Неоднократно приходилось слышать и читать снисходительные высказывания о работе краеведов. «Ну что вы суетитесь, зачем вам надо знать, ходил ли трамвай к Патриаршим прудам и в какой московской квартире проживал булгаковский Мастер? А для чего вам изучать адреса квартир писателя и уточнять, что во Владикавказе М.А. Булгаков находился вместе со своей первой женой — Татьяной Николаевной Лаппа? Изучайте творчество писателя».
Однажды в Пятигорске услышали от тамошнего краеведа Л.Н. Польского:
— Не пойму, почему вы, владикавказцы, сидели и ни разу не поехали в Туапсе проведать первую жену писателя Т.Н. Лаппу? Сколько бы она вам рассказала о Михаиле Булгакове, о Владикавказе 20-х годов, о своей работе в театре! Татьяна Николаевна прошла с писателем самые трудные годы его жизни и умерла в начале 80-х.
Тогда, в Пятигорске, стало ясно, что написать литературоведческое исследование о романах и пьесах писателя еще будет не поздно, а вот установить интересную подробность из жизни Михаила Булгакова можно и опоздать. И настанет время, когда эта неустановленная подробность существенно повлияет на изучение жизни и творчества писателя.
Вот в Москве все, что связано с Булгаковым, расписано, изучено, пройдено, вычерчены схемы «Москва Михаила Булгакова», квартир, описаны места пребывания героев его произведений. Ну, а чем хуже Владикавказ?
Почему бы и нам не пойти по булгаковским местам? Конечно, это не так просто... И здесь так же надо решать загадки. Вспомним ошибку составителей полного собрания сочинений в пяти томах, перепутавших здания, в которых работал Булгаков.
Бывший коммерческий клуб ныне юношеская библиотека. На это здание указал сам писатель в «Записках на манжетах». Правда, упомянул почему-то четвертый этаж. Этаж, конечно, третий с фасада, а с проспекта Мира четвертый не видно, потому что служил чердаком для макулатуры. Все другие здания в центре не более двух этажей.
Ю. Слезкин в «Столовой горе» описывает заседание подотдела искусств, которое почему-то проходит в помещении цирка. Зав. подотделом, отчитываясь перед членами РАБИСА, жалуется: «За два месяца наш подотдел три раза менял помещение [12, 5: 31]... Второе помещение подотдела тоже можно определить. Сменивший Слезкина на посту заведующего подотделом искусств т. Евангулов, призывая записываться в народную драматическую студию, называет адрес канцелярии подотдела — первый советский театр. Правда, и этот адрес подотдел, очевидно, скоро сменит, ибо «запись..., как гласит объявление, проводится здесь «временно» [5: 148]. Есть сведения, что в самом начале своего появления подотдел искусств размещался в здании Дирекции народных училищ [5: 136]. А где оно находилось, тоже пока, неизвестно...
Необходимо серьезное краеведческое исследование. Одно подобное мы попытались провести, чтобы разыскать здание особого отдела.
Многое говорит о том, что несмотря на службу Булгакова в качестве военного врача в деникинской армии, местное «красное» начальство отнеслось к нему более чем благосклонно: «не замечало» его назначения в должности заведующего литературной секцией подотдела искусств, а при открытии городского Народного художественного института Булгаков стал даже деканом театрального факультета. При том, заметим, что остальные факультеты возглавляли известные ученые, а преподавали в новом вузе Терека председатель Горцика Эльдарханов, глава Наркомпроса Горской республики Бутаев, курс эстетики читал профессор Гюнтер.
Стоял май 1921 г. Для выезда в Тифлис, куда собрался перебраться Булгаков, требовался пропуск... И тут произошло необычное событие: Булгакова из комендатуры, где выдавали пропуска на выезд, под конвоем повели в особый отдел. И надо же было такому произойти: во всем Владикавказе бравый юноша с пистолетом на боку был единственным, кто не знал Булгакова. Так, по крайней мере, утверждал писатель в своем рассказе «Богема». Два года бурной деятельности в революционном подотделе, лекции, диспуты, постановки пьес, творческие вечера, встречи с красногвардейцами, театральная студия... Он мог надеяться на то, что примелькался в небольшом кавказском городе. Но Булгаков или не понравился бравому юноше, или был похож на человека, которого разыскивали военные чекисты. Поэтому юноша с начальственным и непреклонным голосом был неумолим. Запечатал ордер в конверт и под конвоем отправил Булгакова к особистам. Задержанный и конвоир-красноармеец шли через самое шумное место в городе — через базар, и поэтому человек с винтовкой посчитал своим долгом предупредить писателя, что если он воспользуется обстановкой и побежит, то доведет его до греха. На что задержанный чистосердечно ответил: «Если бы вы даже упрашивали меня сделать это, я не сделаю...» [6 т. 1: 469]. Уже проходя через двор здания, в котором размещался особый отдел, Булгаков вспомнил все свои преступления. Их оказалось три:
«1. В 1907 году, получив 1 руб. 50 коп. на покупку физики Краевича, истратил их на кинематограф;
2. В 1913 г. женился вопреки воле матери;
3. В 1921 г. написал этот знаменитый фельетон».
Имелся в виду фельетон, напечатанный писателем во владикавказской газете. За него, как он писал, ему выдали 1200 рублей гонорара и дали обещание, что если напечатает что-нибудь подобное в будущем, то посадят в особый отдел. Тогда не посадили, а сейчас вели в это серьезное заведение под конвоем. Но те преступления, которые шутливо вспомнил Булгаков, навряд ли могли заинтересовать чекистов, даже фельетон в местной газете. А вот служба писателя в деникинской армии, хотя и мобилизованным военным врачом, это уже было посложнее. Неслучайно Булгаков нашелся, заявив, что собирался в Тифлис для постановки своей революционной пьесы. И подними начальник отдела трубку телефона, ему действительно подтвердили бы: «Да, пьесы писал, а одну из них приняли даже для постановки театральным отделом Главполитпросвета в Москве». Но литератор, стоящий на пушистом ковре в дранных сапогах и полинялом френче, понравился хозяину кабинета, и он не поднял ни одну из восьми трубок телефонных аппаратов, разместившихся на большом столе... К сожалению, Булгаков не оставил нам адреса дома, в который его привели под конвоем. Но зато хорошо запомнил то, что он видел, находясь в кабинете начальника особого отдела, и в особенности лепной потолок с амурами и густые кроны каштанов... Ни один другой владикавказский дом, даже выделенная ему по ордеру собственная квартира-комната, не получили больше в его ранних рассказах никаких ориентиров.
А найти это здание было очень важно из-за возникшего драматического конфликта, а еще потому, что это был последний владикавказский адрес Михаила Булгакова.
Прежде чем искать здание, необходимо было представить последний владикавказский маршрут писателя. Пассажиры, уезжавшие из Владикавказа в Тифлис, обычно начинали путь от конторы путей сообщения на Михайловской площади (ныне Свободы). Но отправлялись оттуда лишь конные экипажи. С 1911 года, когда по Военно-Грузинской дороге пошли первые автомобили, пассажиры, желающие прокатиться быстрее и подороже, шли к товариществу «Мотор», которое занимало одноэтажный домик, стоявший на месте нынешнего административного здания, занимающего бывшую Театральную площадь с юго-востока. Но весной 1921 года Владикавказ и его окрестности были на военном положении: экипажи и автомобили в Тифлис по Военно-Грузинской дороге проехать не могли. Оставался единственный путь (об этом пишет и Булгаков) — добираться через Баку по железной дороге. Значит, ордера, заменяющие билеты, выдавались в помещении железнодорожного вокзала. Там и начался путь в особый отдел, который мог располагаться, допустим, в одном из бывших казенных учреждений, к примеру, в оставленном жандармами особняке по нынешней улице Кирова, 57. До революции в этом здании находилась железнодорожная жандармерия. Жители этого одноэтажного дома в настоящее время, наверное, и не подозревают, что подвалы, в которых они хранят соления и картофель, служили в прошлом камерами для арестованных революционеров...
Но навряд ли подобное было возможно в первый год после окончания гражданской войны. Чекисты не могли вселиться в бывшее жандармское управление, вызывавшее плохие воспоминания у народа...
— А помните, ГПУ располагалось на улице Кирова в доме № 66? — старался помочь один знакомый.
В этом примечательном здании, недалеко от вокзала, действительно располагались, в послевоенное время, отделы КГБ и милиции Орджоникидзевской железной дороги.
— Но могли располагаться и Государственное политическое управление и особисты времен гражданской войны! — настаивал знакомый.
— Могли...
Трехэтажный, кстати, тоже один из первых трехэтажных в городе особняков по бывшей Московской, построил в 70-е годы XIX века некий богатый купец Чеглак и сдал его в наем предпринимателю-армянину с русской фамилией Архиепископов Мирон Саркисович. Тот, в свою очередь, разместил на верхних этажах гостиницу, а на первый вселил контору «Русско-американского торгового пароходного общества». Арендаторы поставили на крыше, у мезонина со шпилем, огромную рекламу с нарисованным океанским лайнером, который, подобно магниту, притягивал к дому уезжающих на заработки в Америку горцев. Такое путешествие по тем временам считалось недешевым, но пароходная контора предлагала максимум услуг. За питание и проезд от Владикавказа до порта Либавы железной дорогой, далее пароходом платили 170 руб. Компания брала на себя и встречу горцев в Нью-Йорке. После февральской революции пароходство и гостиница перестали функционировать. Первые два этажа заняли железнодорожники, а на третьем некоторое время размещалось общество горской молодежи, в кагором заправлял делами известный революционер Г.А. Цаголов. Так что никак не могли особисты 20-х годов находиться в этих двух зданиях на улице Московской. Требовалось проследить дальнейший маршрут Михаила Булгакова с конвоиром. А маршрут, как известно, пролегал через базар. Все верно, они шли от железнодорожного вокзала и направились... По в какой же из владикавказских особняков?
Прежде всего, потребовалось вспомнить все владикавказские особняки, имевшие роспись и лепку. К счастью, было решено вначале, что их, наверное, было не так уж много. О том, что некоторые из особняков могли давно лишиться и лепки, и росписей, не бралось в расчет. Не могли же люди сбивать такую красоту, забеливать известкой росписи.
Если путь пролегал через базар, то он вел куда-то в центр... Подозрение сразу же упало на печально знаменитое в городе здание, выходящее фасадом на улицу Бутырина, 7. Построил его в позапрошлом веке состоятельный купец Воробьев в качестве доходного дома, в котором сдавались внаем всего шесть просторных с удобствами того времени квартир. Снимали их, конечно, люди с немалыми доходами: врачи, юристы, преподаватели гимназий. Сам владелец проживал в другом своем собственном доме, скорее, напоминающем восточный дворец. В советское время это здание (в нем долгое время размещалась центральная городская поликлиника на проспекте Мира, 6), конечно, многое потеряло: исчезли роскошный розарий, глицинии, овивавшие просторный застекленный балкон. Так всегда случается, когда в уютную квартиру переселяется скучное казенное учреждение...
Мог ли предположить подобное бывший владелец, тем более, что другое его здание на пересечении бывшей Лорис-Меликовской и Воронцовской станет в 30-40-50-х годах прошлого века наводить ужас на горожан. В нем разместилось на долгие годы республиканское управление МТБ.
Утверждают, что здание это Воробьеву построил известный владикавказский архитектор Иван Васильевич Рябикин. И правда, рябикинский почерк просматривается уже при взгляде на фасад. Особняк украшают ажурные балконы, лепные вставки. И все как будто слаживалось с легендой: недалеко базар, здание принадлежало много лет чекистам, и ежели снаружи имело лепные украшения, то остается только предположить, что можно было увидеть внутри помещения!
Но как раз этого и не хватало воробьевскому особняку. Все, кто помнил его с дореволюционных лет, подтверждали: не было смысла домовладельцу тратиться на дорогие росписи для квартирантов. Кстати, одному из авторов этой книги уже в 1959 г. пришлось наблюдать несколько комнат с южной стороны. Тогда корреспондент газеты «Молодой коммунист», он приходил согласовывать редакционный материал о секте иеговистов, изобличенных в Пригородном районе. К тому времени порядки изменились: не стоял уже часовой у входа с винтовкой, люди с голубыми погонами отличались подчеркнутыми корректностью и вежливостью. И был задан неосторожный вопрос о том, зачем религиозной сектой занимается такая важная организация, ему терпеливо и вежливо растолковали. Вот с той поры и запомнились венецианские окна и ослепительно белые стены. Какая жалость! Ведь все, как в рассказе писателя, даже такая деталь, что в окна воробьевского дома видны «густые кроны каштанов». И в самом деле, каштаны росли на Воронцовской и рядом, в коммерческом саду, который облюбовали для себя приказчики Владикавказа.
Вы, наверное, улыбнетесь, подумаешь, нашли деталь — каштаны. А между тем деталь-то существенная. По бывшей Лорис-Меликовской (Ленина) находился в советское время шахматный клуб. Особнячок приглянулся своей добротностью. В нем когда-то долгое время библиотека медицинского института располагалась. В большом зале за столиками несколько пар мужчин передвигали фигуры. Пришлось разговориться с пожилой смотрительницей, следившей за гардеробной, естественно, не о шахматах, а о владикавказских домах, украшенных внутри разными росписями.
— Откуда мне знать про такие дома? — говорит женщина. — Всю жизнь в одной комнате прожила. Помню, однажды нас, депутатов райсовета, пригласили зачем-то в бывший дом первого секретаря обкома партии Кулова. Этот дом на улице Тамаева, 8, там сейчас, кажется, композиторы размещаются. Так верите, расплакалась, ведь и в трудные наши времена некоторые люди могли устроить свой быт.
Как-то незаметно пожилая смотрительница подняла тему, которая давно могла заинтересовать. А ведь, правда, почему в тридцатых годах знаменитого городского архитектора Шмидта выселили из собственного особняка, а вселили секретаря обкома Бутаева? Шмидт такой несправедливости не вынес, вскоре умер. Своим же трудом построил себе особнячок, на деньги, которые получал за отлично составленные проекты домов. До сих пор они украшают город. Архитектор даже спроектировал дома, в которых, по его разумению, должны будут жить все советские люди в будущем. И один такой дом построили в городе на улице Ростовской.
Или о каком социальном равенстве думали в городском исполкоме, когда вселяли в бывший особняк барона Штейнгейля министра МГБ, а в огромный особняк у железнодорожного вокзала — начальника Орджоникидзевской железной дороги? Нет, если бы построили здания в советское время, то, пожалуйста, но не в бывшие же особняки владикавказской знати вселиться. Выходит, одни ушли, другие прибыли. Ну, а как построить свои особняки? Вот, например, городской голова осетин Гаппо Баев, энергичный, всюду успевающий человек: и издающий Коста Хетагурову «Ирон фӕ́ндыр», и спешащий с подарками в Петербург на торжество по случаю 300-летия династии Романовых. Он-то мог на гонорары от адвокатской практики и содержание от городской Думы построить небольшой, но уютный, с оригинальной кирпичной кладкой стен особнячок. (Дом Баева, расположен на Ленина, 32). А хватит ли советскому министру или председателю горисполкома его зарплаты на собственный особняк? Если он не работал по контракту за рубежом, не добывал 50 лет нефть в Сибири и не заведовал бензоколонкой или шашлычной, то, уверяю, не хватит даже на автомобиль!
Каюсь, что не продолжил тогда беседу в шахматном клубе в этом смысле. А собеседница, кстати, все же вспомнила один расписанный дом.
— Да вы пойдите, сами посмотрите, он по соседству с нами располагается, по ул. Ленина, 31.
По соседству и впрямь стоял добротный одноэтажный дом. Крышу его венчали миниатюрные башенки с железными флюгерами. Из парадного как раз вышла молодая женщина протереть тряпкой ступени. Она не удивилась довольно странному вопросу о росписях...
— Имеются они у нас.
— А амурчики-купидончики?
— И они на потолке в большой комнате, да вы зайдите...
Об этом доме упоминал старожил-инкогнито по телефону, разговор шел с ним целый день.
В большой зале, в которой, вероятно, до революции английский консул во Владикавказе (а в доме находилось английское консульство) принимал гостей, потолок был расписан действительно амурчиками. Но вспомним рассказ Булгакова и эти, казалось, не существенные каштаны. На бывшей Лорис-Меликовской каштаны, точно было известно, в то время не росли.
Удалось познакомиться с врачом Мирой Исааковной Шушариной. Разговорились.
— Моя мама, Анаида Вартановна, дочь известного армянского писателя Вартанеса Папазяна, — рассказывала Мира Исааковна, — дружила с Анфисой Михайловной Штейнгейль. Анфиса Михайловна происходила из небогатой московской купеческой семьи и вышла замуж во Владикавказ за младшего сына барона Рудольфа Штейнгейля. Да, да, того самого, владельца кирпичного завода и городского водопровода1. Младший его брат, Иван Штейнгейль, не имел предпринимательской жилки или просто не хотел этим заниматься. В то время такое было не редкостью: сын владельца табачной фабрики Женя Вахтангов стал известным актером и режиссером, сын хозяина фабрики гильзовых мундштуков Павел Лисицын — знаменитым певцом, сын богатого торговца коврами и мануфактурой Рубен Симонов явился родоначальником известной театральной династии... А наследник барона Штейнгейля стал музыкантом и композитором. Умер он рано, в 1908 году, и Анфиса Михайловна, оставшись с дочерью Валентиной, естественно, почувствовала себя неуютно в незнакомом городе. Поэтому и согласилась выйти замуж за доктора Вольфсона. А ее дочь Валентина впоследствии сочеталась законным браком с его племянником Яковом Вольфсоном. Где-то в 1928 году Штейнгейлей попросили из их наследственного особнячка в парке. Но, вероятно, из-за уважения к известному в городе врачу, не обидели: дали хорошую квартиру в большом многоэтажном доме, построенном до войны на бывшей Базарной площади. Там, на улице Куйбышева, и находилось долгое время Анфисино гнездо.
— Скажите, Мира Исааковна, а дальнейшая судьба молодой баронессы вам известна?
— Валентина Штейнгейль-Вольфсон училась в городском сельскохозяйственном институте. Советская власть правильно сделала, что пошла навстречу внучке барона. Будем честными: он в свое время немало сделал для развития производительных сил Кавказа. Юная баронесса старалась не выделяться, жила, как все, в те трудные времена. Вот только невозможно было запрятать ее ослепительную красоту и изящность. Восхищенные кавалеры, не уставая, декламировали:
«Не портрет и не картинка
Эта Штейнгейль, штейльгентинка...»
Вот именно разговор с Мирой Исааковной и натолкнул обратить внимание на бывшие баронские владения во Владикавказе. Собственно, владений уже не было. Дворец Штейнгейля, подаренный им городской управе, сгорел в гражданскую войну. Другой особняк, кстати, единственный в нашем городе дом типичной парковой архитектуры, сохранился. Но сохранился в основном его внешний вид. А все остальное после того, как оттуда в 70-х гг. выселился детский дом и здание передали под контору парка, наши славные строители из ремстройтреста привели его «в надлежащий вид»: дубовый паркет поснимали, бронзовые ручки с дверей оторвали, комнаты перепланировали, а с крыши сбросили красную черепицу, заменив ее волнистым шифером, которым у нас обычно перекрывают колхозные фермы. Так что говорить о росписях в бывшем баронском особнячке не приходилось.
— Так вас что, росписи интересуют? — удивилась Мира Исааковна.
— Видите, не только росписи, но и амурчики.
— И амурчики имеются. Я запомнила этот дом с детства. Мы жили в 30-х годах на бывшем Александровском проспекте, в доме архитектора Нитабуха. Это рядом с «Детским миром». Нашими соседями по квартире были Макаевы, Авзураговы. Вот в одной из комнат, наверное, являющейся кабинетом архитектора, стены и потолок сверкали разноцветными красками и позолотой.
Конечно, для истории Владикавказа сообщение Миры Исааковны очень интересно. Но ведь особый отдел там никак находиться не мог, так как дом еще с дореволюционных времен сдавался под квартиры.
И все же в поле зрения находились, прежде всего, именно особняки богатых людей дореволюционного города. Во-первых, только они могли позволить себе дорогостоящие росписи, а во-вторых, все бывшие хозяева практически бежали с деникинцами, и их домовладения оставались свободными для новых государственных служб.
...В этом чудном особняке (Черноглаза, 7) в 50-х гг. размещалась редакция республиканской молодежной газеты, и комсомольские активисты с юнкорами, забредшими к нам «на огонек», обалдело засматривались на стены, потолки, будто отлакированные керамические камины и блестящие голландские печи. На втором этаже мансарды этого таинственного строения проживал в то время композитор Татаркан Кокойти. Невысокий и сухощавый, постоянно с длинной сигаретой, он часто приходил в редакцию покурить и рассказать какую-нибудь историю. Однажды (дело происходило в кабинете редактора) Кокойти указал сигаретой на роскошный камин и сообщил, что до революции по Владикавказу ходили разговоры о том, что бывшего хозяина дома убили бандиты и замуровали в камин. Редактор улыбнулся, но с опаской посмотрел на необычное украшение в собственном кабинете. А молодые журналисты с той поры с какой-то неуверенностью заходили в темноватый, кофейного цвета, редакционный штаб.
— Ничего подобного во Владикавказе не случалось, — разуверил нас много лет спустя старейший архитектор Владимир Иосифович Хурумов. — Владелец особняка Замковой считался в Терской области страстным автомобилистом и приобрел первым в городе частный автомобиль, для которого и построил вместо каретного сарая гараж. Оригинальным был, надо сказать, человеком. Во Владикавказ Замковой приехал с молодой женой в конце прошлого века. Молодой, энергичный, спортсмен, шофер, из породы везучих. Купил в окрестностях Грозного нефтеносный участок и разбогател. Зимой на катке, в городском парке-треке, познакомился с архитектором Грозмани и договорился о постройке своего особняка на участке, выделенном ему Городской думой, за зданием русского театра. Особнячок получился красивый и необычный — в стиле модерн. Кладку производила известная во Владикавказе артель Артамонова, в которой работали армянские и греческие мастера. Помимо богатого интерьера, особняк отличался вращающимися вокруг оси огромными окнами. Подобных нет ни в одном из городских зданий.
Помнится, во время этой беседы открылась одна особенность. Вероятно, тем и хорош даже сегодня центр нашего города, что в прошлом каждый хозяин стремился придать своему строению какие-то только его зданию присущие черты. Одни архитекторы предлагали эркер — полукруглый, застекленный выступ в стене, другие — здание с мезонином, третьи — придумывали необыкновенные окна. И казенные ведомства старались не отставать от принятого стиля. Вот поэтому, наверное, и построили во Владикавказе для кадетского корпуса одно из самых длинных по протяженности зданий в тогдашней России. И построили талантливо, не скучно.
Когда же все стало народным достоянием, начали строить просто, недорого и неинтересно. В довоенное время еще пытались чем-то удивить, к примеру, зданием Дома Советов, университетским корпусом, а в последующие годы все более или менее оригинальное можно пересчитать на пальцах: дворец пионеров, здание горсовета, ансамбль Китайской площади.
— Да, а Замковой в 1914 году погиб в автомобильной катастрофе на Военно-Грузинской дороге, — закончил свой рассказ старейший архитектор.
Никак не пойму, откуда же тогда такие неверные сведения имелись у владикавказского старожила, ведь он же, надо думать, хорошо помнил дореволюционные годы...
На самом деле известного в Терской области капиталиста и предпринимателя, общественного деятеля А.В. Замкового в 1914 году убил в своем кабинете инспектор полицейской стражи Терской области князь Макаев, завладев 145 тысячами рублей жертвы. Закоренелые преступники, оказывается, водились и в княжеской среде. Князь Макаев до этого был на несколько лег осужден петербургским военным судом за мошенничество, лишен наград, чинов, титула. Но, благодаря влиятельным покровителям, отделался легким испугом и стал чиновником для особых поручений при начальнике Терской области генерале Флейшере. Потом «козла» пустили в огород, то бишь в полицию.
Наглое и зверское убийство потрясло людей; об этом много писали в газетах, а известный публицист и будущий народный художник Михаил Туганов выступил с обличением администрации Терской области в газете «Петроградские ведомости». Князь Макаев, скорее всего, воспользовавшись последующей вскоре революционной ситуацией, улизнул из тюрьмы; после Замкового остался дом — удивительное творение рук человеческих, одна из примечательностей города.
Как-то в воскресенье направились на улицу Черноглаза к дому Замкового вспомнить прошлое. Походили по залам, полюбовались на интерьеры, поговорили со строителями — дом готовили для архитекторов в качестве их резиденции. Лепнины в особняке Замкового было хоть отбавляй, а вот амуров ни в одном из помещений так и не увидели...
Во Владикавказе хорошо знают и другое помпезное здание — художественный музей им. М. Туганова. На первом этаже его долгое время располагался книжный магазин. Построил здание в 1910 году архитектор Рябикин для купца Оганова, совладельца известной торговой фирмы Киракозова-Оганова. Эти два состоятельных купца имели доходные дома, склады, магазины. Один из бывших их магазинов, известный в городе как «Зеркальный», недавно «успешно» был переделан строителями горпромторга и потерял свою былую прелесть. (Наверное, в бывшем горпромторге думали, что изменением исторического вида старейшего магазина можно восполнить отсутствие товаров на полках).
Обычно люди в своем родном городе мало обращают внимания на своеобразие домов, исторические памятники, улицы и площади. Такое впечатление, что все это создано для приезжающих, а не для тех, кто здесь живет. Вот когда впервые «всмотришься» в огановский дом, то будто впервые увидишь массу архитектурных деталей, украшающих его фасад. Четыре бронзовых сфинкса-колонны у самой крыши были увенчаны скульптурками, изображающими женские головки. Над венецианскими стеклами сохранились затейливые картинки плодов, растений. И окон без балконного выхода, заметьте, двенадцать — по числу месяцев, — своеобразный календарь, времена года.
В одной семье пришлось как-то слышать рассказ о том, как старался престарелый богатый купец Оганов удивить своего сына-наследника и его молодую жену-француженку. Наконец, молодые приехали из Парижа. Француженка обошла залы, полюбовалась на фонтан с аквариумом, на зимний сад. Сводили ее с гордостью и в ванную с зеркалами, показали роскошный кабинет хозяина с библиотекой. Все в особняке поражало выдумкой: от мраморной лестницы до цветных витражей. За окнами шумел Александровский проспект, по бульвару гуляли в длинных белых платьях местные дамы с зонтиками, на Театральной площади позванивал бельгийский трамвайчик.
Парижанка передернула плечами:
— Азиатский сераль, а не европейский дом, фантазии разбогатевших русских!
— Милая, — поправил ее супруг, — ты же знаешь, что мы армяне.
— Роли не играет! В Париж, дорогой, только в Париж! — И топнула изящной ножкой.
...Шел февраль 1991 года. Музей находился на реставрации и ремонте. Испросив разрешения у директора, прошлись по пустым залам. Ни оголенные, ободранные стены, ни строительный мусор с лесами и стремянками не могли скрыть помпезности и пышности интерьера. Наоборот, когда со стен сняли картины, убрали постаменты со скульптурными работами, появилось такое ощущение, что ремонтируются апартаменты замка не из нашей жизни.
В самом большом зале нашлось то, что долгое время искали. Кариатиды (изображения женских фигур), подпирающие южную стену зала, медальоны с живописью, богатая лепка — все это отступило на задний план. Роспись на потолке! Яркими и сочными красками выписали неизвестные художники лукавого старца с копытцами — Диониса, иначе Вакха, Бахуса, в древнегреческой мифологии бога растительности, вина, веселья, покровителя виноградарства и виноделия. Веселого старца окружали полуобнаженные жрицы-вакханки и юные вакхи с чашами и кувшинчиками в руках. А среди этой веселой компании разлетались по потолку крылатые амуры-купидоны, правда, почему-то изображенные без лука и любовных стрел. Но зато их трудно было пересчитать. И я уже мысленно представил толстый персидский ковер на полу, огромнейший, невероятных размеров письменный стол, восемь различных конструкций телефонных аппаратов и за столом маленького человека в военной форме, с очень симпатичным лицом — булгаковского героя из рассказа. Если посмотреть в окна, то можно представить и густые кроны каштанов, хотя сейчас на бульваре давно растут в основном липы и платаны. Перед симпатичным человеком стоял в расхлябанных сапогах и выцветшем английском френче бывший заведующий секцией владикавказского подотдела искусств Михаил Булгаков.
«...— А зачем вы в Тифлис едете? Отвечай быстро, не задумываясь, — скороговоркой проговорил маленький.
— Для постановки моей революционной пьесы, — скороговоркой ответил я.
Маленький открыл рот и отшатнулся и весь вспыхнул в луче.
— Пьесы сочиняете?
— Да. Приходится.
— Ишь ты. Хорошую пьесу написали?
В тоне его было что-то, что могло тронуть любое сердце, но только не мое. Повторяю, я заслуживаю каторги. Пряча глаза, я сказал:
— Да, хорошую.
Да. Да. Да. Это четвертое преступление, и самое тяжкое из всех. Если б я хотел остаться чистым перед особым отделом, я должен был бы ответить так:
— Нет. Она не хорошая пьеса. Она — дрянь. Просто мне очень хочется в Тифлис.
Я смотрел на носки своих разорванных сапог и молчал.
Очнулся я, когда маленький вручил мне папиросу и мой ордер на выезд.
Маленький сказал тому с винтовкой:
— Проводи литератора наружу...»
...Мы тоже вышли из здания, но через черный ход, по скрипучей, железной лестнице, по которой, в свое время, поднимали на второй этаж дрова для каминов, продукты и напитки для кухни. Через парадный ход, нынче закрытый в связи с ремонтом, слугам с поклажей ходить было не принято.
Вот и сквозной двор, соединявший одновременно проспект Мира и улицу Ленина. По двору от бывшей Лорис-Меликовской и могли прийти Булгаков с конвоиром, выйти на проспект и проследовать к парадному, в особый отдел.
Огановский особняк стал использоваться советскими учреждениями уже с 1918 года. С лета 3918 года по февраль 1919 года в нем находился Совет народных комиссаров Терской республики, с 1941 по 1956 годы особняк стал резиденцией Президиума Верховного Совета Северо-Осетинской АССР. В 20—30-х гг. он был домом работников просвещения. Вполне возможно, что сразу же после освобождения Владикавказа огановский особняк мог служить на какое-то время особому отделу Красной Армии. Не всем, должно быть, известно, что сведения эти собираются из случайных источников: мемориальных досок, воспоминаний старожилов. Технические паспорта заведены на многие дома во Владикавказе в основном с 1939 года.
Надо же было такому случиться, что в те дни, когда мы путешествовали по владикавказским особнякам, и, наконец, решили, что завершились поиски на проспекте Мира, судьба готовила еще одну встречу. И опять с особняком, уже знакомой нам торговой фирмы Киракозова-Оганова, построенным как доходный дом. Но дом, кажется, строили не для сдачи внаем квартир, а для вселения административной конторы. Об этом говорило и удачно выбранное место на углу улиц Воронцовской и Александровского проспекта, и наличие большого зала в левом крыле здания. Прямо напротив канцелярии начальника Терской области.
Так вот, помнится, еще один из владикавказских информаторов 70-х годов Клавдия Логвиновна Алексеева как-то обмолвилась в разговоре, что в доме Киракозова размещался суд Терской области, и на мое недоверчивое восклицание ответила:
— Да вы сами посмотрите и убедитесь. Над главными воротами, со стороны Бутырина, висит лепное изображение Фемиды — богини правосудия.
Да, Фемида, над главными воротами. Но надо посмотреть более внимательно. Прибежали, а Фемида уже кому-то успела помешать, отбили ее верхнюю часть и оставались лишь ноги и метла, а остальные аксессуары: весы, завязанные глаза исчезли, конечно, не без помощи людей, сильно «влюбленных» в свой город. Стоим у ворот и возмущаемся. А мимо проходил как раз старый знакомый, работник органов Алихан Моисеевич Мамукаев, и посоветовал обратиться к Гюль Федоровне Федосеевой. Она, по его словам, хорошо знает это здание: директором индустриального техникума являлась.
— Я как-то, — рассказывал он, — у них лекцию читал в зале. Читаю, а сам со стен и потолка не могу взгляд оторвать.
— Что, и в этом доме росписи имеются?
— И не только в зале, но и в других помещениях.
Гюль Федоровна Федосеева — из ныне редкой плеяды энтузиастов-просветителей, которыми некогда славился дореволюционный Владикавказ. Возглавляет местный фонд культуры, сумела сплотить вокруг себя таких же неравнодушных людей, которые все время собирают старинные документы, вещи, устраивают выставки, роются в архивах. Люди за крупами и сахаром стоят в очередях, а они думают об открытии владикавказского исторического музея! Еженедельно, по пятницам, собираются энтузиасты в юношеской библиотеке. Поэтому ровно в три часа поднимаемся по стертым мраморным ступеням на второй этаж, в читальный зал.
— Росписи действительно в зале техникума были, — подтверждает Гюль Федоровна, — но я их уже не застала, их успели забелить до меня. Как говорили, из чисто методических побуждений, мешали, мол, учащимся овладевать науками индустриальной технологии. Неумно, конечно, поступили люди. Несколько комнат, правда, на первом этаже сохранилось, и то потому, что в них долгое время жильцы проживали.
— А что касается Фемиды, то это вовсе и не богиня правосудия была там изображена. Мне рассказывали, что хозяин дома, выходец из простой семьи, разбогатев, решил посмеяться над дворянами и изобразил представителя сословия с метлой и в сапогах.
Безусловно, в нашем Министерстве внутренних дел, не в пример индустриальному, поступили мудро. Когда техникум перебрался в новое помещение и бывший киракозовский особняк перешел в ведение министерства, то было решено разместить в комнатах с росписями отдел ОВИР, обслуживающий отъезжающих и приезжающих в нашу страну. Перед тем, так расположиться здесь, комнаты еще отремонтировали, отмыли от пыли и сняли случайные побелки.
Конечно, присутствие людей в таком учреждении невольно осложняло работу. Граждане, сидевшие в креслах, возможно, уже давно были в мыслях на берегах Потомака и Иордана, оставалось им лишь документы оформить, а тут какие-то краеведы интересуются, кто в доме жил, ходят каждый день по комнатам, записывают, считают купидончиков. Правда, из-за уважения к краеведению все как-то терпели.
Понятно, что эти покои готовились для богатых квартирантов. Возможно, в них проживал и сам хозяин2. Сразу в парадном, слева и справа от двери, на стенах написаны маслом два вида в итальянской манере: влюбленные и купидон. На потолке лепнина. Но особенно богатое оформление во второй комнате, опять лепнина, раскрашенная яркими красками. А на стене, у самого потолка, нет, не росписи, а лепные изображения голубков и веселые мордочки купидончиков, аж целых восемь.
«...И кроны каштанов. Лепной потолок. Амуры».
Каштаны Булгаков мог увидеть из окна, деревья росли на бульваре. А все остальное на месте. И стол начальника особого отдела мог стоять в проеме, у окон. Вот только зачем задержанному и конвоиру требовалось идти сюда через двор? Сквозного прохода с улицы не было, а парадное выходило на улицу? Но ведь сколько проходит в домах запланированных и незапланированных перепланировок! Немудрено ошибиться и с парадным, и со двором.
...И так, найдены два дома, похожие, как две капли воды, на описанные в рассказе М.А. Булгакова. В каком же из них разыгрались известные нам события? В особняке Оганова или Киракозова?
А тогда, в конце весны 1921 года, Булгакову все же удалось благополучно уехать из Владикавказа. Владелец восьми телефонных аппаратов и роскошного кабинета оказался человеком слова. Разрешение на проезд было дано, да тут еще помогли устроиться в теплушку до Баку. Поэтому, видно, от радости писатель заключил рассказ «Богема» словами некой благодарности городу, в котором он прожил более двух лет и о котором часто отзывался без благосклонности: «Огромный чудный вечер сменяет во Владикавказе жгучий день. Края для вечера — сизые горы. На них вечерний дым. Дно чаши — равнина. И по дну, потряхивая, пошли колеса. Вечные странники. Навеки прощай, Гензулаев. Прощай, Владикавказ!».
Примечания
1. По другим данным владельцем завода был Леонард Штейнгейль.
2. Согласно справочной книжке «Владикавказ и его окрестности в кармане», в доме по Воронцовской (угол Бутырина и Александровского проспекта) находился Владикавказский окружной суд.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |