Столичные литературные снобы приходят в ужас, когда неожиданно всплывает что-нибудь из раннего владикавказского творчества М.А. Булгакова. По этому поводу отметилась даже тактичная и эрудированная, третья супруга писателя Елена Сергеевна Шиловская-Булгакова.
«Когда Елена Сергеевна Булгакова узнала, что откуда-то из небытия вынырнула чудом уцелевшая рукопись сочиненной во Владикавказе пьесы «Сыновья муллы», она в ужасе всплеснула руками в сторону театроведа К. Рудницкого: — Ну, вот! Напророчил! «Рукописи не горят»! Господи, что же делать? ...Миша всегда говорил, это счастье, что его кавказские пьески бесследно пропали. Халтура, сделанная второпях, впроголодь, куска хлеба ради! А теперь вы, театроведы (она с отвращением взглянула на меня), приметесь изучать, сопоставлять, публиковать, черт вас знает, что вам еще придет в голову. Я запрещаю, слышите, запрещаю!» [Рудницкий К. Театр. — 1987. — № 6. — С. 132]
Безусловно, Елена Сергеевна имела право так говорить, ибо героически с помощью Александра Фадеева, вывезла во время войны архив своего мужа в эвакуацию, не потеряв ни одной бумажки. Правда, вскоре, прочитав рукопись, отнеслась к этой пьесе не так категорично: «Она не хуже многих пьес, которые сейчас идут на сценах. Но для Булгакова она слаба». И тут же отметила важную деталь: «И вот, начав с таких небольших пьес, водевилей и газетных фельетонов, он, очевидно, почувствовал в себе писателя...» [4: 384].
Зато категоричными остаются другие. В.Я. Лакшин во вступительной статье к первому советскому собранию сочинений писателя заявил: «А между тем к пьесам, написанным им наспех для провинциальной труппы, сам автор, едва их сочинив и поставив, получал стойкое отвращение» [6, т. 1: 15—16].
А так ли это на самом деле? Давайте все же разберемся. Известно, что писательская судьба у всех протекает по-разному. У одних уже первое произведение — шедевр, другие выходят в гении в середине творческого пути, третьи — достойны лишь нескольких слов в «Литературном энциклопедическом словаре». Зададимся вопросом: а можно ли создать добротную литературу, не имея опыта и за такое короткое время? Ведь, не считая службы в Деникинской армии (сентябрь 1919 — март 1920), тяжелую болезнь, начинающий писатель с апреля 1920 г. по май 1921 г. работал, как шахтер в угольном забое, выдавая «на гора» десятки газетных статей, фельетонов, заметок (и некоторые до сих пор не известны), написал четыре пьесы и одну одноактную юмореску, рассказы, повесть «Записки на манжетах» (первая часть), приступил к большому роману — «единственную за все это время продуманную вещь»... [6, т. 5: 393]. И это за полтора года! Правда, не лишне заметить, что одного желания стать литератором все же не достаточно. Крутиться по полной программе от чтения докладов и проведения литературных вечеров до создания пьес и фельетонов — заставляли обстоятельства: надо было зарабатывать деньги на проживание. Видно, золотая цепь, свадебный подарок отца Татьяны Николаевны, была не безразмерной. Благо молодая советская власть старалась за все платить, ценя творческую работу и понимая ее значение среди простого народа и интеллигенции. Трудился ли бы так интенсивно Булгаков, например, в нашу постсоветскую эпоху, когда во Владикавказе с 90-х гг. отменили в республиканских газетах и журналах гонорары и не изыскивают средств на постановку пьес авторам? Большой вопрос! Да, и сожжение владикавказских пьес — не новость в истории литературы. Писатели действительно жгут свои рукописи и не обязательно написанные «наспех» и в молодости. Навряд ли второй том «Мертвых душ» Н.В. Гоголя стал бы лишним для русской литературы. И ранние кавказские повести Л.Н. Толстого никто не собирается сравнивать с «Анной Карениной» и «Войной и миром»! Не спорим, что уважать мнение автора необходимо, но вслед за булгаковедами считать их «мусором» — все же думаем, нет оснований. Во-первых, никто не читал их текстов, во-вторых, даже учитывая службу автора в подотделе искусств, любой режиссер профессионального театра навряд ли согласился ставить на сцене «слабоватые» пьесы, в-третьих, и это наиболее важно: зрители во время спектакля «орали» и «хлопали» от восторга. Притом не надо забывать и то, что Владикавказ еще с XIX века считался в России театральным городом и в 1920—21 гг. заполняли зрительный зал не одни малограмотные красноармейцы, которых командиры пытались приобщить к высокому искусству! И еще одно самое важное обстоятельство, которое почему-то стараются не замечать маститые исследователи. А ведь оно давно и хорошо известно. Это отношение к своим ранним пьесам самого М.А. Булгакова.
Итак, в четверг, 3 июня 1920 года подотдел искусств отдела народного образования представил в нервом Владикавказском советском театре «Три миниатюры», посвященные революционным дням. 1. Пламя. Драма в 1 д. соч. Ю. Слезкина; 2. Самооборона. Юмореска в 1 д. соч. М. Булгакова. 3. Красноармейцы. Инсценировка стихов Демьяна Бедного. Лубок Ю. Слезкина». Прима-актеры театра: Августов, он же режиссер, Ларина, Сагайдачный и другие играли «обывателя», его сына Петьку, гимназиста 3-го класса, студента-квартиранта Иванова, председателя комитета домов Командорова, «Пьяного» и «Господина» [5: 143—144]. К сожалению, сцену происшедшую «в наши дни в губернском городе» восстановить с помощью списка действующих лиц и исполнителей не представляется возможным. Разве что-то напоминало «квартирный» вопрос, с которого начиналась впоследствии знаменитая комедия «Зойкина квартира». Очевидно владикавказская юмореска была сочинена безобидной, или ее таковой посчитали, но жесткий театральный критик Булгакова Вокс, не нашел в ней фактов, позволяющих ему разругать ее в газете. Хотя спустя две недели все же отметился заметкой, подписанной псевдонимом «К. Юст». В рубрике «Письма в редакцию» он сообщил: «В местной артистической среде досужими людьми распространена сплетня о том, что я литератора Булгакова обвинил в литературном плагиате. Настоящим считаю долгом моим заявить, что подобного мною сказано не было. Смысл моих слов был только такой: пьесу «Самооборона» Тройцкого я видел летом 1919 года в Киеве. Литератор Булгаков был в это время в Киеве. Я допускаю мысль, что если Булгаков видел эту пьесу, то она могла дать ему канву для написания своей пьесы под тем же названием. «Самооборона» Тройцкого и «Самооборона» Булгакова имеют общую мысль. В этом все их сходство» [5: 149].
Вот так! «Сходства» нет, но «сходство» присутствует в мыслях. Значит, имейте в виду мы, киевляне, люди в театральном искусстве подкованные и в дальнейшем внимательно будем следить за вашими произведениями на сцене! Соответствуют ли они идеям пролетарского искусства и не имеют ли общее сходство.
Булгаков не внял советам Вокса-Юста. Уже осенью в октябре во Владикавказе все тумбы были обклеены афишами, сообщающими об открытии зимнего драматического сезона в 1-м советском Театре. «Открытие спектаклей 16 октября 1920 г.» «16-го Суббота Гоголь Ревизор. Постановка Аксенова; 17-го Воскресенье «СВОБОДА». Постановка Поль; 20-го Среда Сарду «МАДАМ-СЕН-ЖЕН» Постановка Аксенова. 21-го Четверг Булгаков БРАТЬЯ ТУРБИНЫ (пробил час) Постановка Августова. Начало спектаклей в 7 часов вечера. Касса открыта... После 2-го звонка вход в зрительный зал прекращает» [1: 108]. Афиша, обнаруженная Д.А. Гиреевым в местном архиве, а возможно и в театральных бумагах будущего академического театра им. Евгения Вахтангова, говорит о многом. Еще весной, едва выздоровев человек, мечтавший лишь опубликоваться в провинциальных газетах, уже осенью заявляет о себе на афишах рядом с комедией «Ревизор» Н.В. Гоголя! В архиве Ю. Слезкина также сохранилась программа драмы в 4 действиях. Слезкин уже не работавший заведующим подотделом искусств сохранил ее возможно из-за жены талантливой актрисы Жданович. В то время на афишах было не принято писать имена актеров — все они представлялись «товарищами». Так вот главную роль Алексея Васильевича Турбина играл «т. Поль» [5: 160]. Если не сопоставлять действия «Братьев Турбиных» (во время революции 1905 года) со знаменитым спектаклем МХАТа «Дни Турбиных» (время уже революции 1917 года), то все же как верно подметил Д. Гиреев «...отсюда тянутся идейно-тематические нити к драме «Дни Турбиных». Здесь также старый семейно-бытовой уклад рушится под ударами истории» [1: 109]. И программа спектакля не может об этом не напомнить.
Вот тут-то Вокс почувствовал свой час и разразился статьей в «Коммунисте» — «Братья Турбины» — М. Булгакова», открыв плеяду последующих театральных критиков, добившихся первого снятия пьесы «Дни Турбиных» во МХАТе. «Мы не знаем, какие мотивы и что заставило поставить на сцене пьесу М. Булгакова. Но мы прекрасно знаем, что никакие оправдания, никакая талантливая защита, никакие звонкие фразы о чистом искусстве не смогли бы нам доказать ценности для пролетарского искусства, художественной значительности слабого драматического произведения — «Братья Турбины».
Мимо такой поверхностной обрисовки бытовых эпизодов из революционной весны 1905 года, мимо такой шаблонной мишуры фраз и психологически пустых, словно манекены, действующих лиц, из среды мелкобуржуазной, мимо таких уродливых «революционеров», мы прошли бы молча. Слишком неинтересны эти слабые потуги «домашней» драматургии.
Нас остановило другое. Автор устами резонера, в первом акте, в сценах у Алексея Турбина, с усмешкой говорит о «черни», о «чумазых» о том, что искусство не попятно для толпы, о «разъяренных Митьках и Ваньках». Мы решительно и резко отмечаем, что таких фраз никогда ни за какими хитрыми масками не должно быть.
И мы заявляем больше, что если встретим такую подлую усмешку к «чумазым» к «черни» в самых гениальных страницах мирового творчества, мы их с яростью вырвем и искромсаем на клочья.
И потому, что эти «разъяренные Митьки и Ваньки» совершают величайшее дело в истории человечества.
И потому, что к ним тянется с такой любовной надеждой все трудовое, задавленное банкирами, человечество.
Как тянется к недавно посланной сторожевки на Памир, на крышу мира из этих «разъяренных» русых, голубоглазых и ядреных Митек и Ванек — вся триста миллионная Индия. Тянется с воплями проклятия и гнева на «джентельмена в кэпи» и с радостными призывами, когда же эти северные «пришельцы» принесут вместе с песнями освобождения к ним — в джунгли кумачовые зори. И тогда...» [5: 161—162].
В общем, да здравствует знамя мировой революции, тем более Памир и Гималаи почти «рядом». И выгоним колонизаторов англичан, как князей и графьев из России. Но причем здесь была пьеса Булгакова, если Вокса она и вдохновляла на освобождение угнетенной Индии!
На самом деле как часто и происходит: мнение газеты не совпадало с мнением зрителей. И Булгаков сообщил об этом двоюродному брату Константину: «Турбины» четыре раза за месяц шли с треском успеха...».
Владикавказские театральные успехи совершили почти невозможное: придали Булгакову твердую веру в свои силы и одновременно желание поскорей выбраться из провинции, хотя бы в Баку, Тифлис, или попытаться решиться уехать далеко... или все-таки в театральную Москву...
Но это произойдет в мае 1921 года. А пока надо было думать о сцене Владикавказского 1-го советского театра. И к пятидесятилетию Парижской коммуны театр приступил к постановке его новой пьесы «Парижские коммунары». Теперь уж бессменный рецензент Вокс вынужден был наряду с критическими замечаниями написать и о положительном... Тема обязывала изменить тон. «...Но кое-что в пьесе особенно первые сценки последнего акта — удачны, театральны и художественны»... В постановке видна немалая работа...» И не прошел мимо игры артисток Лариной и Никольской... Мало того спустя неделю 31 марта в газете «Коммунист» появилось приятное сообщение. «В дни Парижской Коммуны у нас во Владикавказе шла в первый раз пьеса «Парижские коммунары» М. Булгакова, заказанная Подотделом искусств Терской области и приобретенная им для 1-го Советского театра. В настоящее время получено известие, что эта пьеса рассмотрена Масткомдрамой (мастерская коммунистической драмы) театрального отдела Главполитпросвета в Москве и ею же намечена к постановке в центре» [5: 164—165].
Можно предположить, что Булгаков относился к этой пьесе тоже по-особенному: не равнодушно. Иначе не появились бы приписка в письме к сестре Н.А. Булгаковой-Земской (апрель 1921 г. и это за месяц до окончательного расставания с Владикавказом и местным театром). «Вот досада с «Парижскими». Первый акт можно грандиозно поставить на большой сцене. Пойду завтра смотреть во 2-м акте моего мальчика Анатоля Шоннара. Изумительно его играет здесь молодая актриса Ларина. Мой Анатоль — мой отдых в моих нерадостных днях» [6, т. 5: 395].
Владикавказский драматург из Киева до последнего верил в успех своей пьесы в Москве, если в канун своего отъезда в «Тифлис-Батум» срочно просил сестру Надю отнести в Масткомдраму несколько редакционных поправок и притом по его убеждению — принципиальных. «Если «Парижских» примут без переделок, пусть ставят. Обрабатывать в «Маске» пьесы не разрешаю, поэтому возьми ее обратно, если не пойдет...» [6, т. 5: 398].
А как объяснить следующий фрагмент из письма к той же Н.А. Земской: «Последнее время пишу меньше — переутомлен. Ради Бога, в Тео (Неглинная, 9) узнай, где «Парижские». Не давай ее никуда, как я уже писал, пока не пришлю поправок. Неужели пьеса пропала? Для меня это прямо беда...» [6, т. 5: 396].
И зачем тогда в письме сестре Вере Булгаковой в Киев появляется признание: «...Я жалею, что не могу послать вам мои пьесы. Во-первых громоздко, во-вторых, они не напечатаны, а идут в машинных (рукописях) списках, а в третьих — они чушь»? И далее пояснение: «Дело в том, что творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное. Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю 3-х актную комедию-буфф салонного типа «Вероломный папаша» («Глиняные женихи»). И как раз она не идет, да и не пойдет, несмотря на то, что комиссия, слушавшая ее, хохотала в продолжение всех трех актов...» [6, т. 5: 397]. Об этой желанной пьесе, от которой не осталось даже наброска, и упоминаний в писаниях Вокса, владикавказский драматург уже упоминал 1 февраля 1921 г. в письме к Константину Булгакову: «...Потом кроме рассказов, которые негде печатать, я написал комедию-буфф «Глиняные женихи». Ее, конечно, не взяли в репертуар, но предлагают мне ставить в один из свободных дней. И опять: дня этого нет, все занято...» [6, т. 5: 392]. Как же тогда при такой плотной конкуренции и обсуждении на комиссии пропустили его «чушь»?
И не стоило в таком случае к тому же Константину Булгакову в письме сделать приписку с юмором: «Как образчик своей славной и замечательной деятельности прилагаю одну из бесчисленных моих афиш. На память на случай, если не встретимся. Жду письма. (Тео! Зайди!) [6, т. 5: 393].
Все свои поставленные на владикавказской сцене пьесы М.А. Булгаков послал на конкурс в Масткомдраму — мастерскую коммунистической драматургии и Центральное управление театрами под девизом «свободному богу искусства». Фамилия его была запечатана в конверт. И, видно, из писем надеялся, что хотя бы что-то в Москве могут оценить. Хотя понимал что «слабовато». «Поставят — прекрасно. Нет? — в печку». Ни сестра, ни двоюродный брат на это не решились и забрав пьесы передали приехавшему уже в Москву писателю... И он их безжалостно уничтожил. Характера Михаилу Афанасьевичу было не занимать. Вскоре он решительно поменяет домашний уют и жену Татьяну Николаевну, делившую с ним все невзгоды тяжелых лет, на представительницу столичной богемы и навсегда постарается забыть их владикавказское житье-бытье. Но видно недооценил, что именно первая супруга, хотя и на склоне лет постарается воскресить мягко и интеллигентно некоторые владикавказские страницы. Вот только досадно, что «артистка Михайлова» (сценический псевдоним Т.Н. Лаппа) проводившая по ее признанию, много времени в театре, не могла вспомнить почти ни одного эпизода, связанного с владикавказскими пьесами мужа.
Может быть эта была своеобразная месть бывшему мужу, который не пригласил ее ни на один из первых мхатовских спектаклей «Дней Турбиных», ставших долгожителями и визитной карточкой первого столичного театра?
Уже 2-го июня 1921 г. покинув навсегда приютивший и обогревший его г. Владикавказ, он сообщил из Тифлисского отеля «Пале-Рояль», располагавшийся на Дворцовой площади, Н.А. Булгаковой-Земской странное признание: «Турбиных» переделываю в большую драму» [6, т. 5: 399]... Поэтому предыдущий, поставленный во Владикавказе вариант опять просил бросить в печку. Что на самом деле стало с этой затеянной переделкой — не ясно? Как известно московские «Дни Турбиных» по просьбе МХАТа были переделаны из романа «Белая Гвардия».
Рождение подобного спектакля стало волнующим событием для театральной Москвы 20-х. И знание истории рождения «Дней Турбиных» для зрителей, возможно, не было таким важным. И все же внимательные читатели и исследователи должны задать себе вопрос, а что имел ввиду Михаил Афанасьевич, когда советовался в письме с сестрой Н.А. Булгаковой-Земской? «Колеблюсь, стоит ли соваться с программой «Турбиных» в Союз (речь идет об одной из литературных организаций: типа РАПП, ЛЕФ и т. д. существовавших до создания в 1934 г. С.П.СССР). С одной стороны — они шли с боем четыре раза, а с другой стороны — слабовато. Это не драма, а эпизод» [6, т. 5: 395].
Да, владикавказские пьесы, по его мнению, «как можно скорей должны отслужить свой срок» как и уважительное отношение властей к его драматургическому опыту. А они. власти, и скорее всего «наверху» в мае 1921 г. решили, как известно, назначить его деканом театрального факультета Горского народного художественного института, тем самым, признав молодого литератора, лучшим драматургом Владикавказа. Но Булгаков отказался делать карьеру на берегах Терека. За время творческого сотрудничества с 1-ым Советским театром г. Владикавказа он понял одну простую, но важную истину: его мечта войти в Большую литературу, стать известным драматургом и писателем — могла исполниться лишь в столице России — Москве.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |