В 29—30 годах мы с М.А. поехали как-то в гости к его старым знакомым, мужу и жене Моисеенко (жили они в доме Нирензее в Гнездниковском переулке). За столом сидела хорошо причесанная интересная дама — Елена Сергеевна Нюренберг, по мужу Шиловская. Она вскоре стала моей приятельницей и начала запросто и часто бывать у нас в доме.
Так на нашей семейной орбите появилась эта женщина, ставшая впоследствии третьей женой М.А. Булгакова.
Л.Е. Белозерская с. 148 (4)
На днях будет еще один 32-летний юбилей — день моего знакомства с Мишей. Это было на масленой, у одних общих знакомых <...> Сидели мы рядом, <...> у меня развязались какие-то завязочки на рукаве, <...> я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что тут и было колдовство, тут-то я его и привязала на всю жизнь. <...> Тут же мы условились идти на следующий день на лыжах. И пошло. После лыж — генеральная «Блокады», после этого — актерский клуб, где он играл с Маяковским на биллиарде... Словом, мы встречались каждый день и, наконец, я взмолилась и сказала, что никуда не пойду, хочу выспаться, и чтобы Миша не звонил мне сегодня. И легла рано, чуть ли не 9 часов. Ночью (было около трех, как оказалось потом) Оленька (сестра Е.С. Шиловской — Ольга Сергеевна Бокшанская. — сост.), которая всего этого не одобряла, конечно, разбудила меня: иди, тебя твой Булгаков зовет к телефону <...> Я подошла. «Оденьтесь и выйдите на крыльцо», — загадочно сказал Миша и, не объясняя ничего, только повторял эти слова. Жил он в это время на Бол. Пироговской, а мы на Бол. Садовой, угол Мал. Бронной, в особнячке, видевшем Наполеона, с каминами, с кухней внизу, с круглыми окнами, затянутыми сиянием, словом, дело не в сиянии, а в том, что далеко друг от друга. А он повторяет — выходите на крыльцо. Под Оленькино ворчание я оделась <...> и вышла на крылечко. Взял под руку и на все мои вопросы и смех — прикладывает палец ко рту и молчит... Ведет через улицу, приводит на Патриаршие пруды, доводит до одного дерева и говорит, показывая на скамейку: здесь они увидели его в первый раз. И опять — палец у рта, опять молчание...
Потом пришла весна, за ней лето, я поехала в Ессентуки на месяц. Получала письма от Миши, в одном была засохшая роза и вместо фотографии — только глаза его, вырезанные из карточки... С осени 29 г., когда я вернулась, мы стали ходить с ним в Ленинскую библиотеку, он в это время писал книгу <...> (Из письма Е.С. Булгаковой к Н.А. Булгакову, февраль 1961 г.)
Е.С. Булгакова с. 326—327 (21)
* * *
Мы познакомились очень неожиданно. Я интересовалась им давно. С тех пор как прочитала «Роковые яйца» и «Белую гвардию». Я почувствовала, что это совершенно особый писатель, хотя литература 20-х годов у нас была очень талантлива. Необычайный взлет был у русской литературы. И среди всех был Булгаков, причем среди этого большого созвездия он стоял как-то в стороне по своей необычности, необычности темы, необычности языка, взгляда, юмора: всего того, что, собственно, определяет писателя.
Все это поразило меня.
Я была женой генерал-лейтенанта Шиловского, прекрасного, благороднейшего человека. Была, что называется, счастливая семья: муж, занимающий высокое положение. Двое прекрасных сыновей... Вообще все было хорошо. Но когда я встретила Булгакова случайно в одном доме, я поняла, что это моя судьба, несмотря на все, несмотря на безумно трудную трагедию разрыва. Я пошла на все это, потому что без Булгакова для меня не было бы ни смысла жизни, ни оправдания ее...
Это было в 29-м году в феврале, на масленую. Какие-то знакомые устроили блины. Ни я не хотела идти туда, ни Булгаков, который почему-то решил, что в этот дом он не будет ходить. Но получилось так, что эти люди сумели заинтересовать составом приглашенных и его, и меня. Ну, меня, конечно, его фамилия. В общем, мы встретились и были рядом. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае с моей стороны, любовь на все жизнь.
Потом наступили гораздо более трудные времена, когда мне было очень трудно уйти из дома именно из-за того, что муж был очень хорошим человеком, из-за того, что у нас была такая дружная семья. В первый раз я смалодушествовала и осталась, и я не видела Булгакова 20 месяцев, давши слово, что не приму ни одного письма, не подойду ни разу к телефону, не выйду одна на улицу. Но, очевидно, все-таки это была судьба. Потому что, когда я первый раз вышла на улицу, я встретила его, и первой фразой, какую он сказал, было: «Я не могу без тебя жить». И я ответила: «Я тоже». И мы решили соединиться, несмотря ни на что.
Е.С. Булгакова с. 387—388 (15)
* * *
По-моему, в начале весны (1931 г. — сост.) я прихожу как-то к Елене Сергеевне на Ржевский. Она ведь дружила с Любовью Евгеньевной, и мы все с ней были хорошо знакомы, она была на нашей свадьбе с Ермолинским. Прихожу — мне открывает дверь Шиловский, круто поворачивается и уходит к себе, почти не здороваясь. Я иду в комнату к Елене Сергеевне, у нее маникюрщица, она тоже как-то странно со мной разговаривает. Ничего не понимаю, прощаюсь, иду к Булгаковым на Пироговскую, говорю: «Не знаете — что там происходит?...» Они на меня как напустятся: «Зачем ты к ним пошла? Они подумали, что это мы тебя послали!» Люба говорит: «Ты разве не знаешь?» — «Нет, ничего не знаю.» — «Тут такое было! Шиловский прибегал, грозил пистолетом...» Ну, тут они мне рассказали, что Шиловский как-то открыл отношения Булгакова с Еленой Сергеевной. Люба тогда против их романа, по-моему, ничего не имела. У нее тоже были какие-то свои планы...
М.А. Чимишкян с. 452 (69)
* * *
Любаша была почти на шесть лет моложе Лены и резонно полагала, что эти шесть лет дают ей ощутимый перевес. Но Михаил Афанасьевич думал иначе. И когда Люба поняла свою ошибку, увидела, сколь далеко зашли его отношения с Еленой, исправить, изменить что-либо было поздно. Тогда она решилась.
Я спросил однажды Елену Сергеевну: «Как Шиловский узнал о вашей связи?» Помедлив, она сказала: «Люба...»
А. Шварц с. 53 (72)
* * *
Елена Сергеевна рассказывала, что они встретились — впервые после 15 месяцев разлуки, в ресторане «Метрополь», на людях, при посредстве Ф.Н. Михальского, давнего (с первого московского года) друга Елены Сергеевны. Обоим стало ясно, что они по-прежнему любят друг друга. Это было в июне; Елена Сергеевна уехала с детьми в Лебедянь.
Она рассказывала нам, как ходила по два часа в поле, в лесу — думала. И наконец написала мужу письмо — «Отпусти меня!...» «Молила Бога об ответе — и откуда-то сверху упал конверт: бросил в форточку почтальон... Пошла искать место, где бы прочесть без детей. Читала в деревенской уборной, солнце сквозь щели, жужжали мухи. С тех пор люблю жужжанье мух. Шиловский отпустил меня. Он писал: «Я относился к тебе как к ребенку, был неправ... Можно мне приехать?» Приехал, жил несколько дней. Вдруг — стал умолять, чтобы осталась в доме. Я, дура, согласилась», — сокрушенно вспоминала она. В конце лета вернулась в Москву. «Миша сказал мне, когда узнал, что я собираюсь остаться в доме, — «Ты что, с ума сошла?» Я написала Шиловскому в Сочи. М.А. приписал: «Дорогой Евгений Александрович, пройдите мимо нашего счастья...». Шиловский прислал ответ — мне. Была приписка: «Михаил Афанасьевич, то, что я делаю, я делаю не для Вас, а для Елены Сергеевны». Миша побледнел, — Елена Сергеевна всегда именно так описывала состояние его глубокой задетости чьими-то словами. — Всю жизнь это горело на его лице как пощечина».
М.О. Чудакова с. 487—488 (69)
* * *
Шиловский потребовал, чтобы Булгаков пришел к нему в дом для последнего разговора. Ей он не позволил присутствовать при разговоре. Она рассказывала нам осенью 1969 года, что пряталась на противоположной стороне переулка, за воротами церкви («Ворота и сейчас там стоят, Вы можете их увидеть», — поясняла она), видела, как понурый и бледный прошел он в дом. Во время разговора Шиловский, не сдержавшись, выхватил пистолет. Булгаков, побледнев, сказал (Елена Сергеевна передавала его тихую, сдержанную интонацию): «Не будете же Вы стрелять в безоружного?... Дуэль — пожалуйста!»
М.О. Чудакова с. 489 (69)
* * *
Я никогда не спрашивал Елену Сергеевну об ее отношениях с Шиловским после смерти Михаила Афанасьевича, знал лишь, что встречались они редко, почти всегда в гостях. Круг Шиловского не был ее кругом. Да и он не искал с ней встреч. Марианна Алексеевна Толстая (вторая жена Е.А. Шиловского, дочь писателя А.Н. Толстого. — сост.) была на двадцать один год моложе генерала... У них была уже маленькая дочь, Марианна растила Женю, старшего сына Елены Сергеевны, и не трудно было догадаться, что генерал был рад забыть все свои злоключения с первою женою.
«Она причинила ему много горя», — говорила Марианна. Как же был я удивлен, когда узнал от той же Марианны тайну генерала. «Он получал двенадцать тысяч, а мне давал только шесть. Я никогда не напоминала ему об этих деньгах, но знала, что по секрету от меня он отдавал их Елене Сергеевне»...
Генерал умер в 1952 году в своем служебном кабинете в Академии Генштаба. С той поры жизнь Елены Сергеевны заметно изменилась, и в дом ее зачастили оценщики из комиссионных магазинов...
А. Шварц с. 185 (72)
* * *
— Нет, я не виню его ни в чем...
— Но ведь он ушел от вас?
— Нет, его увели... Когда я вспоминаю его жалкое, бледное лицо во время нашего расставания, глаза, полные слез... Нет, нет, он здесь ни при чем.
Все может женщина понять и даже простить, но понять, почему оставил ее Булгаков, да еще простить его — этого Любовь Евгеньевна никак не может. Говорит «не виню», а глаза темные, сорок лет не выветрили из них ни обиды, ни злой гордыни.
А. Шварц с. 54 (72)
* * *
М.А. ...Итак, я развелся с Любовью Евгеньевной и женат на Елене Сергеевне Шиловской. Прошу ее любить и жаловать, как люблю и жалую я. На Пироговской живем втроем — она, я и ее шестилетний сын Сергей. Зиму провели у печки в интереснейших рассказах про Северный полюс и про охоты на слонов, стреляли из игрушечного пистолета и непрерывно болели гриппом. За это же время я написал биографию Вашего парижанина Жана-Батиста Мольера, для серии «Жизнь замечательных людей»... (Из письма Л.Н. и Е.И. Замятиным, 10 апреля 1933 г.)
* * *
Любовь Евгеньевна, в это время занятая собственной романтической историей, по свидетельствам ее приятельниц, М.А. Чемишкиан и Н.А. Ушаковой, вполне дружески встретила эти события. Елена Сергеевна рассказывала нам об этом так: «...Когда я пришла к ней и сказала, что мы с Мишей решили пожениться (я дружила с ней), она приняла это спокойно. Она давно знала о нашей близости. Она только сказала:
— Но я буду жить с вами!
И я ответила:
— Ну, конечно, Любочка!
(Когда я написала об этом своим родителям в Ригу — они решили, что я помешалась).
Но потом она стала говорить мне о Мише дурно: «Ты не знаешь, на что идешь. Он жадный, скупой, он не любит детей».
И тогда я сказала:
— Нет, Любочка, боюсь, нам не придется жить вместе. Я слышать не могу, как ты говоришь о нем плохо. Ну, какой Миша скупой!...
И тогда решили купить Любе однокомнатную холостяцкую квартирку — тут же, через стену».
М.О. Чудакова с. 489—490 (69)
* * *
М.А. Я и Люся сейчас с головой влезли в квартирный вопрос, черт его возьми. Наша еще не готова и раздирает меня во всех смыслах, а Любе я уже отстроил помещение в этом же доме, где и я живу сейчас. (Из письма к сестре Надежде, 1 октября 1933 г.)
* * *
Про Елену Сергеевну сказал (К.М. Симонов. — сост.), что в Москве 30-х годов не было более изящной женщины.
А.М. Смелянский с. 39 (63)
* * *
Все три жены Булгакова являются как бы вехами трех периодов его жизни и вполне им соответствуют. <...> Скромная и печальная Татьяна была хороша только для поры скитаний, неустройства и неизвестности... Она могла быть лишь незаметной, бессловесной и выносливой нянькой и очень неказиста была бы в блестящем театральном окружении <...> Любочка — прошла сквозь огонь, воду и медные трубы — она умна, изворотлива, умеет себя подать и устраивать карьеру своему мужу <...> Она и пришлась как раз на ту пору, когда Булгаков, написав «Белую гвардию», выходил в свет и играл в оппозицию, искал популярности в интеллигентских, цекубуских кругах — Любочка заводила нужные знакомства, возобновляла старые — где лестью, где кокетством (?) пробивала Мише дорогу в МХАТ <...> Когда пошли «Дни Турбиных», положение Булгакова окрепло — акции Любы у Миши сильно пали — был момент, угрожавший разрывом, но тут помог РАПП — улюлюканье и крик, поднятый им по поводу «Дней Турбиных», а после снятие и запрещение самой пьесы — ввергли на долгое время Булгакова в матерьяльный кризис и Любочка с ее энергией снова пригодилась — сожительство их продолжилось... До нового разрешения постановок «Дней Турбиных», принятия к постановке «Мольера» и пр. <...> К славе снова притекли деньги — чтобы стать совсем своим человеком в МХАТе, нужно было связать с ним не только свою творческую, но и личную судьбу — так назрел третий брак...
Все закономерно и экономически и социально оправдано... Мало того — и в этом сказывается талант, чутье и чувство такта и стиля. Многие даровитые люди гибли, п. ч. у них не было этого «седьмого» чувства — их любовь не подчинялась требованиям закона развития таланта и его утверждения в жизни.
Ю.Л. Слезкин с. 24—25 (10)
* * *
М.А. ...Сообщаю тебе, что в моей жизни произошла громадная и важная перемена. Я развелся с Любой и женился на Елене Сергеевне Шиловской. Ее сын, шестилетний Сергей, живет с нами. (Из письма к брату Николаю, 14 января 1933 г.)
* * *
Много вечеров до поздней ночи проводили мы с ней на кухне за круглым столом. О многом она рассказывала: о юности, о семье и о первом замужестве, и о первой встрече с Михаилом Афанасьевичем. Оказывается, ее муж — генерал Шиловский, любивший ее очень, был еще и очень ревнив. И вот однажды, уезжая в командировку, он попросил Елену бывать только в семье его друзей и нигде больше. И именно в этом доме, «на блинах», рядом с ней за столом оказался Михаил Афанасьевич. И случилось так, что они ушли вместе и очень долго гуляли по Москве.
Фраза из «Мастера и Маргариты»: «Любовь выскочила на нас, как убийца из-за угла», вполне соответствует истине. И случайная встреча, когда она шла с желтыми цветами, — тоже.
Елена Сергеевна рассказывала и о всех сложностях ухода к Михаилу Афанасьевичу с маленьким сыном, и о несостоявшейся поездке в Батум, и о болезни Михаила Афанасьевича, о последних его днях и часах.
С.С. Пилявская с. 335 (54)
* * *
И в первый раз шел в новый булгаковский дом настороженный. Лена (тогда еще для меня Елена Сергеевна) встретила меня с приветливостью, словно хорошего знакомого, а не просто гостя, и провела в столовую. Там было чинно и красиво, даже чересчур чинно и чересчур красиво. От этого веяло холодком. Направо приотворена дверь, и был виден синий кабинет, а налево — комната маленького Сережи. Книги были выселены в коридор (это мне не понравилось). Из коридора высунулась домработница, но, получив деловитое и беспрекословное распоряжение, тотчас исчезла. Повернувшись ко мне — лицо хозяйки из озабоченного снова превратилось в приветливое, — она сказала:
— Сейчас будем ужинать, Миша в ванной.
Лена держалась непринужденно, но я видел, что она напряжена не меньше, чем я. Со всей искренностью она хотела расположить к себе тех из немногих его друзей, которые сохранились от его «прежней жизни». Большинство «пречистенцев» не признавали ее или принимали со сдержанностью, почти нескрываемой. Одета она была с милой и продуманной простотой. И, легко двигаясь, стала хозяйничать. На столе появились голубые тарелки с золотыми рыбами, такие же голубые стопочки и бокалы для вина. Блюдо с закусками, поджаренный хлеб дополняли картину. «Пропал мой неуемный Булгаков, обуржуазился», — подумал я сумрачно.
Но вот появился и он. На голову был натянут старый, хороню мне знакомый вязаный колпак. Он был в своем выцветшем лиловом купальном халате, из-под которого торчали голые ноги. Направляясь в спальню, он приветственно помахал рукой и скрылся за дверью, но через секунду высунулся и, победоносно прищурившись, осведомился:
— Ну как, обживаешься? Люся, я сейчас.
А потом, уже за столом, говорил:
— Ты заметил, что меня никто не перебивает, а напротив, с интересом слушают?
С.А. Ермолинский с. 443—444 (15)
* * *
М.А. ...Живем по-прежнему, за исключением этого ленинградского безобразия, в тишине, согласии и в мечтах... (Из письма Н.Н. Лямину, 23 августа 1933 г.)
* * *
Когда Сергей Александрович (Ермолинский. — сост.) ее первый раз увидел, он ахнул — субретка. И сказал: «Миша, ты сошел с ума!» А тот: «Не твое дело!»
Т.А. Луговская с. 294 (39)
* * *
Когда я узнал ее — еще женой Шиловского — это была одна женщина, я бы сказал — жена военного, пожалуй, даже немного дурного тона. И в первый же год жизни с Булгаковым она совершенно изменилась! И все время менялась. ...Впоследствии я рассказывал ей, какой она была в момент нашего знакомства. Она хохотала. И нередко просила меня — Сережа, расскажи, какая я была поганка!»
С.А. Ермолинский с. 621 (68)
* * *
Ее пластичность была не только умением приспосабливаться к обстоятельствам, но чем-то большим. Она поражала меня гибкостью ума, деятельным интересом к новым для нее мыслям, фактам, идеям. Было очевидно, что передо мной человек, способный меняться.
М.О. Чудакова с. 621 (68)
* * *
...Она по-прежнему являлась в генеральскую квартиру, давала указания прислуге, вела хозяйство, принимала ванну и, уходя, целовала генерала в лоб. Спешу заверить, кокеткой, бессердечной львицей Елена Нюренберг, дочь податного инспектора из Риги, не была, я знал эту женщину, и жизнь ее проследил от самого начала.
