Последний месяц демократии, или Неудавшийся брак хуторянки с генералом

Вместе с немцами возвращались и власти Украинской Народной Республики. Они понимали, какая постыдная роль им досталась. Вернуться к власти в немецком обозе — что может быть хуже для правителей нового национального государства? В народе Центральную раду стали называть «Центральной зрадой»¹. Украинское слово «зрада» означает предательство, измену.

Власти УНР пытались убедить немцев отказаться от настоящей оккупации. Они просили только передать в их распоряжение укомплектованные украинцами части германской и австрийской армий. Речь шла прежде всего об австрийских сечевых стрельцах и о двух германских дивизиях, набранных из военнопленных украинцев. Немцы с таким планом не согласились. Тогда украинцы предложили вовсе удивительную идею: пускай немцы переоденутся в украинскую форму и так сражаются с большевиками. Но идея войны, которую сейчас назвали бы «гибридной», германскому генштабу вовсе не понравилась. Немцы не собирались спасать репутацию украинского правительства. Они только согласились на предложение Петлюры ставить в авангарде немецких войск украинские части — и таким образом минимизировали свои потери. Если и начинался бой с большевиками, то его чаще всего вели гайдамаки при поддержке германской артиллерии.

В Киев гайдамаки Всеволода Петрова и сечевые стрельцы Евгена Коновальца, как мы помним, вошли несколько раньше немцев и даже провели свой парад на Софийской площади. Народ любит парады, и зрителей собралось тысячи. Как на праздник. Тем более что смотрели не на одних лишь гайдамаков: парад замыкала колонна пленных большевиков, которых победители провели по улицам Киева².

Однако репутации УНР это не спасло, как не спасли ее и гордые заявления-обращения к народу. Еще 23 февраля под Житомиром украинское правительство заверяло население, будто германские войска — это только «дружественные силы», приглашенные «помочь нам в борьбе с врагами, силами, не вынашивающими каких-либо враждебных намерений и сражающимися вместе с нашими казаками под командованием нашего боевого штаба»³. Последнее поражало больше всего: немцы под командованием петлюровского штаба! Вряд ли даже простые крестьяне могли в такое поверить. Но 7 марта уже в Киеве Центральная рада выступила с новым заявлением. Она утверждала, будто германцы и австрийцы пришли на украинскую землю как друзья и помощники «в трудный момент нашей жизни», что «у них нет намерений изменять наши законы и постановления или ограничивать независимость и суверенитет нашей республики»⁴.

«Робітнича газета» славила Раду и ее достижения: восьмичасовой рабочий день для трудящихся, «социализацию» земли (ее передали селянам, наплевав на институт частной собственности), «почетный» мир с немцами⁵. Это для России Брест стал невиданным в истории унижением, Украина же стала независимым государством.

Владимир Винниченко позднее иронизировал: простодушная хуторянка Украина «обручилась с бравым немецким генералом, чтобы найти у него защиту попранных прав украинской нации»⁶. И «германский народ», а другими словами — германский империализм, «закрутивши кверху ус и громыхнув тяжелыми пушками, в порыве благородных рыцарских чувств отважно бросился на северного врага хуторянки»⁷.

В те времена среди украинцев, как и среди русских, было немало германофилов. Известный уже нам Ворона, бывший военнопленный, с жаром пояснял все выгоды от союза с немцами: «Не бойтесь, это наши приятели, сваты, они нам дурного не сделают, а пользы будет много. Они научат, как хлеб растить, как навести порядок в государстве, потому что они самые мудрые и самые сознательные люди в мире. А если, говорите, они по дороге и грабят, так в этом не их вина, а вина наших порядков: людям надо есть, а наше правительство не приготовило на их пути никаких запасов, вот они и вынуждены реквизировать фураж и продовольствие»⁸. Евген Чикаленко полностью с ним соглашался. Он рассуждал почти в смердяковском духе. Мол, полезно и выгодно подчиниться «умной нации». Вот чехи ненавидят немцев, но под властью немцев они стали «самыми культурными людьми среди славян». Латыши тоже немцев терпеть не могут, но какими культурными они стали под властью немецких баронов! «Пускай мы будем ненавидеть, бороться с немцами, но мы в этой борьбе заимствуем и оружие для борьбы, т. е. культуру, а от кацапов за 260 лет что мы переняли? — спрашивал Чикаленко. — Стали ворами, пьяницами и матерщинниками; чуть было не погубили свою культуру, исковеркали язык, а позитивного ничего не переняли, даже ненависти к кацапу не воспитали в себе»⁹.

Центральная рада и правительство (оно теперь называлось Рада народных министров) всеми силами пытались не только демонстрировать свою самостоятельность, но и доказывать право на нее — Рада трудилась не покладая рук. Уже был подготовлен проект конституции Украины, шла подготовка к Учредительному собранию. Выборы частично прошли еще зимой, но созвать его вовремя не удалось из-за войны с большевиками. Украинская учредилка должна была окончательно решить важнейший вопрос о земле. Рада объявила социализацию (обобществление) земли, ликвидировав частную собственность на нее. Грушевский всерьез собирался сделать из Украины «оплот социализма»¹⁰.

А вот немцам это совсем не нравилось. Они хотели поскорее получить с Украины зерно, мясо, сало, яйца, а социально-экономические эксперименты украинских эсеров ставили под угрозу исполнение украинских обязательств: «...по земельному вопросу самые умеренные социал-демократы, представляющие Раду, такие же идиоты, как и большевики»¹¹, — с раздражением замечал Макс Гофман. Не было секретом, что немцы относятся к Раде «с нескрываемым презрением»¹².

Кадры военных и дипломатов у немцев и австрийцев формировались из аристократических семейств. Демократические нравы украинских политиков им претили, как претили они и русским аристократам. Даже Петлюра оставался для них бывшим бухгалтером, журналистишкой и земгусаром. К тому же после победного парада в Киеве Петлюра был отодвинут от армии и от власти — он занялся возрождением земства на Украине. Военный министр Жуковский сам себе чистил сапоги. Министра иностранных дел Любинского, талантливого дипломата, молодого лингвиста, бывшего сельского учителя, однажды приняли за лакея.

Из воспоминаний Владимира Мустафина: «...навстречу мне вышел какой-то субъект в поношенном и, видимо, с чужого плеча фраке, которого я принял за лакея, убиравшего комнаты. Этот юный лакей все вертелся вокруг меня, как-то вопросительно на меня поглядывая. <...> Но вот в зал стали входить и другие члены комиссии, и молодой лакей исчез в комнате и закрыл дверь с надписью "Кабинет министра". Когда собралась вся комиссия in corpore с германскими и австрийскими делегатами, и представитель украинского Министерства иностр[анных] дел исчез за той же затворенной дверью, за которой спрятался лакей, дверь эта широко распахнулась, и лакей вновь появился с довольно уже независимым видом и в сопровождении упомянутого чиновника. Лакей развязно протягивает руку каждому, представляется и, пожимая, произносил: "Товарищ Любинский". Вот оно что! — это сам министр "закордонных справ" студент Любинский!»¹³

Немцы собирались вывезти с Украины миллионы тонн зерна, тысячи вагонов мяса, сала, яиц, сахара, картофеля, лука. Не забыли и товары непродовольственные, но тоже важные: «300 000 шкур крупного рогатого скота, 700 000 телячьих и овечьих шкур, а также 205 вагонов (250 000 пудов) табака»¹⁴. Даже строевой лес (11 200 вагонов) должна была поставлять в Германию Украина, лесами сравнительно бедная, и коноплю, конечно. Современный читатель, скорее всего, неправильно понимает стратегическое значение конопли. Германский флот нуждался в пеньке для канатов, а пеньку получали из конопли. Часть покупали по твердым ценам, часть товаров шла на обмен, то есть по бартеру. Германия и Австро-Венгрия, со своей стороны, обещали поставлять на Украину уголь, керосин, химикаты, плуги и даже серпы¹⁵. Однако Германия и Австро-Венгрия свои обязательства выполняли неохотно: «Отношения Украины с этими двумя государствами стали все более и более напоминать отношения между колониальными державами и их колониями»¹⁶.

Фельдмаршал Эйхгорн откровенно отодвигал Раду от власти. Своим приказом Эйхгорн велел крестьянам оставить столько земли, сколько они сами смогут обработать, а остальное вернуть прежним землевладельцам (хотя далеко не все из них были живы). Это было циничное и бесцеремонное вмешательство в украинские дела. Немцы показали, кто на самом деле хозяин на Украине.

Делегаты Рады и «народные министры» пытались отстоять свою самостоятельность. Их армия заметно выросла. В одной только Запорожской дивизии было 20 000 штыков, почти в десять раз больше, чем было в распоряжении Рады во время январского восстания. С такими войсками можно было уже и самим защитить Украину от большевиков. Украинские эсеры и социал-демократы создали тайную антигерманскую организацию — Комитет спасения Украины. В этот комитет вошли даже три министра¹⁷.

Министр иностранных дел Николай (Микола) Любинский в конце марта поставил вопрос перед германским послом бароном Муммом¹⁸ и австрийским послом графом Форгашем: как долго продлится пребывание дружественных войск на Украине? Форгаш был так удивлен и напуган, что среди ночи послал сообщение в австрийский МИД. Более хладнокровный Мумм, выдержав паузу и проконсультировавшись с Берлином, дал украинским министрам жесткий и прямой ответ, указав, что «без военной поддержки Германии ни один из них не останется у власти и что вывод германских войск с Украины приведет к немедленному устранению Рады и возвращению хаоса и беззакония»¹⁹. Глупо было уходить с Украины, ничего от нее пока толком не получив.

На Украине уже начинались столкновения немецких солдат с украинскими крестьянами. Немцы понимали, что у Рады нет ни сил, ни желания крестьянам противодействовать. Начальник штаба оккупационных войск на Украине генерал-лейтенант Грёнер называл украинского премьера Голубовича «слабаком»²⁰. Рада не годилась на роль исполнительной колониальной администрации, не пользовалась популярностью в народе. Русские горожане ее открыто презирали. «Всё это были "мартовские" социалисты, невежды, малокультурные, юные люди, лишенные даже и житейского опыта, разумеется, не говоря о служебном, административном опыте»²¹, — писал об украинских министрах генерал Мустафин. Рада «не может и не умеет управлять», — считал академик Вернадский. А верные Раде гайдамаки — «не войска, а те же большевики»²².

Украинские крестьяне еще зимой показали, что они свое правительство совершенно не знают и не любят. Крупные собственники, богатые землевладельцы не только польского, русского, но и украинского происхождения, терпеть не могли Раду и реформы ее социалистического правительства: «...со всех концов Украины, как тараканы, потянулись в Киев хлеборобы, желавшие найти "правду у самого главного немецкого генерала" и с помощью немцев погасить раздиравшую страну анархию и смуту»²³. Недовольные Радой украинцы говорили, будто Грушевского надо повесить в здании Рады вместо украинского герба²⁴ — ни на что большее он уже не способен.

Генерал Людендорф предлагал поставить Раде ультиматум, заставить ее полностью подчиняться германскому командованию. В случае отказа Раду разогнать, ее лидеров арестовать, ввести на Украине прямое германское и австрийское управление. Протекторат превратился бы в оккупированную территорию. Однако Грёнер отговорил Людендорфа от этого плана, убедив, что немцам выгоднее сохранить независимое украинское государство как прикрытие²⁵. Оно не помешает, а поможет эффективно выкачивать из Украины всё необходимое для немцев. Кроме того, доказывал Грёнер, германских сил в Украине недостаточно для установления эффективного военного правления на столь обширной территории.

О грядущем перевороте, о неизбежной смене власти говорили открыто. Поводом к нему стал арест директора Киевского отделения Русского банка для внешней торговли Абрама Доброго. Этого финансиста еще с царских времен считали немецким шпионом. В 1916-м его даже арестовали по делу «спекулянтов-сахарозаводчиков», что будто бы искусственно завышали цены и тем пытались вызвать недовольство населения. Но Доброго вскоре освободили, так как за него вступились очень влиятельные люди — от председателя Совета министров Бориса Штюрмера до самого Григория Распутина.

Весной 1918-го Добрый был главой единственного оставшегося отделения Русского банка для внешней торговли. Через этот банк проводились финансовые операции оккупационных германских войск; кроме того, Добрый работал в украино-германо-австро-венгерской финансовой комиссии. Его подозревали в финансовых махинациях, наносивших ущерб Украинской республике.

Инициатором ареста Доброго были министр внутренних дел Ткаченко²⁶ и директор административно-политического департамента МВД УНР Гаевский. Ткаченко действовал с санкции премьер-министра Голубовича. Причастным к делу считали и военного министра Жуковского, хотя последний категорически отрицал это.

Между тем официального ордера на арест никто не подписывал, уголовное дело против киевского банкира не открывали. Ткаченко и еще несколько организаторов и участников похищения действовали, видимо, по какому-то плану, разработанному Комитетом спасения Украины. Вместе с Добрым должны были арестовать еще 27 «контрреволюционеров», связанных с немцами²⁷. Как бы мы сейчас сказали, «германских агентов влияния». Но Ткаченко почему-то решил ограничиться именно арестом Абрама Доброго.

В ночь с 24 на 25 апреля 1918 года к роскошному дому 8—6 на Большой Житомирской (дом сохранился до наших дней, и даже сейчас производит впечатление на туриста) подошли пятеро: трое военных и двое в гражданском — чиновник для особых поручений при МВД Осипов и начальник криминально-розыскного отдела киевской милиции Красовский. Швейцару, открывшему дверь, заявили, будто «пану Доброму» пришла срочная телеграмма. Поднялись в большую девятикомнатную квартиру банкира и объявили об аресте. Жена Доброго потребовала предъявить ордер на арест, ей показали какой-то подозрительный мандат без печати²⁸. Осипов наставил на и без того испуганного банкира револьвер. Доброго посадили в машину и увезли на вокзал, оттуда поездом отправили в Харьков, где заперли в номере гостиницы «Гранд-Отель». Еще по дороге из Киева в Харьков Осипов потребовал с Доброго взятку в 100 000 карбованцев, обещая дать ему возможность освободиться и нелегально покинуть Украину. В Харькове Добрый выписал чек, и похитители-конвоиры отправились в гостиничный ресторан, где в компании местных «кралечек» и отметили так удачно начавшееся дело. Итак, продажность и непрофессионализм превратили патриотический заговор в банальную уголовщину.

Тем временем по Киеву пошел слух, будто оборотистый еврей Добрый сам сбежал, предварительно ограбив собственный банк. Другие были уверены, что банкира украли ради выкупа, тем более что арест напоминал настоящий бандитский налет. Гаевский довольно потирал руки: «Ну, знаете, Доброго добре законопатили, ніхто його не знайде; ловко все-таки це діло обробили»²⁹.

Но Гаевский ошибался, «діло обробили» вовсе не так удачно. Жена Доброго той же ночью обратилась в немецкую военную полицию, немцы начали собственное расследование. Германское командование выдвинуло украинцам ультиматум: найти похищенного банкира в двадцать четыре часа. Тем временем сам Абрам Юрьевич, подкупив кого-то из охранников еще одной взяткой, отправил германской военной полиции известие, где он находится. Лучшего подарка немцам и быть не могло. Они быстро вычислили организаторов и участников похищения. Несколько министров были причастны к настоящему уголовному преступлению. Это погубило бы репутацию любого правительства.

Фельдмаршал Эйхгорн ввел на Украине немецкие военно-полевые суды. Их юрисдикции подлежали все политические и уголовные дела, украинским судам оставались только гражданские процессы. Рада и правительство протестовали. Генерал-лейтенант Грёнер предлагал даже ввести военное положение в Киеве. Решили обойтись без этой меры, но судьба киевской власти была уже решена.

28 апреля 1918 года в здании Рады продолжалось очередное заседание. Ругали немцев. Выступал бундовец Моисей Рафес, представлявший в Раде еврейское национальное меньшинство. Он говорил, что страной правит не Рада, страной правят немцы, и что такого поворота событий следовало ожидать еще в феврале, когда правительство пригласило их на Украину. Грушевский прервал превысившего регламент Рафеса: «Ваш час скінчився» («Ваше время истекло»). Как-то сама собой опустела министерская ложа. И вдруг с лестницы послышался шум и несколько десятков вооруженных немецких солдат во главе с майором Гассе вошли в зал заседаний: «По распоряжению германского командования объявляю всех присутствующих арестованными. Руки вверх!»³⁰ — сказал по-русски немецкий офицер. Солдаты подняли винтовки и прицелились. Все, кроме Грушевского, подчинились, причем Рафес, «саркастически улыбаясь, стоял на трибуне» с поднятыми руками.

Грушевский побледнел, но не потерял мужества, не исполнил немецкий приказ, а дерзко ответил, что командует здесь он. Немец велел выдать организаторов похищения Доброго и назвал имена Ткаченко, Жуковского, Любинского, Гаевского, Ковалевского. Грушевский ответил: «Я их тут не вижу». Немцы начали обыск: искали в здании склад с оружием и досматривали самих делегатов, нет ли у кого револьвера или браунинга. Премьер-министра Голубовича во время обыска поставили в угол и запретили двигаться. Арестовали Любинского и Гаевского. Ткаченко успел спрятаться, арестовали только его жену. Жуковского взяли по дороге из дома на работу, министр земледелия Ковалевский некоторое время скрывался на конспиративной квартире, а затем бежал из Киева. Депутатов Рады, обыскав, распустили по домам.

Из воспоминаний Алексея Гольденвейзера: «Мы столпились в указанном нам помещении. Комизм положения невольно настроил всех юмористически. Обсуждали вопрос, что же с нами будет — поведут ли в тюрьму или, может быть, вышлют в концентрационный лагерь? <...> Наше сидение взаперти продолжалось не больше часу. Вдруг двери на лестницу раскрылись, и кто-то грубым и насмешливым тоном крикнул нам: "Вон! Расходись по домам!"»³¹

Депутаты Рады, несмотря на публичное унижение, собрались 29 апреля на свое последнее заседание. Они успели принять конституцию Украинской Народной Республики («Статут про Державний устрій, права і вільності УНР»), после чего Грушевский объявил о ликвидации Рады и передаче всей власти Украинскому учредительному собранию, которое должно было приступить к работе через две недели. Правительство Голубовича ушло вместе с Центральной радой.

В тот же день на Михаила Грушевского было совершено покушение: какой-то человек в форме сечевых стрельцов ударил его штыком. Грушевский от штыка увернулся, но террорист ранил его жену. Кто стоял за покушением, выяснить не удалось, потому что этот переодетый «сечевик» был застрелен при попытке к бегству. Между тем именно сечевые стрельцы оставались последней опорой Рады. Опасаясь ареста или нового покушения, Грушевский ушел ночевать как раз в казарму сечевых стрельцов.

Кто бы мог подумать, что с этого дня начнется закат его политической карьеры. И хотя Михаил Сергеевич, немолодой, но энергичный и смелый человек, еще не раз будет пытаться вернуться в политику, но прежних высот уже никогда не достигнет. Время Грушевского, время украинской демократии ушло.

Гораздо хуже сложилась судьба его молодого коллеги, второго премьер-министра УНР Всеволода Голубовича. Вскоре после первых допросов немцы получат показания против Голубовича и арестуют его. На следствии и на суде Голубович признает все обвинения и будет терпеть настоящие издевательства прокурора, немца доктора Трейде: «Вы в самом деле такой глупый? Или вы прикидываетесь таким дураком?» С Голубовичем случится истерика, после чего он заявил судьям, что «больше никогда не будет делать этого». Трейде ответил: «Не думаю, что вам когда-нибудь снова доведется стоять во главе государства». Голубовича посадят в тюрьму, где он дождется очередной смены власти в Киеве. Его освободят из тюрьмы в декабре 1918-го, но к власти он больше не вернется. Переговоры в Бресте окажутся единственным несомненным достижением Голубовича.

Примечания

1. Примаков В.М. Борьба за Советскую власть на Украине. С. 191.

2. Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 656—657.

3. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 62.

4. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 62.

5. Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 657; Робітнича газета. 1918. 13 березня.

6. Винниченко В. Відродження нації. Ч. 2. С. 290.

7. Там же. С. 293.

8. Чикаленко Є. Щоденник (1918—1919). С. 54.

9. Чикаленко Є. Щоденник (1918—1919). С. 54—55.

10. Там же. С. 59.

11. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 80.

12. Вернадский В.И. Дневники 1917—1921. С. 74—75.

13. Гетман П.П. Скоропадский. Украина на переломе. 1918 год. С. 449.

14. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 123.

15. Там же. С. 76.

16. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 123.

17. Гаи-Нижник П.П. Викрадення банкіра А. Доброго в квітні 1918 року (реконструкція та аналіз подій) // Наукові записки: збірник наукових праць. Сер. педагогічні та історичні науки. Вип. CXX (120). Київ: Вид-во НПУ ім. М.П. Драгоманова, 2014. С. 215.

18. Его полное имя Филипп Альфонс Мумм фон Шварценштайн.

19. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 82.

20. Пученков А.С. Украина и Крым в 1918 — начале 1919 года. С. 42.

21. Гетман П.П. Скоропадский. Украина на переломе. 1918 год. С. 454.

22. Вернадский В.И. Дневники 1917—1921. С. 65.

23. Гетман П.П. Скоропадский. Украина на переломе. 1918 год. С. 458.

24. Чикаленко Є. Щоденник (1918—1919). С. 55.

25. Федюшин О.С. Украинская революция. 1917—1918. С. 88.

26. Это был тот самый Михаил Ткаченко, что еще в 1914 году рыдал, узнав о победах русской армии.

27. Гай-Нижник П.П. Викрадення банкіра А. Доброго в квітні 1918 року. С. 221.

28. Там же. С. 217—218.

29. Там же. С. 220.

30. См.: Гольденвейзер А.А. Из киевских воспоминаний. С. 35.

Не разбиравшийся в немецких чинах Алексей Гольденвейзер принял майора за фельдфебеля.

31. Гольденвейзер А.А. Из киевских воспоминаний. С. 35.