Летом—осенью 1918-го немцы и австрийцы еще эффективно подавляли восстания, и украинцы перешли к партизанской войне. «Каждый помещик, преследовавший крестьян, и его верные слуги были на учете у партизан и ежедневно могли быть убиты. Каждый милиционер, каждый немецкий офицер были обречены партизанами на верную смерть»1.
В июле 1918-го на родную южную Украину, страну «широких степей и веселых сёл», вернулся из Москвы Нестор Махно. Там он встречался с Лениным и Свердловым, и они поручили товарищу Затонскому оформить для Махно фальшивый паспорт, с которым Нестор Иванович и отправился в Украинскую державу.
В родном Гуляй-Поле стоял сильный венгерский гарнизон. Дом Евдокии Матвеевны Махно, матери Нестора Ивановича, сторонники гетмана сожгли. Расстреляли помощника Махно, члена ревкома Моисея Калениченко. Расстреляли Емельяна (Омелько) Махно, одного из братьев Нестора, причем заставили самому себе выкопать могилу, а потом убили. Жена плакала, уверяла, что это не тот Махно, но спасти мужа не смогла.
Чтобы появиться в родном селе, Нестор Махно в целях конспирации вынужден был надеть женское платье, благо длинные волосы, модные тогда у анархистов, и своеобразная внешность помогали такой маскировке. Вскоре он повел агитацию на окраинах Гуляй-Поля и в окрестных деревнях. Написал письмо, которое грамотные селяне читали, переписывали и передавали друг другу (таковы были скромные возможности для «информационной войны» в тех условиях): «Товарищи, после двух с половиною месяцев моего скитания по революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания немецко-австрийских контрреволюционных армий из Украины, низвержением власти гетмана Скоропадского и недопущением на его место никакой другой власти. Общими усилиями мы займемся организацией этого великого дела. Общими усилиями займемся разрушением рабского строя, чтобы вступить самим и ввести других наших братьев на путь нового строя. Организуем его на началах свободной общественности, содержание которой позволит всему не эксплуатирующему чужого труда населению жить свободно и независимо от государства и его чиновников, хотя бы и красных, и строить всю свою социально-общественную жизнь совершенно самостоятельно у себя на местах, в своей среде. Во имя этого великого дела я поспешил возвратиться в свой родной революционный район, к вам. Так будем же работать, товарищи, во имя возрождения на нашей земле, в нашей крестьянской и рабочей среде настоящей украинской революции, которая с первых своих дней взяла здоровое направление в сторону полного уничтожения немецко-гетманской власти и ее опоры — помещиков и кулаков.
Да здравствует наше крестьянское и рабочее объединение!
Да здравствуют наши подсобные силы — бескорыстная трудовая интеллигенция!
Да здравствует Украинская Социальная Революция!
Ваш Нестор Иванович 4 июля 1918 года»2.
Некоторое время Махно жил у своего дяди, в соседней деревне Терновка. Жил под чужим именем и скрывал свои взгляды так успешно, что местные селяне, бывшие красногвардейцы, заподозрили в нем гетманского шпиона. Махно пригласили в большой сарай, где собрались хлопцы и мужики. Хлопцы сидели за столом, пили пиво «и пели песни о крестьянской доле». Мужики лет тридцати-сорока занимались любимейшим тогда способом времяпрепровождения — играли в карты. Предложили выпить. Махно, чуя недоброе, отказался. Предложили в карты сыграть. Тогда Махно выступил перед селянами с речью. К сожалению, мы лишь приблизительно знаем ее содержание. В своих поздних воспоминаниях Махно избегал ярких образов, экспрессивных высказываний — беспокоился, что борьба за вольные советы, за идеалы анархизма опошлена и дискредитирована, что по прошествии времени на его соратников смотрят как на грабителей, погромщиков и убийц. Поэтому Махно старался придать своим словам литературную форму, чтобы предстать перед читателем бескомпромиссным, но, так сказать, цивилизованным бойцом. Как это у него получалось, другой вопрос. Сейчас кажется, будто писал это не легендарный герой Гражданской войны, а герой Бабеля или Зощенко.
В общем, Махно «в сжатых выражениях» пояснил, что надо не в карты играть, а бить оккупантов, помещиков и буржуев. Речь его произвела нужное впечатление. Махно повели к схрону, где были обрезы, винтовки, штыки и шашки. «Смотри, товарищ! <...> Это оружие <...> добыто нами в рядах красногвардейцев весною. Оно приготовлено против тебя, товарищ. Мы думали, что ты шпион. И решили сегодня ночью схватить тебя, вывезти в поле и там рубить тебя по кусочкам, чтобы выпытать, кто ты, а затем добить и зарыть в землю...»3
Селяне извинились перед потрясенным Махно. Через некоторое время в его распоряжении был уже партизанский отряд. В сентябре 1918-го махновцы начали нападать на отряды державной варты, на австро-венгерские гарнизоны, на барские усадьбы, убивать «кулаков» и богатых немцев-колонистов. Война обрела смысл не только классовый, но и национально-освободительный.
Жестокость с первых же дней восстания была поразительная. Человеческая природа, не сдерживаемая общественными приличиями и воинской дисциплиной, развернулась вовсю. Убитым врагам, случалось, отрезали головы. Священнослужителей оскорбляли, убивали, подчас просто изуверскими способами. По свидетельству Виктора Белаша, начальника штаба махновцев (с рубежа 1918—1919), Махно лично руководил расправой над священником: «Махно кричал: "В топку его, чёрта патлатого! Ишь, паразит, разъелся!" Мы подошли и увидели, как Щусь, Лютый и Ленетченко4 возились на паровозе с чрезвычайно толстым, бородатым стариком в черном. Он стоял на коленях у топки. Щусь открыл дверцы и обратился к нему: "Ну, водолаз, работаешь на врагов наших, пугаешь адом кромешным на том свете, так полезай в него на этом!" Все притихли. Священник защищался, но дюжие руки схватили его...»5 Вина священника была ужасна: он агитировал против войны, призывал к миру.
Можно подумать, будто начальник штаба оклеветал батьку Махно, ведь свои воспоминания Белаш писал уже в СССР, где образ Махно целенаправленно дискредитировали. Однако и Нестор Иванович в своих мемуарах ненависти к духовенству не скрывал. В одном селе навстречу Махно вышел священник с несколькими пожилыми крестьянами, вынесли хлеб-соль. Однако батька хлеб-соль не принял, говорить с попом отказался, но велел передать через своего соратника Федоса Щуся такое распоряжение: «...никогда не выводить навстречу мне крестьян и самому не подходить ко мне с крестом в руке»6. С крестом к нему не подходить! Будто Азазелло: «Отрежу руку».
После боя под Дибривками, когда Махно спас свой тогда еще маленький (тридцать человек) отряд от верной гибели, бойцы объявили ему: «Отныне ты наш украинский батько, мы умрем вместе с тобою. Веди нас...»7
В сегодняшней России Махно считают своим или почти своим, русским человеком, противопоставляя его украинским националистам — петлюровцам. На Украине Махно — национальный герой, реинкарнация легендарных запорожских атаманов, Иван Сирко XX века. Но Махно и его соратники (Щусь, Каретник, Семенюта, Лютый, Белаш) были убежденными интернационалистами, хотя по этнической принадлежности большинство из них украинцы. Собственно, и сами махновцы этого не скрывали. Махно своим родным языком называл именно украинский, правда, признавал, что толком не мог на нем говорить — отвык за долгие годы, проведенные в каторжной тюрьме: «...не владея своим родным украинским языком, принужденно должен был уродовать его так в своих обращениях к окружавшим меня, что становилось стыдно...»8
Словом, никаких оснований сомневаться в украинской идентичности Махно и большинства его соратников у нас нет. Украинец, но не украинский националист. Свою родную страну Махно называл Украиной: «...у нас, на Украине...» — не раз писал он. Первая часть его воспоминаний называется «Русская революция на Украине», а третья — «Украинская революция». Слова «Украина» и «Россия» (Великороссия) часто встречаются на одной странице, но соотносятся они не как целое и часть, а как две разные страны.
Наконец, летом 1919-го Махно назовет свое войско Революционной повстанческой армией Украины. Слово «Украина» встречается и на знаменах махновцев. Махно действовал скорее в украинском мире, чем в русском. Большевикам из России Гуляй-Поле напоминало Запорожскую Сечь в таком виде, как она описана у Гоголя в «Тарасе Бульбе». Сам Махно вполне годился на роль кошевого: «Острые ясные глаза. Взгляд вдаль. На собеседника глядит редко. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит всех и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Его начштаба — типичный запорожец; физиономия, одеяние, шрамы, вооружение — картина украинского XVII века»9.
Примечания
1. Аршинов П. История махновского движения. С. 48.
2. Махно Н.И. Азбука анархиста. С. 349—350.
3. Махно Н.И. Азбука анархиста. С. 349—350.
4. Возможно, в тексте опечатка и речь на самом деле идет об адъютанте Махно Александре Ленетченко.
5. Белаш А.В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. С. 56.
6. Махно Н.И. Азбука анархиста. С. 457.
7. Там же. С. 422.
8. Там же. С. 343.
9. Голованов В. Нестор Махно. М.: Молодая гвардия, 2008. С. 139; см. также: Экспедиция Л.Б. Каменева для продвижения продгрузов к Москве // Пролетарская революция. 1925. № 6. С. 136.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |