Альберт Владленович дождался звонка от де Боннара! Ознакомившись с подброшенными «документами», Пальцев и Сиськомац сошлись во мнении насчет шантажа и в том, что качество самого шантажа разочаровывало. Если французу и удалось разнюхать некие данные относительно пропавших средств телемарафона, то темнить и морочить голову какими-то литературными намеками вовсе не солидно. Пальцев выбрал тактику выжидания и затаился. Через пару недель после визита в клуб «У Патриарших» Шарль позвонил сам:
— Хорошо понимаю ваши чувства. Предполагал, что вы будете сражены предоставленной нами документацией. — С налету заявил де Боннар насторожившемуся Пальцеву. — Воспринял ваше молчание как знак готовности к сотрудничеству. — И, не дав собеседнику вставить слово, назвал время и место встречи с шефом, специально прибывшим на переговоры!
Альберт Владленович круто задумался. Легче всего было бы отмахнуться от эксцентричного иностранца и послать к черту его шефа. Но дело состояло в том, что собранные Пальцевым сведения полностью опровергали диагноз цветущего маразма, старательно изображаемый Шарлем. О более чем нормальных умственных способностях и выдающейся хитрости де Боннара свидетельствовали масштабы его личного капитала, суперудачливость в различных торговых сделках, а также непробиваемая стена секретности, окружавшая его махинации. Стоило все же подождать, когда противник сам раскроет свои карты. И приглядеться к шефу — любопытная, должно быть, птица. Имя не называлось, полномочия тоже, что свидетельствовало само по себе о чрезвычайно высоком ранге пребывшего в Москву господина. Было лишь оговорено, что визитер интересуется российской историей и, в частности, воссозданием Храма Христа Спасителя, которым вплотную занимается Пальцев и возглавляемый им отряд творческой интеллигенции. Альберт Владленович тщательно продумал свои позиции, учитывая даже тот вариант, что иностранцу, несомненно связанному с верхами российских теневиков, известна подлинная история телемарафона и осевших в его карманах миллионов. Сочинение в зеленой папке свидетельствовало о том, что именно эту информацию шеф де Боннара будет пытаться использовать в качестве шантажа. Дабы подкрепить свои позиции в переговорах, Пальцев решил явиться на встречу в сопровождении преподобного отца Савватия.
Утром пятого декабря они встретились в «Музе», предполагая вместе отбыть по указанному де Боннаром адресу. Странным было то, что иностранцы отказались посетить Пальцева в Клубе творческой интеллигенции, назначив переговоры на своей территории. Причем, располагался их офис, судя по всему, в Доме на набережной. В половине одиннадцатого Пальцев и отец Савватий неспешно загрузились в скромный «мерседес» цвета маренго, решив неспешно проехаться по декабрьской Москве и переговорить о предстоящем визите.
Свернув на бульварное кольцо, машина двинулась в сторону Калининского проспекта. У памятника Гоголю при въезде на одноименный бульвар отец Савватий икнул и мелко перекрестился на темный лик чрезмерно увлекавшегося бесовщиной и до противности язвительного классика.
— Позавтракал вчера в буфете Госдумы. Аккуратно, без излишеств. Ныне говею... — Он снова икнул, портя этим впечатление от святейшего облика. — Бутерброд с осетриной... Лукавый смутил, прости, Господи! Не глянулась мне эта осетрина, да и не люблю пред всем миром трапезничать... — Он тронул плечо шофера. — Иван Степаныч, останови, голубь, возле арочки... — Зажимая рот носовым платком и сотрясаясь от рвотных спазмов, святой отец в спешке покинул припарковавшийся «мерседес» и заметался вдоль домов, ища уединенное место.
Пальцев хотел помочь, но решил, что свидетели в таком деле ни к чему. Минут через пятнадцать отец Савватий вернулся, несколько побледневший, но с явным облегчением. Пахло от него плохо.
Из-за этого инцидента едва не опоздали к одиннадцати, но все же вовремя, с растущим удивлением поднялись на десятый этаж и позвонили в дверь под нужным номером. Ничто не указывало на наличие за дверью фирмы, и даже сама она, в отличие от других, солидно располагавшихся по сторонам широкого сумрачного коридора, была обита ветхим коричневым дерматином, из дыр которого местами нагло торчала серая, сталинских времен, вата. «Не успели обустроиться», — решил Пальцев, озадаченный тактикой иностранцев.
Звонок раздался внутри квартиры металлическим пружинным дребезжанием, и тут же дверь отворили. Появился маленький, но необыкновенно широкоплечий господин с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую внешность. И при этом еще огненно-рыжий. Черным двубортным костюмом, лаковыми штиблетами и грозным выражением кирпичной, мятой, какой-то бандитской физиономии он явно изображал итальянского мафиози из комедии пятидесятых годов. «Цирк, да и только», — подумал Пальцев. Впрочем, клоун с очевидностью был в переговорах особой посторонней, потому что, проводив гостей темными коридорами к дверям комнаты, молча удалился.
Переглянувшись, прибывшие пожали плечами — и было понятно отчего: похоже, квартира эта стояла опечатанной с довоенных времен. Как увез черный «воронок» хозяев, оставивших в спешке калоши под вешалкой, а на вешалке цигейковую ушанку со свисающими ушами, так все и осталось: высокое трюмо, тронутое изнутри зеленью, обои с сине-серыми полосами, гвоздик с отрывным календарем. А на нем кошачье лицо председателя президиума Верховного Совета товарища Молотова. И число — 30 апреля 1937 года.
Нырнув в проем пыльных портьер мшисто-зеленого, до желтизны на складках выгоревшего бархата, гости бок о бок вошли в широко распахнутую дверь со стеклянными вставками. Несмотря на солнечное утро, в комнате царил полумрак. И все же сразу заметно было, что, как и в прихожей, здесь сохранился застоявшийся дух полувековой давности. Пыль, ветхость, паутина, печаль забытых, потерявших хозяев вещей неприятно поразили гостей.
— Прошу, прошу! — вынырнул откуда-то из темноты вертлявый Шарль, распахивая объятия и ударяя в нос острым, весьма своеобразным парфюмом. — Позвольте представить. Мой большой друг и, так сказать, патрон... — Шарль произнес какую-то фамилию, причем, вполне внятно, но в памяти Пальцева и отца Савватия она не удержалась.
— Называйте меня Деймосом Мефистовичем. Так, наверно, будет привычней, — на хорошем русском, с протяжной дореволюционной картавостью предложил господин, поднимаясь с кресла, в котором был совершенно незаметен. Роста он был высокого, смугл и поджар по-южному с оттенком сдержанной лихости, свойственной бедуинским наездникам. Возраст и общественную принадлежность сухощавого господина определить было трудно — в смоляных волосах, лежащих гладко и плотно, не проглядывала седина, чисто выбритое лицо с узким, резко вылепленным костяком, плотно обтянутым оливковой кожей, могло принадлежать тридцатилетнему и шестидесятилетнему с равной вероятностью. Крупный с горбинкой нос и глухой черный костюм Деймоса Мефистовича открывали простор воображению. «Не азиат и не славянин» — вот что говорил этот нос, а костюм и того меньше — так одеться мог и пастор, и гангстер, и оперный певец, и библиотекарь в любой части света. При одном условии — наличие средств на первоклассного эксклюзивного портного.
Словно давая возможность рассмотреть себя, брюнет сделал пару упругих шагов и широким гибким жестом предложил гостям занять места за столом. Тяжелый, овальный, на пузатых ногах, он был покрыт кружевной скатертью — пожелтевшей, с кругами незапамятных пятен и местами поползшей от ветхости.
— Вы, вероятно, православный грек? — поинтересовался в качестве светской преамбулы отец Савватий, заметивший, что жесткие волосы Мефистовича стянуты сзади в хвост, и предположивший его латиноамериканское происхождение. Батюшку особо интриговал фасон костюма носатого брюнета — то ли старомодно-кладбищенский, то ли остросовременный вечерний. Во всяком случае, отец Савватий, тщательно изучавший в своем святом уединении каталоги последних показов моды и коллекции лучших кутюрье, затруднился определить и, наконец, решил, что все дело в черной ткани — необычно плотной и тяжелой, великолепно подходящей для рясы.
— Грек? Можно сказать и так, — улыбнулся узкими губами Деймос и посмотрел на висевшую над столом тяжелую люстру с пятью круглыми матовыми рожками. В рожках затеплились лампы, словно начал работать электродвижок. Плафоны налились молочным пульсирующим светом, изрядно замутненным из-за накопившихся в них дохлых мух.
Альберт Владленович, присмотревшийся к иностранцу, засомневался, грек ли, в самом деле, этот Мефистович. «Скорее — латинос из печально знаменитой Колумбии, где процветает самый мощный синдикат наркомафии — Меделинский картель, — решил он. — А похож на Штирлица в исполнении Тихонова. Не совсем, конечно, но что-то есть».
«Наверняка грек. Из эмигрантов. Персона невысокого полета. Дешевые трюки с люстрой. Куда ему до наших парней. Дым пожиже, труба пониже», — постановил Федул, отбросив версию принадлежности боннаровского шефа к отечественной преступной элите. Грек или чеченец. А кто еще? Смугл, худ, носат. Тонкая полоска усов над длинным ртом, левый угол которого вздернут то ли хронической насмешкой, то ли нервным тиком. А глаза... Вовсе не хотелось смотреть в эти глаза. Создавалось противное ощущение, словно ты на рентгене, беспомощен, гол, испуган и начинен неведомыми еще опухолями, о которых, кряхтя и застенчиво потирая руки, тебе сообщит сейчас гнуснейший доктор с таким вот кривым ртом. Возникал чисто физический озноб, охватывающий теплолюбивого человека на краю проруби. Стоит он раздетый у самой полыньи на скользком льду и всей кожей ощущает, как некто за спиной уже согнул колено, чтобы наподдать сильнее. И полетит бедолага в темную муть, и сомкнутся над головой его звенящие льдом воды...
— Здесь не топлено с тридцать седьмого... — заметил оторопь гостей грек. — Владельцу квартиры, между прочим, комиссару армии в гражданскую войну, а после — заместителю Наркомфина, пришлось уехать внезапно. Забавный был человек, а супруга — красавица... Хотите семейный альбомчик полистать? Преудивительнейшие лица!
Гости не проявили интереса к чужим фотографиям. Смущенно покряхтев, Пальцев решил перейти к делу.
— Очевидно, я должен представиться?
— О, совершенно незачем! — взмахнул перед собой узкой ладонью Деймос. Жестикуляция у него была выразительная, похоже, итальянская, и позволяла полюбоваться сверканием крупного александритового перстня. — Наслышан, знаком с досье. И об отце Савватий имел радость узнать отдельные биографические факты... — Он лицемерно замялся. — Скажу прямо: мне кое-что известно о ваших делах.
Альберт Владленович улыбнулся, подготовив фразу для нейтрализации шантажиста, но тот опередил его:
— Ни в коем случае не намерен использовать доступную мне информацию для передачи в руки общественности или правоохранительных органов. Я ведь и сам, да простит меня Федул Степанович, добродетелями похвастаться не могу. Хронический грешник.
— И я, и я! — обрадовался Шарль. — Прямо-таки клейма негде ставить. О чем плохом ни спроси — все у меня есть! Словом, ваш обыкновенный современник. Что ж мы так сидим? Может, винца? Как насчет грузинского, эпохи первых пятилеток?
— Пожалуй, — сдался отец Савватий. — Как сказал святой Августин: «Даруй мне чистоту сердца и непорочность воздержания. Но не спеши, о Господи».
— Мудрейшие слова! Сколько ошибок совершается в спешке и по неведению. Я бы издал специальный закон, запрещающий действовать, не подумав хорошенько и не оценив здраво свои силы, — подхватил тезис гостя суетливый Шарль. — А уж с чистотой сердца и воздержанием и вовсе торопиться не следует. Сомнительные, скажу вам, удовольствия. Весьма к тому же подозрительные в смысле подлинности. Причем, — он назидательно поднял тощий кривой палец, — родись ты добродетельным и скончайся в той же кондиции, никто и не заметит. Еще юродивым ославят. Совсем иное дело грешник. Отец Савватий не даст соврать, чем больше от добродетели отступаешь, тем покаяние дороже. Да если и не покаялся, допустим, не успел после самого факта согрешения, всегда остается надежда и вера, что сие может случиться позже! Следовательно, есть ожидание и долгожитие.
Отец Савватий опустил глаза и, по своему обыкновению, мудро промолчал. Он еще не понял, куда клонят хозяева, но пришел к выводу, что устроенный иностранцами балаган выглядит несерьезно. Внезапно икнув, он деликатно прикрыл ароматной ладонью шелковистые усы.
Между тем на столе при помощи шустрого, но какого-то непредставительного рыжего парня появились бокалы и старая бутылка с выцветшей наклейкой и странным названием «Хванчмараули».
— Из местного гастронома. Разлив 1931 года. Хорошее вино, грузинское. Незаменимо к жареному мясу. Но и для рыбки недурственно. — Деймос Мефистович посмотрел на отца Савватия, как раз содрогнувшегося от воспоминаний о вчерашнем бутерброде. — Не следовало вам этого есть, уважаемый. Осетринка-то была с душком. В здешних краях, как я заметил, свято блюдут традиции. Хоть кол на голове теши, а предпочитают категорию «второй свежести». Эк вас прихватило... — сокрушительно покачав головой, грек пододвинул отцу Савватию наполненный бокал. — Примите в качестве антисептика. Проверенное на многих, безвременно от нас ушедших, средство.
Савватий, смущенный подкатившим в результате вышесказанных слов спазмом, молча запротестовал, но иностранец ухитрился вложить в его руку бокал и проследил за выполнением совета. После чего принял официальный вид, прислушиваясь — колокольный звон разлился в морозном воздухе, оповещая полдень.
— Приступим же к делу, господа, — объявил Деймос Мефистович. — Но прежде чем начать переговоры, прошу взглянуть вон туда. — Вслед за греком и Шарлем гости поднялись и столпились у окна.
Отодвинув шторы, испустившие тучу едкой пыли, приезжий представил открывшуюся панораму полуденной Москвы. Казалось, солнце стояло прямо за золотым куполом Храма Христа, и тот как бы представлял его полномочия на земле — сиял в великую мощь, разливая тепло и вдохновенную благодать.
— Ровно шестьдесят шесть лет назад, день в день, час в час, случилось нечто чрезвычайно знаменательное, — тихо, без всякой картавости и с левитановской убедительностью оповестил грек.
— Как же, припоминаю! Пятое декабря праздновали в СССР как день сталинской Конституции, — сориентировался Пальцев. — «Красный день календаря».
— Красный цвет плохо закрашивает черное. Хотя семьдесят лет с этой целью активно использовался. — Мефистович повернулся спиной к окну, уставив на гостей свои непереносимо пронзительные глаза. — В субботу 5 декабря 1931 года ровно в полдень здесь прозвучал первый взрыв. Через полчаса Храм был полностью уничтожен.
— Ужасающее кощунство. Осквернение народной памяти... — значительно, но без пафоса отреагировал отец Савватий и обратил к чернявому скорбящий взор: — Полагаю, вы человек верующий?
— Вне всяких сомнений! — горячо заверил тот. — Глубоко, глубоко верующий!
— Не верующий сюда бы и не приехал, — пожал плечами Шарль. — Как, позвольте, тут можно обходиться без веры? Я вот тоже, не судите по манерам, причастен к таинствам. Но не до фанатизма. Избави, Боже, от всякого фанатизма! Чтобы вам была ясна моя позиция по отношению к сему щепетильному вопросу, сформулирую следующим образом: отношу себя к здравоверующим. Иными словами: не позволяю религиозным догмам восторжествовать над разумом, а приспосабливаю их к собственным нуждам.
— Чрезвычайно распространенная в нынешней ситуации позиция. — Пальцев на всякий случай вздохнул. — Вы уже целый месяц, дорогой Шарль, живете в Москве, успели изучить местный колорит и проникнуться, так сказать, духом времени.
— Проникся по самые... по самые уши. Но, как здравоверующий, я не могу не согласиться с шефом, что разрушение объектов исторического и религиозного значения — вопиющее святотатство! — вспыхнул румянцем негодования де Боннар.
— Так выпьем за святотатство, — пригласил гостей к столу Мефистович. — Святотатство, данное во искупление. Возродив святыню, как теперь у вас говорят — «сердце России», всем миром, граждане укрепили свое национальное самосознание. — Он поднял бокал. — Святотатство и покаяние так же неотделимы друг от друга, как добро и зло, свет и тень, жизнь и смерть.
— Поднимаю чашу сию за покаяние, — на всякий случай уточнил отец Савватий напевным церковным говорком. Он уже убедился в правоте Мефистовича — вино подействовало целительно и даже освежило мысли.
— Теперь вы поняли, зачем приглашены сюда? — вскинул косую бровь Мефистович.
— Скорее нет, чем да, — уклонился от ответа Пальцев. Он все еще предполагал самые разные повороты дела.
— Разумеется, вы ждете обстоятельных разъяснений. Но я не вправе назвать организации, которые представляю. Могу заверить вас, они достаточно могущественны. — Мефистович сделал многозначительную паузу, во время которой в сознании гостей шел процесс молниеносного вычисления стоящих за иностранцем сил.
Но определенный ответ получен не был. В голову святого отца лезла несусветная чушь про силы тьмы из Священного Писания. Пальцев же успел мысленно пролистать иллюстрации Доре к Дантову «Аду», припомнившемуся совсем некстати. Словно догадавшись о происходящих мыслительных процессах, грек снисходительно скривил рот и продолжил:
— Так вот, мы искали достойного партнера в России. Путем скрупулезных наблюдений удалось определить, что ставить надо на вас: дело, которое вы затеваете, нуждается в серьезной поддержке. Финансовой, технической, возможно, чисто дружеской.
— Полагаю, вы уточните, о чем идет речь, — вкрадчиво, с неопределенной улыбкой предложил Пальцев.
— Охотно. Позвольте мне, шеф? — перехватил инициативу Шарль. И тут же обстоятельно, словно читал по писаному, оповестил основные пункты стенограммы собрания «прогрессистов» в особняке Пальцева.
Гостей охватило оцепенение: иностранцы узнали про генератор и планы заговорщиков! Хорошо они были осведомлены и о том, кто есть кто.
— Мы можем договориться о взаимопомощи, — изобразив лицом дружеское благорасположение, вкрадчиво предложил Шарль и наполнил бокалы.
Подкрепившись «Хванчмараули», Альберт Владленович закашлялся. Кашлял долго, мучительно, живо прикидывая, во сколько обойдется предложенная помощь. Исходил он из наиболее вероятной гипотезы о причастности Деймоса Мефистовича к руководству меделинского картеля. Если так, то силы, представленные греком, потребуют контроля за экономикой России или же захотят скорректировать программу генератора в свою пользу. В результате граждане страны почувствуют неодолимую тягу к наркотикам и рынок сбыта у меделинцев увеличится на миллионы человек. Это как они предполагают. Альберт ухмыльнулся про себя — разнюхали иностранцы много, но засекли лишь верхушку айсберга. Дело могло принять интересный поворот.
— Перспективы у нас заманчивые, — неопределенно прореагировал Пальцев.
— Планы весьма и весьма интересные, но требуют серьезных затрат. Часть расходов берем на себя, постараемся добыть интересующие ваших конструкторов детали. В качестве компенсации усилий мы хотим от вас лишь одного — ввести кое-какие коррективы в программу всенародного поумнения. Маленький пункт, совершеннейший пустяк. — Деймос изобразил узкогубым ртом обаятельную улыбку. — Граждане поголовно станут пользоваться изделиями нашей фирмы. Ну, что-то вроде тотальной рекламы.
— Ни за что! — поднялся из-за стола переговоров Пальцев, чувствуя себя героем, кидающимся на вражескую амбразуру. — Ваша так называемая «продукция» не попадет в Россию с моей помощью!
— Жвачка, господин Пальцев, — уточнил глумливый Шарль. — Речь идет о жевательной резинке высокого качества! Вы что-то имеете против ментоловой антикариесной жвачки? Не сомневайтесь, у нас работают медики высочайшего класса.
Поднявшийся вслед за Пальцевым Савватий молчал, но с большим внутренним достоинством.
— Не сомневаюсь, — отрезал Альберт Владленович. — Наркотик в жевательной резинке — весьма простое изобретение. Скорее я позволю отрубить себе руку...
— Лучше голову, друг мой, — улыбнулся Шарль. — Она у вас работает неважно. — Может быть, вы плохо разобрались в наших предложениях?
— Не скрою, эти бумаги нас озадачили. — Альберт Владленович выложил на стол из бронированного кейса зеленую папку со шнурками.
Мефистович, приподняв левую бровь, посмотрел на нее в крайнем удивлении.
— Шид! — воскликнул Шарль, звучно шлепнув ладонью по лбу. — Кошмарное недоразумение! Я перепутал папки! Сей труд меня просили перепоручить издателям... — Он вскочил, спрятал папку в буфет и положил на стол другую — тоже зеленую, но кожаную с блестящими металлическими кольцами. И, сделав страдальческое лицо, обратился к шефу: — Вследствие допущенной мною оплошности эти господа совершенно не в курсе! Досаднейшая путаница. — Затем распахнул перед гостями руки: — Прошу меня простить, друзья, — плачевное недоразумение. Присаживайтесь, присаживайтесь к столу. Деймос Мефистович был, конечно, убежден, что вы уже вошли в суть дела и обдумали условия. Простите мою оплошность! Не сомневаюсь, мы найдем общий язык.
Удрученные, но несломленные россияне выполнили просьбу, усевшись за овальный стол. Грек погрозил им пальцем, словно нашалившим детям, и опять посмотрел с издевательской подоплекой.
— Тогда без обиняков перехожу к главному. — Из кожаной папки, лежавшей перед Деймосом Мефистовичем, легко вылетели прямо в руки гостям листы с разноцветными запутанными линиями. — Это схема подземной Москвы, всех имеющихся под городом ходов и магистралей многовековой давности. Грубо говоря, они подразделяются на сооружения военные, церковные и бытовые, государственные и частные. Исследование подземной Москвы было начато в 1912 году, но по сей день главные тайны еще скрываются во мраке. А мрак — наша епархия. Перед вами, господа, единственная полная и верная схема всех подземных сооружений, среди которых помечены сокровищницы, узницы, пыточные камеры, фискальные трубы для подслушивания на поверхности, убежища, стратегические ходы, пещеры оккультного мистического назначения и вовсе непонятной природы объекты, имеющие, возможно, отношение к иным цивилизациям. Сузим рамки нашего интереса. — Шарль передал другие листки. Мефистович продолжил: — Взгляните сюда. Здание Государственной библиотеки имени Ленина построено на месте Опричного дворца Ивана Грозного. После того как дворец сгорел вместе с облицованным деревом подземным ходом, боярин Стрешнев выстроил на его фундаменте дом. Подвалы и ходы были засыпаны. А потом уж тут появилась библиотека.
Теперь рассмотрим интересующий нас объект. В 1933 году в подземелье уничтоженного Храма Христа Спасителя обнаружились лабиринты, принадлежавшие стоявшему здесь ранее, а именно в XVI веке, Алексеевскому монастырю. Так вот, доподлинно известно, что лабиринты и ходы дворца Ивана Грозного соединены секретным ходом и что там, в куполообразной ротонде, выложенной белым камнем, находится сокровищница русских царей. — В интонациях грека давно пропала деланная картавость. Изъяснялся он живо и бегло, как тренированный гид.
«Никакой он не грек. Жидомасон. Точно масон. Вот откуда нахрап, ткань на костюмчике и бесовство во взгляде, — окончательно определился Савватий. — Хотя и смахивает на Антонио Бандераса».
«Основательный мужичок. От корня старой русской эмиграции. Скорее всего — американец. Вдумчивые опытные глаза. Как у Холмса — Ливанова», — решил Пальцев.
— Ныне в Москве финансирование работ по изучению подземных памятников старины, как вы знаете, скромное, — продолжал докладчик с неким ехидным состраданием. — Энтузиасты не скоро доберутся до сокровищницы без помощи наисовременнейшей техники. У нас такая техника есть, а ваш Фонд охраны памятников старины, созданный «Музой», заключит контракт с известной иностранной фирмой на работы в подземельях. Иными словами — объединим усилия, друзья: техника наша, прикрытие ваше. Увы, совместные исследования не дадут значительных результатов. Улавливаете смысл, господа?
«Нет, взгляд бегающий, скользкий. И никакой не эмигрант. Аферист новой волны отечественного разлива», — подумал Альберт Владленович и заговорил тоном, могущим означать и негодование и заинтересованность:
— Объясните точнее, что мы выигрываем в результате такого нерезультативного сотрудничества?
Деймос Мефистович схватился за голову, сраженный непонятливостью собеседников, и пробормотал что-то ругательное испанское с легко улавливаемым словом: «мерд». «Меделинец!» — догадался Савватий и промолчал.
— Что мы таким образом выигрываем?! — переспросил с явным удивлением Шарль. — Разъясняю для тугодумов: прежде всего, секретность — никто, кроме нас с вами и нескольких рабочих-исполнителей, не будет знать о найденных сокровищах. Реализацию клада, абсолютно бесшумную, не всплывающую на глаза мировой общественности, мы берем на себя. Прибыль делим по-братски, естественно, в соответствии с аккуратно составленной предварительной договоренностью. Вы вкладываете деньги в осуществление собственных планов, и оставляется крошечное место для рекламы жвачки... — Де Боннар пожал плечами. — Вот, собственно, и весь базар.
Пальцев и отец Савватий переглянулись.
— Мы должны подумать и обсудить предложение с остальными членами союза, — сказал Пальцев. — Полагаю, не все, а именно люди, представляющие госаппарат и СМИ, пойдут на подобные уступки. — Пальцев удрученно взглянул на Шарля. — Не все способны распродавать святыни, и не каждый захочет примириться с участием в нашем деле рекламы неизвестной жвачки.
— Понял! — обрадовался Шарль. — Требуется подтверждение наших полномочий! Что ж, самых трудных компаньонов, не умеющих мыслить перспективно, возьмем на себя. Убеждать мы умеем.
— По предварительным подсчетам, сокровищница оценивается в пару триллионов долларов. Возможно, это заниженная цифра. — Грек конфузливо пожал плечами. — Придется состряпать кучу документов о совместных исследованиях. Мы сообщим вам, когда все будет готово. Не забудьте, друзья, о строгой конфиденциальности и запомните наш телефон.
Он поднялся, тепло простился с поспешившими к выходу гостями. Когда за отцом Савватием и Пальцевым хлопнула входная дверь, носатый брюнет опустился в появившееся здесь, явно не вяжущееся со всей обстановкой готическое кресло, огляделся и провозгласил:
— Ну что ж, обсудим наши планы.
Тут же из клубившегося в углах мрака выросли трое, всем своим видом показывая заинтересованную готовность к обсуждению и терпимость к переносимым мукам. Послушные воины, преданные слуги, готовые сносить неудобства странных апартаментов и унизительную заурядность одежды.
Шустрый толстяк, облаченный в темно-серую неопрятную пару, при галстуке устрашающе авангардной расцветки, пристроился на краешке громоздкого, какого-то голого и жесткого кресла. Рыжий коротышка в двубортном костюме гангстера из старой американской комедии встал у двери, обвешанной пыльными бархатными, с помпонами по краю портьерами. Чрезмерно нарядный Шарль прошелся по комнате, распахивая дверцы и ящики тяжелых, скромно избежавших какой-либо отделки шкафов и тумбочек. За дверцами было пусто.
— Что ж они так пренебрежительны к человеческому заду? Коту хорошо, у него своя подушка и хвост. А человек? Ему что, прямо так и жить в этом пудовом монументализме? — огорчился полненький юноша с пытливым взглядом вундеркинда.
— Мебель в стиле Дома была сделана по эскизам Главного Архитектора, — объяснил Шарль. — Мавзолейная тяжеловесность, братская могила. Весьма соответствовала содержанию. Мы старались разрядить погребальную атмосферу жилья. Оживили интерьер дореволюционным хламом из обстановки Жостовых. — Он покосился на гигантский буфет и пыльную люстру. — Но... мы... я... Хм... Вся наша группа предполагала устроиться в более уютном местечке. А тут, ко всему прочему, такая морока с жильцами вышла... Они здорово сопротивлялись. Но, увы, — уже далече.
— М-да... — Патлатый «гангстер» посмотрел на тяжелую, вроде из литой бронзы люстру под потолком. — Похоже на чугун. Хорошая вещь, висит как гиря. А была — ну просто страшно смотреть — хрустальная гора! Потрудились неплохо. Ух! Ух! — Он изобразил нечто, похожее на рубку леса.
Полненький вундеркинд неопределенно передернул плечами:
— Обычное дело — очистка территории.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |