Еще раз хочется повторить, что при внимательном прочтении газетной хроники 20-х годов можно понять или в крайнем случае разобраться в причине оскорбительных нападок корреспондента газеты «Коммунист» Вокса. Оказывается, прибывший во Владикавказ из Тбилиси представитель «зубастого цеха пролетарских поэтов» Вокс получил от ворот поворот, когда предложил свои услуги в качестве лектора. И даже разразился по этому поводу статейкой в виде письма в редакцию. По-старому, по-бывалому, с обличением «дряблости российской интеллигенции» Вокс обратился к зав. Народным университетом г. Невровскому, желая прочитать эпизодический курс лекций по коллективному творчеству. «Он направил меня к господину Беме, зав. общеобразовательным отделом, а тот, в свою очередь, попросил написать заявление, которое и будет доложено собранию. Эта канитель тянулась дней пять, и, наконец, благосклонная резолюция, что т. к. эпизодические лекции у них не читаются, то в наст. семестре они отклоняют мое предложение...» [5: 138].
В общем, обвинил бывших господ, разводящих в пролетарском университете старую бюрократию и не дающих пробиться к трибуне истинному лектору. Но вот почему ставший значительным эпизодом биографии писателя — знаменитый Пушкинский диспут — связывают только с ярким выступлением Булгакова в защиту великого русского поэта? Возможно, в связи с тем, что на этом настаивал сам автор в «Записках на манжетах», когда писал, что согласился выступить оппонентом, «обвиненным в отсутствии гражданского мужества». Подготовившись «три дня и три ночи» он ринулся в бой. «...На коленях у меня лежала книга, написанная человеком с огненными глазами.
...Ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума...
Говорил он:
Клевету приемли равнодушно.
Нет, не равнодушно! Нет. Я им покажу! Я покажу!
Я кулаком грозил черной ночи.
И показал! Было в цехе смятение. Докладчик лежал на обеих лопатках. В глазах публики читал я безмолвное, веселое:
— Дожми его! Дожми!» [6, т. 1: 480—481].
И в романе Слезкина «Столовая гора» Алексей Васильевич Турбин разделал под орех тех, кто решил «скинуть Пушкина с парохода современности» и доказать, что пролетарской литературе не по пути с произведениями, проникнутыми «затхлым духом крепостничества».
«Нет, вы только подумайте, как он великолепно кончил, — раздается в темноте четкий актерский голос. — Он ударил в самую точку, крыть после этого было нечем...» — восторгаются слушатели после диспута, направляясь из Летнего театра Трека по домам [12, № 3: 36—37].
А ведь был еще один человек, вместе с «литератором Булгаковым» смело выступивший в защиту А.С. Пушкина. Им стал адвокат, бывший присяжный поверенный, как раз тот зав. общеобразовательным отделом Народного университета Борис Ричардович Беме, не менее получивший «по заслугам» от Вокса и редакции газеты «Коммунист». «Адвокат Беме. Это наш знаменитый «хамелеон». И он туда же. Не стерпело старческое его сердце обиды. Со слезою в голосе запел он. Застонал, заныл. О долге, о совести, о чести. Милый старикашка! Сколько веселых минут доставил он своей истерикой даже его пошиба девицам! Рассердили-таки старичка! Честь и слава зубастому цеху, сумевшему-таки «выбить» из адвоката его обычную трусость и сказать о том негодовании, которое он чувствует к нам» [5: 151].
Воксовых оскорблений было не сосчитать. «Выразителям мещанской обывательщины, «душками» девиц и дам явились на диспуте адвокат Беме и литератор Булгаков» [5: 155].
Приводим фрагмент из статьи «Диспут о Пушкине»: «И вот, буквально утверждения Беме о Пушкине: 1) Идейным вдохновителем декабристов был Пушкин: «подстрекателем бунта», как выразился «дошлый» адвокат. 2) Пушкин глубоко нравственный человек (смотри переложение молитвы Ефрема Сирина и забудь все «художества» Пушкина). 3) Пушкин «принужден» был надеть камер-юнкерский мундир, его не позволили ему снять — он прирос к нему, выражение «почтенного» Беме. 4) Пушкин принес жизнь служению «чести». Он пал «смертию храбрых», напевает гражданин Беме: «и смерть его не жалкий позор, а высокое сознание нравственного долга и чести». И в заключение Беме истерично восклицает, что высечь Пушкина революционными плетьми не удастся и что «кощунственная рука удержится от выбрасывания сочинений Пушкина в костер».
В том же духе, но с большим «фонтаном» красноречия и с большим пафосом говорил второй оппонент — литератор Булгаков...» [5: 155].
Возможно, не так важно, но все же обратим внимание на фразу: «второй оппонент» и признаем, что «второму» все же было проще ринуться в бой в защиту «дворянского» поэта, которому, по уверению ультрареволюционных поэтов и журналистов, было не по пути с пролетариатом!
...Роман известного владикавказского адвоката с Советской властью, искренне захотевшему с ней сотрудничать, конечно же, не мог закончиться миром. Первое время Беме терпели, вероятно, из-за сына известного ученого, профессора местного педагогического института и одного из основателей кафедры зоологии, автора нескольких интересных природоведческих книг, изданных в столичных издательствах. Но, когда репрессиям подвергли сына, арестовали и отца как пособника врага народа. В начале войны, в 1941 году, объявив, что Беме по происхождению немцы, в казахские степи выслали всю семью. Престарелого Бориса Ричардовича отправили в ссылку, заставив немощного больного человека сторожить отары овец и ночевать в кошарах. Первого января 1941 года бывший преуспевающий присяжный поверенный, громивший некогда пролетарских поэтов за Пушкина, замерз вместе с отарой овец [14: 239—254]. Если «пролетарские поэты» оскорбляли честного, энергичного человека в 20-х гг., то советские чиновники г. Владикавказа исполнили их угрозу спустя 19 лет: отняв все имущество и реквизировав их семейный особняк, нынче считающийся памятником архитектуры. В нем, как рассказывали в семье Беме, бывал во время подготовки оппонентов к докладу о Пушкине М.А. Булгаков. Но, к сожалению ни Булгаков, ни Б.Р. Беме об этом не оставили воспоминаний. Более того, фамилии Беме нет ни на одной странице ранней прозы писателя. Но их творческая, идейная близость не могла не заинтересовать всех, кто касался биографии Булгакова. Так, в известном советском литературном журнале «Уральский следопыт» утверждалось, что Б.Р. Беме являлся соавтором Булгакова при написании пьесы «Сыновья муллы». На ошибку уральских исследователей указал впоследствии владикавказский литературовед Д.А. Гиреев в своей книге «Михаил Булгаков на берегах Терека» [1: 141].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |