мне все ясно. Я в ведрах плавать не стану, не таракан — не бегаю! Я помню снег, столбы, армии, бои! И все фонарики, фонарики. Хлудов едет домой!
Стук в дверь.
Кто там? Qui est la?
Серафима. Я сейчас, сейчас открою! (Открывает дверь, отшатывается.)
Входят Голубков и Чарнота. Оба они одеты одинаково: в серые приличные костюмы и шляпы. В руках у Чарноты чемоданчик. Все четверо долго молчат.
Чарнота (прерывая паузу). Здравствуйте! Что же вы молчите? Вы телеграмму получили?
Хлудов. Нет.
Чарнота. Сукин город! Не то что Париж. Здравствуй, Рома.
Хлудов. Вот. Вот они. Приехали. Все как надо. Отлично. Хорошо.
Голубков. Сима! Ну что, Сима? Здравствуй...
Серафима обнимает Голубкова и плачет беззвучно.
Хлудов (морщась). Пойдем, Чарнота, поговорим! (Уходит с Чарнотой на балкон сквозь стеклянную стенку.)
Голубков. Ну, не плачьте, не плачьте, Серафима Владимировна. Вот, я возвратился.
Серафима. Я думала, что вы погибли. И так тосковала. О, если бы вы знали... Теперь все для меня ясно. Но все-таки я дождалась. Вы теперь никуда, Сергуня, не поедете. Мы поедем вместе...
Голубков. Нет, нет! Никуда! Конечно, никуда, ни за что! Все кончено, Сима. И мы сейчас все придумаем. Как же ты жила здесь, Сима, без меня? А? Ну, скажи мне хоть слово...
Серафима. Я измучилась, я два месяца не сплю. Как только ты уехал, я опомнилась и не могла простить себе, что я тебя отпустила. Все ночи сижу, смотрю в окно. На огни... и мне мерещится, что вы ходите по Парижу оборванные, голодные... Я Хлудова нянчила. Он больной, он очень страшный.
Голубков. Не надо, Симочка, не надо!
Серафима. Ты видел мужа моего?
Голубков. Видел, видел. Сима. Он отрекся от тебя. И женщина у него новая. Но не спрашивай меня, кто... Не надо... Так лучше. И слава Богу, забудь о нем. (Кричит негромко.) Хлудов! Спасибо!
Хлудов выходит, за ним Чарнота.
Хлудов. Ну вот. Все в порядке? А? Сейчас я вам скажу...
Чарнота. Эх, Роман! На что ты похож.
Хлудов. Деньги есть?
Чарнота. Да, деньги есть! Чарнота не нищий больше. Если тебе нужно, могу дать.
Хлудов. Нет, мне не нужно. (Голубкову.) И у тебя есть?
Голубков. Да.
Хлудов. Так вот: заплатите здесь за квартиру. Ты ее любишь? А? Любишь? Ты искренний человек? Советую ехать, как она придумала. Теперь прощайте!
Надевает шляпу, берет свой чемоданчик.
Чарнота. Куда это, смею спросить?
Хлудов. Сегодня ночью пойдет с казаками пароход, и я поеду с ними. Только молчите.
Голубков. Роман, одумайся, тебе нельзя!
Серафима. Говорила уже, его не удержишь!
Хлудов. Генерал Чарнота! Может, поедете со мною? А? Бросайте тараканьи бега!
Чарнота. Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил! Куда? Домой? Нет! Что? У тебя, генерального штаба генерал-лейтенанта, может быть, новый хитрый план созрел? Но только на сей раз ты просчитаешься. Проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом! Ну, а попутно с тобой и меня, раба Божьего, поведут, поведут... Ну, а меня за что? Я зря казаков порубал? Верно! Кто, Ромочка, пошел на Карпову балку? Я. Я, Рома, обозы грабил? Да! Но, Рома, фонарей у меня в тылу нет. А ты. Где Крапилин?.. За что погубил вестового?..
Хлудов. Жестоко, жестоко вы говорите мне! (Оскалившись, оборачивается.) Я знаю, где он... Но только мы с ним помирились... помирились...
Серафима. Чарнота, разве так можно? Что ты больному говоришь?
Голубков. Роман, оставайся, тебе нельзя возвращаться!
Чарнота. Говорю, чтобы его остановить!
Хлудов. Ты будешь тосковать, Чарнота.
Чарнота. Тосковать? Не тебе это говорить! У тебя перед глазами карта лежит, Российская бывшая империя мерещится, которую ты проиграл на Перекопе, а за спиною солдатишки-покойники расхаживают? А я человек маленький и что знаю, то знаю про себя! Я давно, брат, тоскую! Мучает меня черторой, помню я лавру! Помню бои! От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам тоже не поеду! У меня родины более нету! Ты мне ее проиграл! Но все же глупо: не езди! Из жалости говорю!
Хлудов. Ну, прощай! Прощайте!
Ушел.
Серафима, Голубков. Хлудов! Хлудов!
Пауза. За сценою ударило пять раз на часах. Поползли тени. И слышно, как у Артура на тараканьих бегах хор запел: «Жило двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман!»
Чарнота. Сима, задержи его, он будет каяться...
Серафима. Нет, Чарнота, ничто его не удержит, и пытаться не буду.
Чарнота. А... Ослабел. Ноет душа, суда требует? Ну, ладно! Погибай, Хлудов, если ослабел! А вы что?
Серафима. Поедем, поедем, Сергуня, обратно! Поедем домой!
Голубков. Правильно, Сима! Поедем. В мозгу нет больше крови... Не могу больше скитаться!
Чарнота. Так. Ну, давай делить деньги!
Серафима. Какие деньги? Откуда? Это, может быть, корзухинские деньги?
Голубков. Он выиграл у Корзухина десять тысяч долларов.
Серафима. Не хочу! Ни за что!
Голубков. И мне не надо! И я не хочу! Доехал сюда и ладно. Мы доберемся как-нибудь до России.
Чарнота. Предлагаю в последний раз! Благородство? Ну, ладно. Так едете? Ну, так нам не по дороге. Развела ты нас судьба, кто в петлю, кто в Питер, а я, как Вечный Жид, отныне... Голландец я! Прощайте!
Распахивает дверь на балкон. Слышно, как хор поет: «Много разбойники пролили крови честных христиан...»
Вот она, заработала вертушка. Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ахнешь ты сейчас, когда явится перед тобою во всей парижской славе рядовой — генерал Чарнота! (Исчезает.)
Голубков (садится с Серафимой рядом, обнимает ее голову и говорит). А куда же мы с тобой теперь, моя бедная Сима... Поедем в Петербург...
Серафима. Да. Да. Непременно...
Голубков. Я так счастлив, что он отрекся. Я счастлив, что тебя нашел во время бега! У тебя теперь никого нет...
Серафима. Никого, никого, кроме тебя... Кроме тебя, Сергуня. Что это было, Сергуня, за эти полтора года? Сны? Сожми мне голову, чтобы я забыла... Вот так... Куда мы, зачем бежали? Но я нашла тебя. Не будет больше ни лун на перроне, ни черных мешков, ни зноя. Я хочу опять на Караванную... Я хочу видеть снег. Я хочу все забыть, хочу сделать так, как будто ничего не было!
Голубков. Ничего, ничего не было, все мерещилось... Забудь, забудь. Пройдет еще месяц, мы доберемся, мы вернемся, в это время пойдет снег и наши следы заметет.
На минарете показывается муэдзин, слышен его сладкий голос.
Муэдзин. Ла! Иль алла! Иль Махомед!
Хор у Артурки поет: «Господу Богу помолимся. Древнюю быль возвестим...»
Голубков. Проснемся. Все сны забудем, будем жить дома...
Серафима. Дома... Дома... Домой... Домой... Конец...
Константинополь угасает навсегда.
Конец.
Москва, 1928 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |