Эпилог

Но все-таки что было дальше в Москве, после того как на рассвете семнадцатого августа Роланд и его свита покинули город? В смысле общего благополучия, как всем известно, ничего хорошего не произошло.

Сообщение директора «Музы» о сеансе психогенератора переполошило ответственные круги, а утечка информации взбодрила СМИ, объявившие о скором начале третьей мировой войны. Причем люди трезвомыслящие бранили астролога, не предсказавшего ничего подобного загодя, а люди имущие тайно от конкурентов законтачили на всякий случай с уфологом, охотно бронировавшим места для эвакуации на Сатурн.

Альберт Владленович, испытавший, как стало известно, сильнейший шок вследствие разоблачения неких вымышленных «прогрессистов», отдел отстранился и передал полномочия руководства «Музой» любимцу публики Барнаульскому. Неблагодарный же Юлий отзывался о бывшем директоре плохо, намекал на инсценированный им грабеж марафона и огромные недостачи в кассе Благотворительного гуманитарного фонда. Кроме того, по утверждению Барнаульского, именно озлобившийся Пальцев разослал своим бывшим соратникам поздравления с «Черным понедельником», сопроводив его парой ношеных теплых кальсон и брошюрой практических советов под названием «Как выжить в современной тюрьме».

Расследование, возбужденное по сигналу Пальцева, вообще властей разочаровало. Во-первых, никакой взрывчатки под Храмом обнаружено не было. Заваленные землей и камнем разветвления подземных лабиринтов лежали под слоями вековой пыли, не потревоженных ногой человека. Во-вторых, сведения об аппарате внушения оказались явно преувеличенными.

Лаборатория Ласкера, принимавшего участие в сомнительном заговоре, попала в круг пристального внимания компетентных органов. Но органы остались практически ни с чем. Материалы по психогенератору были отосланы на экспертизу в разные научные подразделения. Ученые сошлись во мнении, что имеют дело с псевдонаучной стряпней, если не с откровенной мистификацией, для коей, вспомнив сумасшедшего старика, придумали термин «Птиценкриковщина». Бывший член «прогрессистов» — тихий обладатель приведших некогда в трепет Везуна кулаков, стал лицом, приближенным к президенту. Он по-прежнему говорил не много и плохо запоминался внешностью, но именно этот человек поставил весомую точку в домыслах о неком заговоре. «Если кому-то хочется нагнетать атмосферу катаклизма, то нам такие не нужны», — сообщил он телезрителям, открыто глядя в объектив, доброжелательно, но без всякого заискивания — по-свойски.

И народ возрадовался, а паника вокруг некоего заговора с целью воздействия на психику граждан и дестабилизации обстановки в стране прекратилась. Нашлись, конечно, пронырливые журналисты, пытавшиеся очернить имена уважаемых людей и раздуть на страницах желтой прессы шумиху вокруг секретного изобретения. Самым веским, неоспоримым аргументом злопыхателей было загадочное исчезновение монумента на набережной, связываемое с заговором и генератором.

О судьбе медно-каменного изваяния ходили разные слухи. Говорили даже, что скульптор, разочаровавшись в культурной политике, тайно демонтировал статую и подарил кубинцам. Кубинцы подарок взяли, поскольку, как выяснилось, изображен был Камноедиловым никакой не загримированный Шаляпин, а слегка приодетый в национальный испанский костюм товарищ Кастро. Московские власти рассерчали, прикрыли останки постамента чехлами от военных ракет и со скульптором распрощались. Говорили даже, что место на стрелке перекупил конкурент Камноедилова из Иерусалима с целью соорудить на нем крайне натуралистическое скульптурное изображение пророка Магомета и плюнуть тем самым в догмы ислама, изображения божественных персон запрещающие. Впрочем, подобные сообщения можно было отнести к очередным сионистским вылазкам. А вот что уже было доподлинно известно и освещалось подробно в СМИ, так это дальнейшая судьба Курмана Камноедилова. Он оставил политику и очень скоро объявился в Барселоне помолодевшим, бурлящим творческой энергией, со смоляной шевелюрой на узком черепе. Уже там, мобилизовав серьезные средства, возвел монумент под скромным названием «Признание человечества». По масштабам и художественной смелости монумент, как было отмечено, значительно превосходил знаменитый собор архитектора Гварди. Обошлось строительство недешево. В городе начались повальные празднества, но почему-то перестали выплачивать зарплату мусорщикам и муниципальным врачам. На площадях и улицах стало грязновато, а если объявлялись где-нибудь на земном шаре какие-нибудь зловредные эпидемии, то прямиком шли сюда.

Занялись и расследованием дальнейшей судьбы ученого Ласкера, пропавшего в ту самую зловещую ночь, когда под воздействием его недопустимых экспериментов или без оных самоликвидировался монумент оперного гения.

Самого Лиона Ласкера никто в Москве не видел. Коллеги формировали альтернативные версии. Пессимисты полагали, не без оснований, что загребли ученого для досконального дознания какие-то спецслужбы, другие же, настроенные на выживание, утверждали, что пашет их бодрый шеф где-то в дебрях американских «ящиков» на вражескую державу за фантастические бабки. Знала правду одна только бывшая жена Ласкера Галя, поскольку лично перебралась кое с каким барахлишком в деревню Козлищи и стала проживать в гражданском браке с остепенившимся и нетерпеливо ждущим дитяти Ласиком. Председатель совхоза «Глубокое» частенько заезжал к ним на газике, вспоминал за бутылкой турнепсового самогона погибших в пожарище Горчаковых и все твердил, что избу их поджег зоотехник Кащенко, переменившийся в своем поведении до неузнаваемости. Настолько, что записался в андреапольскую библиотеку, увлекся выпиливанием при помощи лобзика и пить перестал вчистую. От такого можно ждать чего угодно.

Ласкер же слушал председателя плохо, пил хорошо, снова и снова рассказывал про какие-то фигуры, взмывшие из трубы горевшего дома в ночное небо, и повторял:

— Я не предатель. Максим вам сам скажет. — При этом показывал алюминиевую трубку калейдоскопа, уцелевшую в огне.

Когда в разговоре поминалось имя Максима или Маргариты, тихий Лапа, сильно поседевший мордой после пожара, выбегал на дорожку и долго там стоял, виляя хвостом, насторожив ухо и вглядываясь в даль.

Аню Илене выписали из клиники со странным заключением: «диагноз под вопросом». Кто же признается, что диагноза вообще уже не было? И случилось это после вмешательства знаменитого индусского целителя Сай-Бабы. Устроившая телепатический контакт пациентки с Сай-Бабой аспирантка кафедры нейрохирургии Маяна Троицкопур выпустила об «эффекте Илене» основательный труд, в котором подробно описывала процесс исцеления юной москвички от саркомы и добавляла «как и в ряде других аналогичных случаев».

Несколько позже, когда Анюта окончила школу и стала женой Леши, супруги навсегда уехали из Москвы. Леша продал свои замечательные мозги, став научным сотрудником университета, который располагается в самой Санта-Барбаре. Тетку Леокадию и пятерых котов они прихватили с собой. Причем уже в Америке выяснилось, что никакого смертельного артрита у шестидесятилетней Леокадии нет, а есть запущенный ревматизм, который тамошние эскулапы и подлечили. Из пяти же привезенных помойников, по утверждению дипломированных знатоков Всемирной кошачьей лиги, один оказался ценной русской голубой кошкой, а еще двое — чрезвычайно породистыми лесными котами, водившимися только в Сибири сто лет назад.

Аня часто уходила к океану и сидела там словно глухая, не слыша, как теребят ее двухлетние двойняшки. Еще в то утро в больнице, найдя на своей тумбе тюльпаны и розовый листок без слов, пахнущий Маргаритой, она поняла, что сестра улетела на черных конях, а не погибла, как твердили все, в сгоревшем доме. Муж Леша молча обнимал ее за плечи и тоже смотрел в залив — вода там играла и улыбалась, словно прозрачные глаза Маргариты.

В Москве кипели страсти. Известный шоу-мен Геннадий Амперс женился на поэтессе Машеньке и выпустил томик «Избранные хренарики». Стихи, тиражом в три тысячи экземпляров, распространял он сам на банкете по поводу присуждения его супруге Букеровской премии. Да, верлибры Марии Очумеловой нашли своего читателя в лице международной литературной элиты. Сраженные их свежестью исследователи постмодернизма изощрялись в терминологии, пытаясь охарактеризовать трансцендентальные амбивалентные лексические приемы не в меру одаренной русской поэтессы. В домашней обстановке поэтесса отличалась чувственной требовательностью и имела фантазию поколачивать супруга щеткой от пылесоса.

Значительно менее оптимистично выглядела судьба Гаврилы Латунского (псевдоним Глыбанин), втянутого в разраставшийся процесс вокруг наркомафии. В местах заключения Гаврила получил от собственного адвоката оформленную чин чинарем бумагу о передачи квартиры в Доме некому Хачику Геворкяну в личную собственность. Бумага была подписана Латунским, и он не сомневался, что именно подлец Экстрактов успел подсунуть ее на подпись вместе с заграничными письмами. Только, как показал тюремный опыт, частое упоминание Экстрактова и сопровождавших его бандитов к добру не приводило. Латунского два раза отправляли на медицинское освидетельствование и, выслушав о визите странной троицы, на радость защите, признавали нервнобольным. Адвокат Латунского рассчитывал, что именно невменяемость его пациента дает шанс выиграть процесс, отправив триллериста на принудительное лечение.

Однажды принес доброжелательный адвокат своему подзащитному еще один подарок. Это был двухтомник Г. Глыбанина под названием: «Сравнительный анализ подсознательного у Достоевского и Пруста». Ловкий издатель поспешил воспользоваться его псевдонимом для популяризации труда некоего графомана. Гаврила заплакал, узнав, какой бешеной популярностью пользуется «Сравнительный анализ» у российской читающей публики.

Произошли кардинальные изменения и в жизни других персонажей этой истории. Мало кто узнавал в веселом, улыбчивом старике, просившем милостыню в подземном переходе, бывшего депутата Перманентова. А те, кто узнали, могли бы порадоваться за него. Все началось с того злополучного заседания Думы, когда в воздухе над парламентариями взвились зеленые сотенные купюры. Перманентов замешкался, пытался осмыслить происходящее, а потому денег собрал мало. Видавшая репортаж по телевизору супруга вывернула карманы своего пупсика, ища заначку. Но, кроме табачных крошек и огрызка бутерброда с плавленым сыром, ничего не обнаружила.

— И ты хочешь сказать, что это все? Я видела, как другие двумя руками хватали, — указала разъяренна женщина на шесть смятых бумажек, предъявленных супругом.

— Я должен их сдать в общественный фонд, — пролепетал нерасторопный Перманентов.

— Что?! Может, это твой фонд будет покупать нам стиральную машину? Другие вон на трех иномарках ездят.

— Я — узник совести. Я — независимый и честный. Пойми, Леля.

— Сдавай. Но я уйду, — ледяным голосом декларировала супруга.

Узник совести пошел на попятную, поехал в магазин, уже выбрал машину «Аристон» с сушкой и начал расплачиваться, когда на купюрах обнаружились штампы «Не воруй!», идущие прямо по лицу любимого россиянами президента. Откуда-то выскочил человек с телекамерой и стал снимать мучительно изменившийся крупный план депутата. Оказалось, что он не первый из парламентариев, решивших пустить награбленные средства на персональные нужды. В результате поднявшейся грязной шумихи Перманентов снял с себя полномочия депутата, оставил жену и поселился на даче, утеплив собственноручно крошечную избушку на шести сотках. Там он отдыхал душой, разводя редкие сорта кабачков, патиссонов и тыкв, и даже был описан в журнале «Наш сад» в статье «Волшебник живет рядом». Находилось время у Перманентова и для ловли ротанов в маленьком пруду и для перечитывания классики. Лишь два раза в год — в день памятного заседания Думы и собственный день рождения, тянуло садовода в Москву. Обосновавшись в переходе, ведущем к зданию Думы, он клал перед собой обтрепанный картуз и табличку с надписью на французском языке. А когда кто-нибудь, похихикивая, просил деда перевести, тот охотно рапортовал классическое: «Я не ел три дня. Подайте бывшему члену Государственной Думы».

Исчез из поля зрения москвичей и отец Савватий. Зато появился в милиции некий Федул Сиськомац, учинивший на барахолке безобразную драку. Следствие выяснило, что гражданин Сиськомац напал на гражданина Перцова, торговавшего церковной утварью и образами. Образа и утварь художественной ценности не представляли, но Федул Сиськомац утверждал, что в давние годы собственноручно похитил их из деревенской церквушки, которую затем сжег с целью сокрытия следов преступления. Ввиду того, что предметы спора материальной ценности не представляли, а подравшиеся стороны пришли к примирению, службы правопорядка дело закрыли, а нарушителей выпустили. Не известно, как сложились отношения конфликтовавших сторон на свободе, но вышло так, что Федул Сиськомац прибыл в те новгородские края с большим даром — пожертвовал средства на восстановление прихода и вернул не только нехитрую утварь захолустной церквушки, но и драгоценную чудотворную икону, украденную им в юные годы и проданную, а теперь с большими трудностями найденную. Местный духовный пастырь, приняв бесценный дар, поинтересовался именем и чином гражданина, но тот не назвался и церковного благословения не принял.

Мало кто обратил внимание на новую мемориальную доску, появившуюся в арбатском переулке. Однажды утром несколько болезненный, но бодрый человек выгрузил из багажника «джипа» плиту черного лабрадора и с помощью двух рабочих прикрепил ее к стене возле собственного подъезда. На плите были высечены и оттенены золотом следующие слова: «В этом доме жил и работал Максим Михайлович Горчаков. Охраняется господином Штамповским».

Щекотка Амарелло пошла на пользу директору художественного комбината «Каменный век», изготовлявшего плиты и надгробия. Директор похудел, и к нему вернулась историческая память. Бывший ПТУшник стал живо интересоваться прошлым Москвы, и в особенности проживавшим некогда в его квартире писателем Горчаковым.

Просматривая прессу злополучного года, можно обнаружить упоминания о многих знакомых. На страницах, посвященных культуре, часто появлялось обаятельное лицо Барнаульского, Баси Мунро, триумфально гастролировавшего на Бродвее.

Сообщалось между прочим, что режиссер Касьян Тарановский снимает на Свердловской киностудии документальный фильм о быте народностей Крайнего Севера, а Ливий Закрепа, потерпевший крушение на рекламной ниве, издал воспоминания бабушки под псевдонимом Адмирал Жорж.

В начале декабря, а точнее — именно пятого числа в криминальной хронике появилась заметка о печальной кончине разорившегося банкира Пальцева. Бедняга покончил жизнь двумя выстрелами в затылок у подножия зачехленного постамента бывшего монумента. Говорили, что Альберт Владленович в последнее время зациклился на идее поиска клада русских царей в подземных лабиринтах и пытался выяснить местоположение сокровищницы, бродя с поисковым устройством типа «лоза» в окрестностях Храма. И вроде уже выяснил, но не успел никому сообщить, унеся тайну с собой в могилу.

Забегая вперед, можно сказать, что Роланд не бросал слов на ветер. В канун юбилея столицы группа молодых археологов-энтузиастов, засланная в подземелья московским мэром с целью прояснения исторической ситуации, обнаружила в скрытых завалами ответвлениях лабиринта ящики с мощнейшей взрывчаткой, секретом которой никак не мог владеть ни Иван Грозный, ни даже подозреваемые в злодеянии органы НКВД. Обнаружили пытливые парни по ходу дела и круглую ротонду с контейнером из нержавейки, заполненным несметными сокровищами. Снова заговорили о потрясающей интуиции мэра и даже о его контактах с инопланетянами. По первому каналу ТВ лысый сатурналист давал компетентные комментарии по поводу эпохальной находки. Политологи свидетельствовали, что открытие такого рода — символичная веха в жизни страны. Во всяком случае, под залог сокровищ и авторитет нового президента Россия добилась получения громадных инвестиций у Международного валютного фонда.

Примерно в то же время произошла нежданная радость и в совхозе «Глубокое». Маленький Максик — сын Лиона и Гали, разбил старый калейдоскоп, которым страшно дорожил отец. Высыпавшиеся стекляшки оказались драгоценными камнями. Их не утаило семейство Ласкера, а закупило в Европе для совхозного хозяйства у фирмы ФМС целый овощеперерабатывающий комбинат. В народе вспыхнул фермерский энтузиазм. На зеленых лугах стали пастись резвые скакуны, по берегам озер выросли уютные деревеньки с ясными глазастыми окнами. Из местных сортов антоновки сумели мастера приготовить яблочный сидр под названием «Шато Козлищи», получивший Гран-при на международном аукционе вин. И завертелась на земле Валдайской новая жизнь...

...Ну что же все политика и деньги, деньги и хозяйство? А как обстоят дела с любовью? Что стало с ней после того, как Мастер и Маргарита покинули Землю?

Трудно сказать о москвичах, но в городе Химмельберге, что расположен на самом берегу Средиземного моря, что славится своими колокольными звонами, тенистыми парками, старинной консерваторией и коллекцией бабочек в Орнитологическом музее, произошло некое событие, которое может навести на размышления пытливый ум.

Вечером на площади святой Маргариты, вокруг фонтана, изображавшего нечто крылатое и мифологическое, в виде парящей в небесах женщины, крутились, по своему обыкновению, любители роликовой езды. Они носились вдоль набережной и сворачивали на площадь, чтобы охладиться под струями фонтана, перехватить трубочку мороженого и перед лицом туристов и собратьев по мастерству показать высший класс фигурного катания.

Тоненькая смуглянка с копной взлохмаченных смоляных волос — не девушка, но уже и не девочка, ладная, гибкая, одетая в лимонные шорты и бирюзовый коротенький топ, долго кружила на одном ролике, изумляя взоры присутствовавших. Потом сорвалась с места, понеслась к морю и со всего лету врезалась в задумчивого юношу, несшего скрипку. Тот проявил, однако, чудеса ловкости, успев подхватить слетевшие очки, драгоценный инструмент и падающую девушку. Но разжать рук уже не мог, поскольку они держались все вместе: он, она и зажатое юными телами четырехструнное чудо Амати. На пальце музыканта, утонувшем в опьяняющих морской свежестью кудрях фигуристки, покачивалась дужка очков с минусовыми диоптриями. Неустойчивое равновесие, перерастающее в вечное. На башнях забили колокола, перезвон разливался и ширился, будто река, принимающая в свое мерное течение быстрые ручьи. Поднялась в воздух стайка голубей, пронеслись мимо, гремя роликами, крикливые ватаги, а они все стояли, не отрывая друг от друга изумленных глаз. Он, обезоруженный отсутствием окуляров, видел ту, для встречи с которой всегда уходил в царство музыки, неистовствовал там, тосковал, а потом нехотя возвращался с драгоценными трофеями — по части композиции в консерватории очкарику не было равных. Она же, эта маленькая женщина, знала о счастье еще больше. Девочка навсегда запомнила, как летел в ночи рядом с самолетом розовый автомобиль, полный тюльпанов, а среди них светилось тайной лицо прекрасной, осыпанной алмазами феи. Автомобильчик промчался мимо, но маленькая и одинокая девочка поняла своим израненным сердцем все самое главное о настоящей, верной и вечной любви. Она решила, что непременно отыщет ее, поскольку именно для этого и появилась на свет.

Двое стояли на площади среди мирной толпы, среди колокольного звона, фонтанных струй, голубиной возни, среди лета и мира, который теперь принадлежал им.

Они нашли друг друга и не могли наглядеться, они стояли, вспоминая прошлое, узнавая друг друга в грядущем. Стояли невозможно долго, пока догорал в отворенных окнах теплый летний день и огромное солнце, наливаясь рубином, опускалось в баюкающую колыбель моря.

КОНЕЦ