Михаил Булгаков | «Собачье сердце» | История создания и публикации повести «Собачье сердце»

Михаил Афанасьевич Булгаков начал писать повесть «Собачье сердце» в 1925 году. На рукописи стоит авторская дата: январь—март 1925 года. Изначально повесть была предназначена для журнала «Недра», где ранее были опубликованы «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Редактор «Недр» Николай Семенович Ангарский (Клестов) (1873—1941) торопил Булгакова с созданием «Собачьего сердца», рассчитывая, что повесть будет иметь не меньший успех среди читающей публики, чем «Роковые яйца». В марте 1926 года МХАТ заключил с Михаилом Булгаковым договор на пьесу «Собачье сердце», которую Булгаков пообещал представить к 1 сентября. Однако повесть так и не была опубликована при жизни писателя. Ее постановка так и не была осуществлена, договор с МХАТом в связи с цензурным запретом повести, был расторгнут 19 апреля 1927 года.

«Собачье сердце» было написано в разгар периода НЭПа. Это история о профессоре Преображенском, который в 1924 году провел рискованный эксперимент, в результате которого собака была превращена в человека. Наиболее распространенное политическое толкование повести относит ее к самой идее «русской революции», «пробуждения» социального сознания пролетариата. Шариков традиционно воспринимается как аллегорический образ люмпен-пролетариата, неожиданно для себя получившего большое количество прав и свобод, но быстро обнаружившего эгоистические интересы и способность предавать и уничтожать как себе подобных (бывший бездомный пес, обретя человеческий облик, поднимается по социальной лестнице, уничтожая других бездомных животных), так и тех, кто наделил их этими правами.

Истоки сюжета повести

Сюжет «Собачьего сердца», как и повести «Роковые яйца», восходит к произведению великого английского писателя-фантаста Герберта Уэллса (1866—1946) — а конкретно к его роману «Остров доктора Моро». В книге Уэллса рассказывается о том, как главный герой попадает на остров, населенный чудовищами. Их «отцом-создателем» является доктор Моро, который пытается из животных с помощью хирургии создать человека. Однако его попытки оканчиваются неудачей: созданные им монстры постепенно возвращаются к дикому состоянию, а в конце и вовсе убивают своего создателя.

Кроме того, толчком к написанию повести могли послужить и следующие события тех лет. «С 1921 года научно-популярная печать только и писала об омоложении по методу австрийского физиолога Э. Штейнаха, занимавшегося пересадкой половых желез у млекопитающих. В 1924 году вышел второй сборник статей под редакцией профессора Н.К. Кольцова "Омоложение", почти все журналы стали печатать статьи на эту тему, причем невозмутимая бойкость журналистского тона обливала изложение экспериментов поистине фантастическим светом. Так, автор одной из статей сообщал, что «оперировать стали даже маленькие небогатые города, что оперируют «в далеком Ташкенте и в маленькой Вотской области». (Василевский А.М. Новое об операции омоложения. «Звезда», 1924, № 5) В одной из статей описывалось, как у оперированного «животного окрепли силы, стала свежее и блестящее шерсть, походка отчасти приобрела прежнюю эластичность, во рту появились даже новые белые зубы...» Это было в духе времени, когда победа не только над старостью, но и над смертью казалась достижимой.

Реальные события 1920-х годов, отраженные в повести

В ранней редакции «Собачьего сердца» заявление профессора Преображенского о том, что калоши из прихожей «исчезли в апреле 1917 года» читалось как намек на возвращение в Россию В.И. Ленина и его «Апрельские тезисы», как первопричину всех бед, случившихся в России. В следующей редакции апрель был заменен по цензурным соображениям на март 1917 г. и источником всех бедствий как бы стала Февральская революция.

У знаменитого монолога Филиппа Филипповича о разрухе есть один вполне конкретный источник. В начале 20-х годов в московской Мастерской коммунистической драматургии была поставлена одноактная пьеса Валерия Язвицкого «Кто виноват?» («Разруха»), где главным действующим лицом была древняя скрюченная старуха в лохмотьях по имени Разруха, мешающая жить семье пролетария. Советская пропаганда действительно делала из разрухи какую-то мифическую неуловимую злодейку, стремясь скрыть, что первопричина — в политике большевиков, в военном коммунизме, в том, что люди отвыкли честно и качественно работать и не имеют никаких стимулов к труду.

В «Собачьем сердце» есть конкретные приметы времени действия — с декабря 1924-го по март 1925 года. В эпилоге повести говорится о мартовском тумане, от которого страдал головными болями вновь обретший свою собачью ипостась Шарик, а программа московских цирков, которую изучает Преображенский на предмет наличия в них противопоказанных Шарику номеров с котами («У Соломоновского... четыре каких-то... юссемс и человек мертвой точки... У Никитина... слоны и предел человеческой ловкости») точно соответствует реальным обстоятельствам начала 1925 года. Именно тогда в 1-м Госцирке на Цветном бульваре, 13 и 2-м Госцирке на Б. Садовой, 18 гастролировали воздушные гимнасты «Четыре Юссемс» и эквилибрист Этон, номер которого назывался «Человек на мертвой точке».

Цензурный запрет повести, изъятие рукописи органами ОГПУ

Первое чтение повести происходило 7 марта 1925 года на литературном собрании «Никитинских субботников». 21 марта — автор читал вторую часть. На этом собрании присутствовал М.Я. Шнейдер, который позже написал: «Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происшедшему» (т. е. к Октябрьскому перевороту 1917 года). На этих же чтениях присутствовал внимательный агент ОГПУ, который в донесениях от 9 и 24 марта оценил повесть совсем иначе:

«Был на очередном литературном «субботнике» у Е.Ф. Никитиной (Газетный, 3, кв. 7, тел. 2-14-16). Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается «очеловечение» последней. При этом вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах: 1). У профессора 7 комнат. Он живет в рабочем доме. Приходит к нему депутация от рабочих, с просьбой отдать им 2 комнаты, т. к. дом переполнен, а у него одного 7 комнат. Он отвечает требованием дать ему еще и 8-ю. Затем подходит к телефону и по № 107 заявляет какому-то очень влиятельному совработнику «Виталию Власьевичу», что операции он ему делать не будет, «прекращает практику вообще и уезжает навсегда в Батум», т. к. к нему пришли вооруженные револьверами рабочие (а этого на самом деле нет) и заставляют его спать на кухне, а операции делать в уборной. Виталий Власьевич успокаивает его, обещая дать «крепкую» бумажку, после чего его никто трогать не будет.
Профессор торжествует. Рабочая делегация остается с носом. «Купите тогда, товарищ, — говорит работница, — литературу в пользу бедных нашей фракции». «Не куплю», — отвечает профессор. «Почему? Ведь недорого. Только 50 к. У Вас, может быть, денег нет?» «Нет, деньги есть, а просто не хочу». «Так значит Вы не любите пролетариат?» «Да, — сознается профессор, — я не люблю пролетариат». Все это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории. Кто-то не выдерживает и со злостью восклицает: «Утопия».
2). «Разруха, — ворчит за бутылкой Сэн-Жульена тот же профессор. — Что это такое? Старуха, еле бредущая с клюкой? Ничего подобного. Никакой разрухи нет, не было, не будет и не бывает. Разруха — это сами люди. Я жил в этом доме на Пречистенке с 1902 по 1917 г. пятнадцать лет. На моей лестнице 12 квартир. Пациентов у меня бывает сами знаете сколько. И вот внизу на парадной стояла вешалка для пальто, калош и т. д. Так что же Вы думаете? За эти 15 л. не пропало ни разу ни одного пальто, ни одной тряпки. Так было до 24 февраля, а 24-го украли все: все шубы, моих 3 пальто, все трости, да еще и у швейцара самовар свистнули. Вот что. А вы говорите разруха». Оглушительный хохот всей аудитории.
3). Собака, которую он приютил, разорвала ему чучело совы. Профессор пришел в неописуемую ярость. Прислуга советует ему хорошенько отлупить пса. Ярость профессора не унимается, но он гремит: «Нельзя. Нельзя никого бить. Это — террор, а вот чего достигли они своим террором. Нужно только учить». И он свирепо, но не больно, тычет собаку мордой в разорванную сову.
4). «Лучшее средство для здоровья и нервов — не читать газеты, в особенности же «Правду». Я наблюдал у себя в клинике 30 пациентов. Так что же вы думаете, не читавшие «Правды» выздоравливают быстрее читавших», и т. д., и т. д. Примеров можно было бы привести еще великое множество, примеров тому, что Булгаков определенно ненавидит и презирает весь Совстрой, отрицает все его достижения. Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид. Таким образом, эта книжка угодит и злорадному обывателю, и легкомысленной дамочке, и сладко пощекочет нервы просто развратному старичку. Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это — Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга (1 ее часть) уже прочитана аудитории в 48 человек, из которых 90 процентов — писатели сами. Поэтому ее роль, ее главное дело уже сделано, даже в том случае, если она и не будет пропущена Главлитом: она уже заразила писательские умы слушателей и обострит их перья. А то, что она не будет напечатана (если «не будет»), это-то и будет роскошным им, этим писателям, уроком на будущее время, уроком, как не нужно писать для того, чтобы пропустила цензура, т. е. как опубликовать свои убеждения и пропаганду, но так, чтобы это увидело свет. (25/III — 25 г. Булгаков будет читать 2-ю часть своей повести). Мое личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях «Всероссийского Союза Поэтов».

О чтении Булгаковым второй части повести неизвестный осведомитель сообщал гораздо лаконичнее.

«Вторая и последняя часть повести Булгакова «Собачье сердце» (о первой части я сообщил Вам двумя неделями ранее), дочитанная им на «Никитинском субботнике», вызвала сильное негодование двух бывших там писателей-коммунистов и всеобщий восторг всех остальных. Содержание этой финальной части сводится приблизительно к следующему. Очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем, все более и более. Стала развратной: делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления. Все это вывело профессора из себя, и он разом покончил с созданным им самим несчастием, а именно: превратил очеловеченную собаку в прежнего, обыкновенного пса. Если и подобно грубо замаскированные (ибо все это «очеловечение» — только подчеркнуто-заметный, небрежный грим) выпады появляются на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице, изнемогающей не меньше нас от книжного голода, а еще больше от бесплодных поисков оригинального, хлесткого сюжета, остается только завидовать исключительнейшим условиям для контрреволюционных авторов у нас».

Такого рода сообщения не могли не насторожить инстанции, контролировавшие литературный процесс. Так уже 20 апреля 1925 г. Ангарский (редактор «Недр») в письме Вересаеву сетует на то, что сатирические произведения Булгакова проводить «сквозь цензуру очень трудно. Я не уверен, что его новый рассказ «Собачье сердце» пройдет. Вообще с литературой плохо. Цензура не усваивает линию партии».

Издательская судьба «Собачьего сердца» сложилась несчастливо. Ее очень хотел опубликовать в «Недрах» Ангарский, рассчитывая развить успех «Роковых яиц», но обминуть чуткий пролетарский орган не удалось.

«...цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь "Собачье сердце", и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски. Пишет грошовые фельетоны в какой-то "Гудок" и, как выражается, обворовывает сам себя», — писал внимательно следивший за Булгаковым В.В. Вересаев М.А. Волошину в апреле 1925 года.

Тогда Ангарский предложил Булгакову написать письмо Льву Борисовичу Каменеву, о чем писателю сообщил сотрудник редакции Борис Леонтьевич Леонтьев: «Дорогой и уважаемый Михаил Афанасьевич, Николай Семенович прислал мне письмо, в котором просит Вас сделать следующее. Экземпляр, выправленный, "Собачьего сердца" отправить немедленно Л.Б. Каменеву в Боржом. На отдыхе он прочтет. Через 2 недели он будет в Москве и тогда не станет этим заниматься. Нужно при этом послать сопроводительное письмо — авторское, слезное, с объяснением всех мытарств и пр. и пр. Сделать это нужно через нас... И спешно!»

Точная дата отправки этого письма неизвестна, но известна датировка другого письма Б.Л. Леонтьева — 11 сентября 1925 года: «Повесть Ваша "Собачье сердце" возвращена нам Л.Б. Каменевым. По просьбе Николая Семеновича он ее прочел и высказал свое мнение: "это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя". Конечно, нельзя придавать большого значения двум-трем наиболее острым страницам; они едва ли могли что-нибудь изменить в мнении такого человека, как Каменев. И все же, нам кажется, Ваше нежелание дать ранее исправленный текст сыграло здесь печальную роль».

Позднее начальник Главлита Лебедев-Полянский рассказывал на секретном совещании заведующих республиканскими главлитами и облкрайлитами:

«Мы очень долго возились с такими писателями, как, например, Булгаков. Мы все рассчитывали, что Булгаков как-нибудь сумеет перейти на новые рельсы, приблизиться к советскому строительству и пойти вместе с ним попутчиком, если не левым, то бы правым или средним, или каким-нибудь другим. Но действительность показала, что часть писателей пошла с нами, а другая часть писателей, вроде Булгакова, не пошла и осталась самой враждебной нам публикой до последнего момента. <...>».

А далее последовал пересказ «Собачьего сердца»:

«Какой-то профессор подхватил на улице собачонку, такую паршивенькую собачонку, никуда не годную, отогрел ее, приласкал ее, отошла собачонка. Тогда он привил ей человеческие железы. Собачонка выровнялась и постепенно стала походить на человека. Профессор решил приспособить этого человека в качестве слуги. И что же случилось? Во-первых, этот слуга стал пьянствовать и буянить, во-вторых, изнасиловал горничную, кажется. Потом стал уплотнять профессора, словом, безобразно себя вел. Тогда профессор подумал: нет, этот слуга не годится мне, и вырезал у него человечьи железы, которые ему привил, и поставил собачьи. Стал задумываться: почему это произошло? Думал, думал и говорит, надо посмотреть, чьи же это железы я ему привил. Начал обследовать больницу, откуда он взял больного человека, и установил — "понятно, почему все так вышло — я ему привил железы рабочего с такой-то фабрики". Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований. Мы, конечно, не пустили такой роман, но характерно, что была публика так настроена, что позволяла себе подавать такие романы...»

7 мая 1926 года ГПУ провели обыск в комнате Булгакова на «голубятне», инициированный письмом Г.Г. Ягоды к В.В. Молотову «произвести обыски без арестов у нижепоименованных 8-ми лиц, и по результатам обыска, о которых Вам будет доложено особо, возбудить следствие, в зависимости от результатов коего выслать, если понадобится, кроме ЛЕЖНЕВА, и еще ряд лиц по следующему списку...». В этом списке значились имена Ю.В. Ключникова, Ю.Н. Потехина, В.Г. Тан-Богораза, С.А. Адрианова, А.М. Редко, М.В. Устрялова. Седьмым в списке был Булгаков, по ошибке названный Михаилом Александровичем.

Описание обыска содержится в воспоминаниях Л.Е. Белозерской:

«...в один непрекрасный вечер на голубятню постучали (звонка у нас не было) и на мой вопрос "кто там?" бодрый голос арендатора ответил: "Это я, гостей к вам привел!"
На пороге стояли двое штатских: человек в пенсне и просто невысокого роста человек — следователь Славкин и его помощник с обыском. Арендатор пришел в качестве понятого. Булгакова не было дома, и я забеспокоилась: как-то примет он приход "гостей", и попросила не приступать к обыску без хозяина, который вот-вот должен придти.
Все прошли в комнату и сели. Арендатор развалясь на кресле, в центре. Личность это была примечательная, на язык несдержанная, особенно после рюмки-другой...
Молчание. Но длилось оно, к сожалению, недолго.
— А вы не слыхали анекдота, — начал арендатор... ("Пронеси, господи!" — подумала я).
— Стоит еврей на Лубянской площади, а прохожий его спрашивает: "Не знаете ли вы, где тут Госстрах?" — "Госстрах не знаю, а госужас вот..."
Раскатисто смеется сам рассказчик. Я бледно улыбаюсь. Славкин и его помощник безмолвствуют. Опять молчание — и вдруг знакомый стук.
Я бросилась открывать и сказала шопотом М.А.:
— Ты не волнуйся, Мака, у нас обыск.
Но он держался молодцом (дергаться он начал значительно позже). Славкин занялся книжными полками. "Пенсне" стало переворачивать кресла и колоть их длинной спицей.
И тут случилось неожиданное. М.А. сказал:
— Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю. (Кресла были куплены мной на складе бесхозной мебели по 3 р. 50 коп. за штуку.)
И на нас обоих напал смех. Может быть, и нервный. Под утро зевающий арендатор спросил:
— А почему бы вам, товарищи, не перенести ваши операции на дневные часы!
Ему никто не ответил... Найдя на полке "Собачье сердце" и дневниковые записи, "гости" тотчас же уехали».

После обыска никаких репрессивных мер к Булгакову применено не было, зато сам он «пошел в атаку» и написал текст следующего содержания.

«В ОГПУ
литератора
Михаила Афанасьевича Булгакова,
проживающего в г. Москве, в Чистом (б. Обуховском) пер. в д. № 9, кв. 4.
Заявление
При обыске, произведенном у меня представителями ОГПУ 7 мая 1926 г. (ордер 2287, дело 45), у меня были изъяты с соответствующим занесением в протокол — повесть моя "Собачье сердце" в 2 экземплярах на пишущей машинке и 3 тетради, написанные мною от руки, черновых мемуаров моих под заглавием "Мой дневник". Ввиду того, что "Сердце" и "Дневник" необходимы мне в срочном порядке для дальнейших моих литературных работ, а "Дневник", кроме того, является для меня очень ценным интимным материалом, прошу о возвращении мне их".
Михаил Булгаков.
18-го мая 1926 г. г. Москва».

Не получив ответа, Булгаков обратился с письмом к Рыкову.

«Председателю Совета народных комиссаров
литератора Михаила Афанасьевича Булгакова
Заявление
7-го мая с. г. представителями ОГПУ у меня был произведен обыск (ордер № 2287, дело 45), во время которого у меня были отобраны с соответствующим занесением в протокол следующие мои, имеющие для меня громадную ценность, рукописи:
Повесть "Собачье сердце" в 2-х экземплярах
и "Мой дневник" (3 тетради).
Убедительно прошу о возвращении мне их.
Михаил Булгаков.
Адрес: Москва, Малый Левшинский, 4, кв. 1.
24 июня 1926 года».

Но и там ничего не ответили. В сентябре 1926 года Булгакова вызвали на допрос в ГПУ. Следственные действия проводились давно наблюдавшим за писателем 24-летним заместителем начальника 6-го отделения КРО ОГПУ СССР С.Г. Гендиным, а протокол строго секретного документа был предоставлен органами КГБ СССР в 1989—1990 годах.

«22 сентября 1926 года ОГПУ
Отдел... Секретный к делу...
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
1926 г. сентября месяца 22 дня, Я, Уполн. 5 отд. секр. отдела ОГПУ Гендин допрашивал в качестве обвиняемого (свидетеля) гражданина Булгакова М.А. и на первоначально предложенные вопросы он показал:
1. Фамилия: Булгаков.
2. Имя, отчество: Михаил Афанасьевич.
3. Возраст (год рождения): 1891 (35).
4. Происхождение (откуда родом, кто родители, национальность, гражданство или подданство): Сын статского советника, профессора Булгакова.
5. Место жительство (постоянное и последнее): М. Левшинский пер., д. 4. кв. 1.
6. Род занятий (последнее место службы и должность): Писатель-беллетрист и драматург.
7. Семейное положение (близкие родственники, их имена, фамилии, адреса, род занятий до революции и последнее время): Женат вторым браком. Фамилия жены — Белозерская Любовь Евгеньевна — дом. хоз.
8. Имущественное положение (до и после революции допрашиваемого и родственников): Нет.
9. Образовательный ценз (первонач. образование, средняя школа, высшая, специальн., где, когда и т. д.): Киевская гимназия в 1909 г., Университет, медфак в 1916 г.
10. Партийность и политические убеждения: Беспартийный. Связавшись слишком крепкими корнями со строящейся Советской Россией, не представляю себе, как бы я мог существовать в качестве писателя вне ее. Советский строй считаю исключительно прочным. Вижу массу недостатков в современном быту и, благодаря складу моего ума, отношусь к ним сатирически и так и изображаю их в своих произведениях.
11. Где жил, служил и чем занимался:
а) до войны 1914 г.
б) с 1914 г. до Февральской революции 17 года: Киев, студент медфака до 16 г., с 16 г. — врач;
в) где был, что делал в Февральскую революцию 17 г., принимал ли активное участие и в чем оно выразилось: Село Никольское Смоленской губ. и гор. Вязьма той же губ.
г) с Февральской революции 17 г. до Октябрьской революции 17 г.: Вязьма, врачом в больнице.
д) где был, что делал в Октябрьскую революцию 17 г.: Также участия не принимал.
е) с Октябрьской революции 17 г. по настоящий день.: Киев — до конца авг. 19 г. с авг. 19 до 1920 г. во Владикавказе, с мая 20 по авг. в Батуме в Росте, из Батума в Москву, где и проживаю по сие время.
12. Сведения о прежней судимости (до Октябр. революции и после нее): В начале мая с/г производился обыск.
13. Отношения допрашиваемого свидетеля к обвиняемому. (...)
Записано с моих слов верно: записанное мне прочитано (подпись допрашиваемого).
Михаил Булгаков.
(см. лист 2-й).
Показания по существу дела:
Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. в гор. Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе. В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России. С Освагом связан не был, предложений о работе в Осваге не получал. На территории белых я находился с августа 1919 г. по февраль 1920 г. Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. В момент прихода Красной Армии я находился во Владикавказе, будучи болен возвратным тифом. По выздоровлении стал работать с Соввластью, заведывая ЛИТО Наробраза. Ни одной крупной вещи до приезда в Москву нигде не напечатал. По приезде в Москву поступил в ЛИТО Главполитпросвета в кач. секретаря. Одновременно с этим начинал репортаж в московской прессе, в частности, в "Правде". Первое крупное произведение было напечатано в альманахе "Недра" под заглавием "Дьяволиада", печатал постоянно и регулярно фельетоны в газете "Гудок", печатал мелкие рассказы в разных журналах. Затем написал роман "Белая гвардия", затем "Роковые яйца", напеч. в "Недрах" и в сборнике рассказов. В 1925 г. написал повесть "Собачье сердце", нигде не печатавшееся. Ранее этого периода написал повесть "Записки на манжетах".
Записано с моих слов верно.
М. Булгаков.
(обрез верха листа) были напечатаны "Дьяволиада" и "Роковые яйца". "Белая гвардия" была напечатана только двумя третями и недопечатана вследствие закрытия, т. е. прекращения, толстого журнала "Россия".
"Повесть о собачьем сердце" не напечатана по цензурным соображениям. Считаю, что произведение "Повесть о собачьем сердце" вышло гораздо более злободневным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения печатания мне понятны. Очеловеченная собака Шарик получилась, с точки зрения профессора Преображенского, отрицательным типом, т. к. подпала под влияние фракции. Это произведение я читал на "Никитинских субботниках", редактору "Недр" — т. Ангарскому и в кружке поэтов у Зайцева Петра Никаноровича и в "Зеленой лампе". В Никитинских субботниках было человек 40, в "Зеленой лампе" человек 15 и в кружке поэтов человек 20. Должен отметить, что неоднократно получал приглашения читать это произведение в разных местах и от них отказывался, так как понимал, что в своей сатире пересолил в смысле злостности и повесть возбуждает слишком пристальное внимание".
Вопр.: Укажите фамилии лиц, бывающих в кружке "Зеленая лампа"?
Отв.: Отказываюсь по соображениям этического порядка.
Вопр.: Считаете ли вы, что в "Собачьем сердце" есть политическая подкладка?
Отв.: Да, политические моменты есть, оппозиционные к существующему строю.
М. Булгаков».

Лишь три с лишним года спустя все конфискованные при обыске бумаги, включая рукопись «Собачьего сердца», при содействии Максима Горького Михаилу Булгакову были возвращены. Дневники он сразу же сжег, а рукопись повести сохранил, хотя на ее публикацию и не надеялся.

Первые публикации повести «Собачье сердце»

В 1940 году, после смерти Михаила Булгакова, в СССР была создана комиссия по его литературному наследию, которую возглавил Константин Симонов. Вдова Михаила Булгакова Елена Сергеевна составила план по возвращению имени Булгакова в литературу и начала его последовательное воплощение с издания в 1955 году сборника пьес. В 1960-е годы ей удалось напечатать многие рассказы и пьесы Булгакова, а также блестящую биографию Мольера, написанную когда-то для серии ЖЗЛ и отвергнутую редакцией, сатирический роман «Записки покойника (Театральный роман)» и самое главное — роман «Мастер и Маргарита», который был напечатан в конце 1966-го — начале 1967 года в двух номерах журнала «Москва».

Возможно, ободренная невероятной и неожиданной публикацией романа, Елена Сергеевна надеялась на волне оттепели напечатать и «Собачье сердце». Осенью 1967 года Елена Сергеевна записала в дневнике: «И я рада, теперь можно, не торопясь сделать экземпляр «Собачьего сердца», что я давно собиралась сделать — на всякий случай. А вдруг напечатать решатся. Тогда будет готовый экземпляр для редакции».

Тогда же Елена Сергеевна составила письмо итальянскому издателю Дж. Эйнауди (копия письма была направлена в ЦК партии): «Михаил Афанасьевич никогда не передавал для опубликования за рубежом своих произведений до того, как они выходили в свет на Родине. Целиком разделяя его мнение, я строго придерживаюсь его и поныне. Принципы писателя надо уважать. К моему крайнему огорчению, списки с этой рукописи где-то бродят по свету. <...> Если бы Вам довелось узнать, что какое-нибудь итальянское издательство намерено выпустить повесть "Собачье сердце", полученную неизвестно где и от кого, объясните им, пожалуйста, что это оскорбило бы память и принципы Михаила Афанасьевича Булгакова и опорочило бы меня, как его жену».

Впервые повесть была напечатана в 1968 году в Лондоне («Студент. Журнал авангарда советской литературы», № 9, 10) и Франкфурте («Грани», № 69). Эти публикации появились без ведома Елены Сергеевны Булгаковой: «Я прочитала и ахнула. — Там тьма ошибок, безграмотных опечаток, бессмыслиц…» Алек Флегон, основатель Flegon Press и издатель журнала «Студент» славился пиратскими изданиями русских писателей — кроме «Собачьего сердца» он издал еще булгаковскую «Дьяволиаду» и повесть «Роковые яйца».

Издатель парижского издательства YMCA-PRESS Иван Морозов еще в 1967 году намеревался издать «Собачье сердце», но отказался от этой идеи, получив гневное письмо Елены Сергеевны: «Насколько мне известно, эта повесть в скором времени выйдет у нас в СССР по подлинной рукописи М.А. Булгакова. И только тогда может начаться разговор об издании этой вещи за границей. Я жду с нетерпением — до четверга — Вашего ответа. Я должна предупредить Вас, что в случае неудовлетворяющего меня ответа, я буду вынуждена принять меры для защиты имени и авторства Михаила Афанасьевича Булгакова. Разумеется, Вы понимаете, что мне не хотелось бы прибегать к этому». В 1969 году, уже после публикации в Германии и Великобритании, «Собачье сердце» все же вышло отдельной книжкой в парижском YMCA-PRESS. Рисунок на обложке выполнен знаменитым художником-эмигрантом Ю. Анненковым. Еще одно издание «Собачьего сердца» вышло в США в 1982 году в издательстве ARDIS, основанном Карлом и Эллендеей Профферами.

В СССР, несмотря на репутацию антисоветской, запрещенной вещи, «Собачье сердце» все равно находило своего читателя. Первый самиздат «Собачьего сердца» появился еще в середине 1920-х годов. Однажды (по семейной легенде) Николай Семенович Ангарский принес повесть Якову Самойловичу Гембицкому — мужу сестры своей жены — со словами: «Гениальная вещь, но напечатана она у меня не будет, могу занести на несколько дней — прочти». Яков Самойлович от руки переписал текст в тетрадку, сохраненную его потомками. В 1960-е годы для копирования повести любители Булгакова использовали парижскую публикацию 1969 года. Повесть перепечатывали на печатной машинке, делали фотокопии в домашних тайных лабораториях, снимали копии с помощью копировальных машин на работе, доступ к которым строго регламентировался. Самиздат украшали коллажами и нарисованными от руки обложками — некоторые экземпляры самиздата почти не отличить от официально изданных книг. Вдова Осипа Мандельштама и приятельница Булгаковых Надежда Яковлевна Мандельштам писала во «Второй книге» об этом времени: «На наших глазах действительно произошло самозарождение читателя... Он возник наперекор всем стихиям».

Распространение запрещенных произведений в самиздате было уголовным преступлением и в 1970-е и даже в 1980-е «Собачье сердце» фигурировало в обвинительных заключениях. Так, в 1983 году Дмитрий Марков был приговорен к трем годам лагерей за распространение самиздата, в том числе повести «Собачье сердце» — произведения, в котором по мнению экспертов, присутствовавших на суде, «в лживо карикатурном виде изображается подбор кадров в органы государственного управления в первые годы советской власти».

Впервые на родине писателя повесть была опубликована в 1987 году в журнале «Знамя» (№ 6). В том же году в московском ТЮЗе прошла громкая премьера спектакля «Собачьего сердца» (режиссер — Г. Яновская, художник — С. Бархин). Через год, в 1988 году советский режиссер Владимир Бортко снял одноименный фильм, получивший всеобщее признание и привлекший многих читателей к оригинальному булгаковскому тексту.