А. Шварц с. 34 (72)
* * *
...В рассказах подруг Любови Евгеньевны эти свидетельства получают подтверждение — похоже, что жизнь в доме на Пироговской и правда шла под знаком слов: «Ты не Достоевский!» Хозяйка дома сама была человеком живым, неординарным; у нее были свои интересы, свой круг друзей, друзья любили ее. Не беремся судить — высоко ли ценила она талант человека, который был с ней рядом. Его жизнь не была, во всяком случае, в центре ее внимания.
М.О. Чудакова с. 477 (69)
* * *
М.А. ...Пироговскую я уже забыл. Верный знак, что жилось там неладно. Хотя было и много интересного. (Из письма к П.С. Попову, 14 марта 1934 г.)
* * *
...И я увидел, что он такой же, как был, но вместе с тем и другой. Нервная возбужденность, а иногда и желчь исчезли. Можно было подумать, что дела его круто и сразу повернулись в лучшую сторону, исчезли опасности и угрозы и жизнь вошла наконец в спокойное русло.
Ничего этого не было на самом деле и в помине, но появился — дом, и дом этот дышал и жил его тревогами и его надеждами. Появился дом, где он ежедневно, ежечасно чувствовал, что он не неудачник, а писатель, делающий важное дело, талантливый писатель, не имеющий права сомневаться в своем назначении и в своем прочном, ни от кого, ни от одного власть имущего человека не зависящем месте на земле, — в своей стране, в своей литературе, полноправно и полноценно.
Я задумывался не раз: как это получилось?
Не только силой любви, но и силой жизни, жаждой радости, жаждой честолюбивого и прекрасного самоутверждения возникает эта удивительная способность к созиданию счастья. Даже вопреки любым обстоятельствам.
В дни кризиса и преодолений его, когда легко потерять веру в себя и покатиться вниз, в такие дни нет ничего хуже уныния, скорбной жертвенности, жалостных слов.
Дом их, словно назло всем враждебным стихиям, сиял счастьем и довольством! А были, пожалуй, одни лишь долги при самом туманном будущем. Хозяйка была энергична и безудержно легкомысленна. И жизнь перестала быть страшной.
С.А. Ермолинский с. 444—446 (15)
* * *
М.А. ...Жену мою зовут Елена Сергеевна. И живем мы втроем: она, я и 8-летний Сергей, мой пасынок, — личность высоко интересная. Бандит с оловянным револьвером и учится на рояле. (Из письма А.П. Гдешинскому, 2 марта 1935 г.)
* * *
Михаил Булгаков называл ее королевой.
Только двух женщин в своей жизни называл так: свою мать и потом — третью свою жену, Елену Сергеевну Булгакову.
Женат был трижды. Все три женщины, поочередно носившие его имя, были прекрасны, женственны, благородны и заслуживали восхищения и любви. И в каждую из них — поочередно — он был влюблен. Но королевой назвал только одну из них.
Л.М. Яновская с. 265 (78)
* * *
М.А. ...Целую тебя, мой друг. Умоляю, отдыхай. Не думай ни о театрах, ни о Немировиче, ни о драматургах, ничего не читай, кроме засаленных и растрепанных переводных романов (а может, в Лебедяни и их нет?)
Пусть лебедянское солнце над тобой будет как подсолнух, а подсолнух (если есть в Лебедяни!) как солнце... (Из письма Е.С. Булгаковой, 27 мая 1938 г.)
* * *
Была ли очень красива Елена Сергеевна? Да, конечно... Впрочем, я не уверена в этом. Может быть, и нет...
Она была прекрасна. И безусловно была королевой.
Изящество сочеталось в ней с замечательной волей. Ее чувство собственного достоинства было прекрасно и сильно. Люди охотно становились ее... рабами? Нет, не рабами — подданными. И не только мужчины, но — что удивительней — женщины, в том числе очень красивые, гордые женщины, понимавшие, что такое Женщина (с большой буквы).
Королевское достоинство — отнюдь не святость. Королева — не монахиня. Была ли Елена Сергеевна очень добра? Нет, пожалуй. Чужие беды как-то обтекали ее, не касаясь, если не относились к ее страсти — миру ее королевства.
Л.М. Яновская с. 281—282 (78)
* * *
Она умела с королевским достоинством произнести непечатное слово — к восторгу окружающих мужчин...
Л.М. Яновская с. 282 (78)
* * *
Когда я познакомилась с Еленой Сергеевной Булгаковой, ей, было около семидесяти лет. Но я совершенно терялась в догадках относительно ее возраста. Шестьдесят? Пятьдесят? Сорок? Вдова давно умершего писателя, мать двоих сыновей, из которых младший — мой ровесник, не могла быть такой молодой, как казалось! Спрашивать я стеснялась. В моих глазах она была королевой — еще до того, как я прочитала роман «Мастер и Маргарита».
Я смотрела на нее, распахнув глаза, не пытаясь преодолеть дистанцию; ...больше слушала, чем спрашивала, и если спрашивала, то больше о Булгакове, чем о ней.
А когда ее не стало и уже не только творчество, но и жизнь и личность Михаила Булгакова все глубже раскрывались передо мною и все острее влекла загадка женщины, которую он, избалованный вниманием женщин, единственную по-настоящему любил, оказалось, что я знаю о ней удивительно мало.
Я знала, что она родилась в Риге. (Теперь можно уточнить: в октябре 1893 года.) Что ее мать, Александра Александровна. Горская, была дочерью православного священника. (Это Е.С. сказала мне сама, и, как потом выяснилось, я запомнила верно.)
А отец? Я знала, что его звали Сергей Маркович Нюренберг, что он был податным инспектором в Риге, очень увлекался театром и умер в 1933 году...
Л.М. Яновская с. 311—313 (78)
* * *
В общении с Е.С., от которой исходило впечатление сильной — очень! — и авантюрной личности, готовой вступить в любую рискованную (в том числе и в моральном отношении) ситуацию, нельзя было не думать о соотношении фамильных и личных свойств. В одной из наших бесед Е.С. неожиданно стала рассказывать о том, как в январе 1956 года она приехала в Ригу к умирающей матери. Это было, кажется, воспаление легких, которое уже не могли остановить — из-за старости и слабости организма. Но сердце было, видимо, здоровое, и уже в бессознательном состоянии жизнь продолжалась. При больной неотлучно находилась медсестра. И Е.С. без какой бы то ни было заминки рассказала мне о том, как она распорядилась, чтобы медсестра ввела матери смертельную дозу морфия, и о том, как она держала ее за руку до последней минуты.
Понятно, сколь ошеломляющим было впечатление от такого рассказа, особенно от совершенно спокойного, я бы сказала, непринужденного тона.
М.О. Чудакова с. 620 (68)
* * *
Женская дисциплинированность Е.С. (парикмахерская, маникюр, тщательная продуманность одежды в любое время дня etc., etc.) была железной и, как ни странно, вызвала крайнее раздражения у булгаковедов. Было сказано даже что-то такое неприязненное о «фабрике красоты», сопровождавшей ее всю жизнь.
Л.М. Яновская с. 296 (78)
* * *
...В Музее Маяковского — вечер Ахматовой. Первый после постановления 1946 года.
Мы прошли без билетов, называя только фамилии, по какому-то особому «списку друзей»... Во облаке духов предстала передо мною давно невиданная и помолодевшая за этот долгий срок еще лет на десять Елена Сергеевна Булгакова. Ослепительно золотящийся свитер, с непостижимым искусством разглаженная юбка, туфли из серии «мечта поэта». Она заговорила любезно приветливо, даже сердечно, но разговор наш был прерван: вечер начался. (Из дневника, 31 мая 1964 г.)
Л.К. Чуковская с. 222—223 (71)
* * *
Свою роль ангела-хранителя Булгакова Елена Сергеевна знала твердо, ни разу не усомнилась, в трудный час ничем не выдала своей усталости. Она поддерживала его силы и охоту к работе своим не знавшим сомнений восхищением, безусловной верой в его талант.
«Когда мы стали жить вместе с Михаилом Афанасьевичем, — вспоминала Елена Сергеевна, — он мне сказал однажды: «Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно».
В.Я. Лакшин с. 361 (34)
* * *
...Как известно, любая неприязнь Михаила Булгакова к кому бы то ни было у Елены Сергеевны немедленно превращалась в ненависть.
Л.М. Яновская с. 61 (78)
* * *
Все мы говорили, что Елена Сергеевна была необыкновенная женщина (и такая, и сякая, и эдакая) и никому не приходит в голову простейшая мысль, что такой ее сделал и воспитал Булгаков, что она была разновидность «душечки».
Душечка-то душечка, скажете Вы, но душечка высшего порядка, т. к. она поддавалась не только воспитанию мужчин, но и воспитанию жизненных обстоятельств. Восприимчива, артистична, практична и душевно, и материально, с юмором, талантлива.
Вот почему она так блестяще «сыграла» Маргариту (к которой не имела никакого отношения), а Л.Е. Белозерской не удалось (она не была душечкой)...
Т.А. Луговская с. 196 (17)
* * *
Т.А. Луговская, с военных — «ташкентских» — лет близко знавшая Е.С., наблюдавшая ее роман (1940—1943 г.г. — сост.) со своим братом В.А. Луговским и дружившая с ней до ее смерти, рассказывала мне, как однажды спросила ее: «Ваша любовь к М.А. — была ли она больше духовной или физической, интимной, плотской?» И, подумав, Е.С. ответила — «Духовной».
М.О. Чудакова с. 641 (68)
* * *
Его смерть была для нее неподдельным, охватывающим всю ее горем. Не утратой, не потерей, не вдовьей печалью, а именно горем. И оно было такой силы, что не придавило, а, напротив, пробуждало к жизни.
В этом нет ничего странного. Любви без воображения не бывает. Когда растворяется неизбежный житейский сор, возникает возвышенная чистота отношений, и они незаметно вырастают в легенду, которую отнюдь не следует разрушать. Внутренне сильные натуры, как она, подвластны такому самотворящему чувству, когда игру уже нельзя отличить от правды. Тут не было ни лжи, ни фальши. При нем она искренне притушевывала себя, готовая на повседневное подчинение. Отходила на второй план, иногда, быть может, молчаливо бунтуя и опять смиряясь.
Она отнюдь не испытывала женского рабства, ибо он зависел от нее не менее, чем она от него. Это было добровольное и радостное подчинение. Когда оно вдруг кончилось, она вместе с потрясшим ее горем не могла не почувствовать... какого-то высвобождения! В этом тоже не было ничего странного. Что-то, все время сдерживаемое внутри, прорвалось. Она стала еще более общительной. Произошло что-то похожее на взрыв. Замкнутые в последнее время двери ее дома распахнулись, и сперва она была даже неразборчива в выборе новых друзей, случайных привязанностей, шумно нахлынувших знакомых.
С.А. Ермолинский с. 202—203 (25)
* * *
Ярко артистичная Е.С., испытывала сильные чувства, их тут же и играла. Рассказывая мне о том, как она сидела у постели умирающего Булгакова, а затем, семнадцать лет спустя, — у постели умирающего с теми же самыми, по страшной иронии судьбы, симптомами 36-летнего сына, она, уж конечно, испытывала заново подлинное горе (приведу сказанные ею мне слова: «Самое тяжелое, что было в моей жизни — это разговор с Женечкой, когда я уходила из дома Шиловского к Михаилу Афанасьевичу, — и его смерть») — но одновременно его же талантливо играла...
М.О. Чудакова с. 621 (68)
* * *
Правду сказать, Елена Сергеевна поражала меня удивительным сплетением гостеприимства, безмерной щедрости и голого расчета.
А. Шварц с. 187 (72)
* * *
М.А. Я счастлив, что Елена взяла на себя всю деловую сторону по поводу моих пьес и этим разгрузила меня. Я выдал ей нотариальную доверенность на ведение дел по поводу моих произведений. В случае, если бы она написала тебе вместо меня, прошу ее сообщения договорные или гонорарные принимать как мои. (Из письма брату Николаю, 14 сентября 1933 г.)
* * *
Она была умна — но в людях иногда ошибалась. В ее поздних дневниках таких ошибочных суждений немало — и восторженных по отношению к тем, кто никаких восторгов не заслуживал, и поспешно отрицательных.
Л.М. Яновская с. 221 (78)
* * *
В своей игре с людьми она была естественна — и в корысти, и в беспечности... В ней была легкость, которая омрачалась лишь настигавшей ее старостью.
С.А. Ермолинский с. 205 (25)
* * *
И еще у Елены Сергеевны была черта... А может быть, это и была ее самая соблазнительная черта: в ней шампанским вскипала радость. В ней был — нет, в ней бил! — какой-то потаенный и неисчерпаемый источник жизни. Готовность к радости. Настроенность на счастье...
Л.М. Яновская с. 282 (78)
* * *
Елена Сергеевна была удивительной женщиной. Об этом говорили все, кто ее знал. Она дарила людям покой, надежду и силу даже в самые страшные минуты их жизни. И Анне Андреевне (Ахматовой. — сост.) пришлось тоже это испытать.
З.В. Томашевская с. 72 (17)
* * *
Ее способность радоваться и жить была его опорой, его вдохновением, источником сил в трагической его судьбе.
Эту способность радоваться — вопреки всем бедам и утратам! — она сохранила на всю жизнь, не старея.
Л.М. Яновская с. 284 (78)
* * *
...В те, особенно тяжелые для семьи Луговских, ташкентские дни Елена Сергеевна, как могла, поддерживала их семью. Татьяна Александровна (Луговская. — сост.) с благодарностью вспоминала ее фантастическое умение оказываться в нужное время в нужном месте. Многие ее считали богемной и светской дамой, но это было только внешнее впечатление. По воспоминаниям знавших ее тогда людей, ей ничего не стоило подоткнуть подол, взять ведро и спокойно вывезти любую грязь, навести порядок.
Н.А. Громова с. 71—72 (17)
* * *
Анна Андреевна пошла к Булгаковым и вернулась, тронутая поведением Елены Сергеевны, которая заплакала, услыхав о высылке (О.Э. Мандельштама в 1934 г. — сост.), и буквально вывернула свои карманы.
Н.Я. Мандельштам с. 35 (40)
* * *
Она наизусть знала тексты и любила следить, как читают другие. Знала, где будет вздох, где будет смех, в самых интересных местах оставляла какую-нибудь свою работу в другой комнате или в кухне и подходила взглянуть... Так Булгаков когда-то, в последние годы своей жизни, работая либреттистом в Большом театре, любил войти в ложу во время репетиции или спектакля, чтобы послушать любимое место в «Аиде».
Л.М. Яновская с. 24 (78)
* * *
У нее был от природы счастливый характер. Характер, созданный для счастья. Она была не только энергична, но прекрасна, и не любила показывать свой возраст, свою слабость или принимать гостей, болея.
Л.М. Яновская с. 20 (78)
* * *
Все, кто бывал у нее, помнят: она была великолепная рассказчица. Накрывала круглый стол в кухне — маленький, инкрустированный, изящный круглый стол — тот, что когда-то в ее и Булгакова квартире стоял под зеркалом в прихожей... Ее легкие, суховатые от возраста, но все еще красивые белые руки (она не забывала следить за их красотой) разливали чай, кофе, подавали обед, и, нимало не затрудняясь этим действием и садясь напротив, она рассказывала о Булгакове... Ее можно было слушать часами — и ее слушали часами.
Л.М. Яновская с. 21—22 (78)
* * *
Помните житомирского кузена Лариосика, который объявился в квартире Турбиных с собранием сочинений Чехова, завернутым в единственную рубашку? Вот примерно мой образ 1963 года, когда прямо с Курского вокзала, купив дешевый букет цветов, я объявился на Суворовском бульваре и нажал звонок квартиры номер 25. Дверь открыла хрупкая невысокая женщина в атласном ярком халате, светло-голубой газовый шарфик на ее шее подчеркивал прозрачную голубизну ее глаз. Я несколько опешил. Мои ожидания шли в строго заданном русле: увидеть писательскую вдову 1893 года рождения. Заглянув через плечо очаровательной дамы, открывшей дверь, я полагал увидеть в глубине квартиры искомую вдову, может быть, в какой-нибудь инвалидной коляске. Дама, стоявшая в дверном проеме, улыбнулась, оценив мою оторопь, и сообщила, что она-то и есть Елена Сергеевна, и попросила войти. Огромный мохнатый ленд-лорд вальяжно вышел из глубины квартиры, и мне показалось, что он поздоровался со мной. Впечатление того, что пес обладал сверхъестественным умом, немедленно подтвердилось. «Булат, пожалуйста, принеси тапочки гостю», — нежно попросила пса Елена Сергеевна, и тот притащил их безропотно.
А.М. Смелянский с. 30—31 (63)
* * *
То, что Михаил Афанасьевич Булгаков спознался с нечистой силой, да еще не оскорбил, а усмирил ее, одомашнил и взял в попутчики, как глумливого Коровьева, нагловатого Азазелло или бесцеремонного Кота, перестроило вокруг него весь быт и уклад, людей и обстановку.
Даже Елена Сергеевна Булгакова, которая всему свету известна как Маргарита (когда она приехала в Венгрию, в газете появилась статья «Маргарита в Будапеште»), мало-помалу превратилась рядом с Михаилом Афанасьевичем в существо — боюсь вымолвить, чур меня, чур!.. — ну, скажем так, отчасти оккультного толка. Возможно, она не ведьмой родилась, и кто знает, был ли у нее от рождения хоть крохотный хвостик. Но перевоспиталась в колдунью, и на то есть авторитетные литературные свидетельства.
Многолетний друг Булгакова С.А. Ермолинский знал Елену Сергеевну совсем молоденькой женщиной, когда она не была еще знакома с Михаилом Афанасьевичем. И вот что осталось его впечатлением тех давних лет: это была веселая, кокетливая, небезупречного вкуса особа, которая на какой-то вечеринке лазила под стол и которую звали Ленка-боцман. Несомненно, это сущая правда, но представить ее такой мне не дано. В 1962 году я познакомился и, смею сказать, подружился с дамой совсем иного рода — сердечной и безукоризненно светской, расчетливой и безудержно щедрой, веселой и горестно-проницательной, имевшей поверх всего этого еще легкий флер инфернальности, короче, с ученой ведьмой, опытной ведуньей и чаровницей. Но что там мои субъективные впечатления, если в 1943 году в Ташкенте, когда судьба свела с ней Ахматову, та со своим даром узнавания тотчас ее раскусила, посвятив ей полные значения строки:
В этой горнице колдунья
До меня жила одна:
Тень ее еще видна
Накануне новолунья.
Тень ее еще стоит
У высокого порога,
И уклончиво и строго
На меня она глядит...
В.Я. Лакшин с. 354—355 (34)
* * *
...Я здоровался с хозяйкой, а из кухни тем временем выходил серый мохнатый... кто? Пес? Теленок? Годовалый медведь? Булька, Булат, необыкновенное создание, интеллект которого граничил со всепониманием.
Я уж не говорю о его воспитанности. Случалось, он ел за общим столом, важно сидя на полу, — при его росте стула ему не требовалось. Морда его чуть возвышалась над тарелкой, где ему сервировали пирог с капустой. Он захватывал его с блюда мягкой мордой и доедал под столом, а потом его огромная мохнатая голова добродушного ленд-лорда снова появлялась над пустой тарелкой, с достоинством ожидая, пока другие жующие поймут, что есть за столом еще кто-то, кто не отказался бы от лишнего кусочка пирога.
С Булатом Елена Сергеевна вела долгие, одним им вполне ведомые разговоры. А однажды в новогоднюю ночь, когда оказалось, что средства радио- и телетехники парализованы в доме (не присутствием ли какой-то иной, посторонней силы?) и нельзя достоверно сказать, когда наступит Новый год, Елена Сергеевна предложила встретить его «под Булата», о чем-то пошепталась с ним, и, когда стрелки часов сошлись на цифре 12, из-под стола ровно и гулко забухало торжественным лаем — ровно двенадцать раз. Мы чокнулись шампанским.
А вы еще спрашиваете, откуда я знаю, что она колдунья!
В.Я. Лакшин с. 357 (34)
* * *
Ездила Елена Сергеевна в Париж, куда так стремился и не сумел попасть Булгаков. Она ходила по Парижу и говорила себе: «Миша, я вижу это все, все, что хотел ты видеть». Между прочим, просила повести ее и к чаше мольеровского фонтана: он показался ей беднее, скучнее, чем издали, преображенный вдохновением Булгакова... Но я не о том хотел рассказать. Из Парижа она привезла от Эльзы Триоле книгу для Твардовского, антологию русской поэзии, где были его стихи, переведенные Эльзой. Для Елены Сергеевны это был давно ожидаемый повод познакомиться с Твардовским, и она попросила меня: когда в редакции выдастся тихий час, Твардовский будет один и согласится ее повидать, позвонить ей, она будет тотчас.
День такой и час такой выдался вскоре. Я зашел в кабинет Александра Трифоновича и предупредил, что его хочет навестить и передать ему книгу вдова Булгакова. Он охотно согласился принять ее. Я тут же перезвонил Елене Сергеевне, что она может приехать. Она радостно ответила: «Когда?» — «Да сейчас». — «Так ждите меня», — сказала она и повесила трубку.
В редакции «Нового мира» Елена Сергеевна никогда прежде не бывала, и я решил, что спущусь встретить ее у подъезда, провожу к себе в кабинет на второй этаж, чтобы она отдышалась с дороги, а потом проведу к Твардовскому. Я прикинул, сколько времени понадобится ей, чтобы собраться, и, зная, как тщательно готовится Елена Сергеевна к каждому своему выходу, рассудил, что никак не менее часа. Мой звонок застал ее наверняка врасплох, по-утреннему, в халате... Ей предстояло одеться, причесаться, потом найти такси, что не всегда легко сделать у ее дома, или проехать три остановки на троллейбусе, пройтись немного, разыскать наш Малый Путинковский, подняться по лестнице... Словом, раньше, чем минут через сорок, ждать ее было нечего, а вернее, через час, решил я и углубился в чтение корректуры, рассчитывая заранее выйти ее встретить.
Прошло пять — семь минут. В дверь постучали. Я поднял глаза над версткой. На пороге стояла Елена Сергеевна в весеннем черном пальто, в шляпке с легкой вуалью, изящная, красивая, улыбаясь с порога. «Как?! — вскричал я. — «На чем же вы...» — «На метле», — не смутившись ни капли, призналась она и радостно засмеялась моей недогадливости.
Итак, я, человек чуждый всякому мистицизму и оккультным наукам, готов подтвердить под присягой, что в тот день она выбрала именно этот вид транспорта, потому что простейшие расчеты времени начисто исключают всякую иную вероятность.
В.Я. Лакшин с. 359—360 (34)
* * *
Елена Сергеевна встречала гостей в каком-то одновременно праздничном и мило домашнем, до пят одеянии, расшитом звездами, которое я назвал бы халатом, если бы это вульгарное слово не мешало представить всю прелесть ее наряда. Она была причесана красиво и строго, на ней были золотые туфельки без каблуков, и вообще она была молода, прекрасна, смех ее звучал звонко и волнующе. А низкий, со срывами голос Маргариты сразу узнал бы каждый. Молода? Я не оговорился? Ей было в ту пору... деликатность не позволяет мне сказать, сколько в ту пору ей было лет. Но по ненавистному ей сухо математическому расчету выходило так, что она родилась еще в минувшем веке, и не в последние его годы. Только, помилуй бог, не подумайте, что в ней была какая-то черточка молодящейся старости. У нее были свои отношения с возрастом, который она в самом деле, а не в своем лишь воображении победила. Возможно, не последнюю роль играл тут крем Азазелло, но в эти подробности я не рискну входить. Однако никогда не забуду, как она с очаровательной досадой сказала о человеке, годами пятнадцатью ее моложе: «Надоел мне этот старик!» — и хлестнула черной перчаткой по воображаемой его руке!
В.Я. Лакшин с. 356—357 (34)
* * *
Мне иногда кажется, что есть люди, которым не к лицу бедность. Лена принадлежала к их числу. Ощущение бедности угнетало, давило ее, хотя прожила она в таком положении недолго. Редкие гости, приходившие к ней, наверно, не замечали, что у нее плохо. Только мне, живущему с ней рядом, это было видно.
С.А. Ермолинский с. 195 (25)
* * *
В 1957 году на Елену Сергеевну обрушивается страшный удар: умирает ее старший сын Евгений Шиловский... Он умер в возрасте 35 лет. От гипертонии — той самой, от которой умер Михаил Булгаков. Но болезни не могут передаваться по наследству от отчима к пасынку! Рок лежал на ее семье. Все трое ее любимых — Михаил Булгаков и оба сына — болели одинаково и умерли рано. Младший, Сергей, истерзав ее сердце ужасом перед неотвратимо развивающейся его болезнью, — все-таки после нее...
Л.М. Яновская с. 288 (78)
* * *
Это было особое племя, великие старухи — Раневская, Ахматова, Елена Сергеевна Булгакова, Надежда Мандельштам, легендарные женщины, войти в дом которых считалось честью, дружить с которыми было радостно и тяжело, настолько любезно они снисходили до простых смертных.
В их присутствии люди становились выше, умнее, веселее, красивее себя.
После общения с этими великими женщинами было чувство, что аудиенция кончилась и можно вздохнуть — но проходило время и к ним тянуло с неодолимой силой.
Л.С. Петрушевская с. 339 (39)
* * *
В тот день, когда я видел ее в последний раз, она была взбудоражена, тревожно-весела. Мы ехали на киностудию смотреть рабочий материал ленты «Бег». На Бородинском мосту нас застала гроза. Крупный дождь забарабанил по крыше, как град. Над Москвой-рекой вспыхнула молния и прокатился гром. Елена Сергеевна переменилась в лице: «Дурной знак». Забившись в угол на заднем сиденье «Волги», она твердила одно: когда у Булгакова что-то запрещали, надвигалась нежданная беда, всегда случалась гроза. Мы с женой пытались ее разуверить, она сердилась: «У Миши это была верная примета». Вспоминала: так было и с последней пьесой. Четыре обсуждения — и, до смешного точно, четыре раза гремела гроза.
Мы вышли из машины под проливным дождем, три часа провели в просмотровом зале, а когда оказались снова на улице, сквозь быстро редевшие облака пробилось солнце, парок подымался над асфальтом. Елене Сергеевне картина понравилась, и она себя и нас убеждала: «Вы увидите, это даст дорогу Булгакову». Мы разъехались по домам, но едва я вернулся к себе, как услышал ее голос в телефонной трубке: ей хотелось поделиться своими, уже немного отстоявшимися впечатлениями, расспросить меня. Она собиралась подробно разговаривать с режиссерами. Простились до понедельника — я уезжал за город.
А гроза над Бородинским мостом гремела не зря. Через день Елена Сергеевна умерла — внезапно и незаметно, будто отлетела.
В.Я. Лакшин с. 364—365 (34)
* * *
Одна из самых загадочных особенностей мемуаров о Елене Сергеевне Булгаковой (а судя по обилию этих мемуаров, после выхода «Мастера и Маргариты» в свет исследователи и поклонники Михаила Булгакова шли в ее дом нескончаемой чередой) — то, что мемуаристы запомнили ее всегда и абсолютно здоровой. Даже легенда родилась у читателей, я слышала эту легенду неоднократно: дескать, вот ведь была совершенно здорова, а летом 1970 года взяла и умерла, потому, вероятно, что «Мастер» уже вышел и она свою миссию считала законченной.
Нелепая и жестокая легенда. До полного издания романа в России Елена Сергеевна не дожила.
Все 1960-е годы, последнее десятилетие своей жизни, она болела часто. Держалась надеждами, радостно и активно держалась. Но сердце ее, уставшее от катастроф и утрат, уже давало сбои.
Л.М. Яновская с. 19 (78)
* * *
К этому времени Елена Сергеевна стала сильно недомогать. К тому же она затеяла ремонт квартиры. Там был сильный запах краски и лака, и сын отвез ее на время на другую квартиру. Не могло быть речи о том, чтобы Люся отказалась от просмотра. И вот мы на двух машинах — в одной Люся с сыном и Ермолинские, в другой — Лакшины и я, поехали на «Мосфильм». По дороге нас застала сильная гроза. Когда мы все бежали под дождем от машины, гремел гром, и счастливая Люся, смеясь, прокричала нам: «Слышите, как всегда у Маки!» (Булгаков любил грозу — для него она была хорошей приметой.) Промокли мы насквозь. Картина шла больше трех часов, в маленьком зале было душно, но для Люси это были звездные часы.
Через день она собиралась принимать у себя Алова и Наумова и еще кого-то из исполнителей. Я поехала к ней сказать «до свидания» и с опозданием отправилась в «Архангельское». В тот вечер мы с ней говорили по телефону, и мне показалось, что она превозмогает себя. Кажется, прием гостей отложили. Перезванивались мы с ней по два раза в день.
Вечером следующего дня я позвонила Люсе перед ужином, часов в восемь, и услышала очень слабый голос. На мой вопрос о здоровье она сказала: «Ничего, пройдет». Я спросила: кто с ней?
«Сережа поехал за вентилятором». На мой вопрос о враче Люся ответила, что приедет всегдашний, частный. (В это лето горел торф, страдали не только от жары, но и от дыма.) Последнее, что я услышала, было: «Я вас очень люблю».
Большой тревоги я почему-то не чувствовала, думала — действительно пройдет.
В 8 утра мне позвонила моя знакомая — она временно жила у меня в квартире — и сказала, что звонил Шиловский и просил сообщить мне, что вчера около 10 часов вечера скончалась Елена Сергеевна Булгакова. Меня стало трясти, но до конца я поверила только после того, как смогла дозвониться до Сергея.
Отказало сердце — обширный инфаркт. Последние ее слова были: «Неужели ничего нельзя сделать?»
Я приехала на Суворовский бульвар в день кремации. Сразу пойти к Люсе не смогла, прошла на кухню, где какие-то дамы суетились над закусками для поминок.
Сережа, крепко взяв меня за плечи, повел в столовую. На столе, за которым столько раз мы сиживали, в светлом гробу лежала Елена — Люся — Елена Сергеевна Булгакова. Красивая, спокойная и совсем холодная. Потом Сережа отвел меня в спальню, где были Ермолинские и еще кто-то.
Перед выносом я вышла на улицу. Помню, там были Белокопытовы — Галина Ивановна и Андрей Алексеевич, Наталья Ильина и еще несколько человек. В нашем театре был отпуск, большинство отсутствовало. В машине с гробом сидели по одну сторону Сергей с сыном, по другую — мы с Лилей Шиловской и еще люди. Алов и Наумов — своим ходом.
Сразу после кремации я уехала в «Архангельское». Через неделю хоронили урну в могилу Булгакова. На захоронение меня не пустили — врачи в «Архангельском» были строгие.
Я позвонила Сереже, и он привез ко мне Ксению Александровну и Люсиного немецкого племянника. Им удалось приехать на погребение урны. Ксения Александровна, плача, все пеняла мне за то, что я не сообщила ей о болезни Люси, но кто же мог знать!
Смерть Елены Сергеевны была для меня невосполнимой утратой. Помню, я написала письмо Нине Львовне Дорлиак — они с Рихтером были далеко, на гастролях. Как мне потом рассказывали. Святослав Теофилович, узнав о смерти Люси, замолчал надолго.
С.С. Пилявская с. 344—345 (54)
* * *
Я хочу вам сказать, что, несмотря на все, несмотря на то, что бывали моменты черные, совершенно страшные, не тоски, а ужаса перед неудавшейся литературной жизнью, но если вы мне скажете, что у нас, у меня была трагическая жизнь, я вам отвечу: нет! Ни одной секунды. Это была самая светлая жизнь, которую только можно себе выбрать, самая счастливая. Счастливее женщины, какой я тогда была, не было...
Е.С. Булгакова с. 390 (15)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |