Мертвый угол

28 апреля на Восточном фронте Южная группа Михаила Фрунзе перешла в контрнаступление и разгромила под Бугурусланом, Белебеем, а затем под Уфой армию генерала Ханжина. Это был перелом в борьбе с войсками адмирала Колчака. Но до окончательной победы было еще далеко. Войск для наступательных операций не хватало. Ленин требовал действовать «по-революционному» и мобилизовать в прифронтовой полосе все мужское население с 18 до 45 лет¹. Сохранялась опасность соединения колчаковцев с Кавказской армией барона Врангеля, которая в июне 1919-го наконец-то взяла Царицын.

Южный фронт красных потерпел тяжелое поражение. В штыках он по-прежнему превосходил белых, но моральное состояние бойцов было неважным. Бойцы 13-й армии еще в апреле—мае массами расходились по домам. Оставшиеся митинговали, смещали командиров и выбирали себе новых, хотя выборность командного состава в Красной армии была уже отменена². Целые части оставляли фронт или грозились оставить в ближайшее время. Командир Старобельского полка в своем рапорте писал: «Довожу до сведения, красноармейцы категорически заявляют, что мы дальше действовать не можем, потому что мы, во-первых, голодные, во-вторых, босые, раздетые, нас насекомые заели, потому что мы с первого дня восстания нашей организации до сих пор не получали ничего. Просим вас принять самые энергичные меры, если не будет смены, то мы самовольно бросаем указанные нам позиции и следуем в тыл»³.

На юге Правобережной Украины была отрезана целая группировка из трех красноармейских дивизий (с 18 августа 1919 года — Южная группа под командованием Ионы Якира). С севера наступали петлюровцы, на западе стояли румынские войска, на юге, в Одессе, при поддержке английского флота высадился десант Добровольческой армии. С востока подходил Махно. Красные бойцы были готовы воевать с белыми, но не с махновцами: «...не было уверенности, что нас свои же не перережут или не поведут к Махно. Наши красноармейцы все время переходили к нему в одиночку и группами. Кавалерия, недавно наша, а теперь уже махновская, маячила на горизонте, подбивая ребят идти на вольную жизнь к батьке», — вспоминал украинский большевик Владимир Затонский, член реввоенсовета Южной группы⁴. Махно обещал «перерезать» коммунистов, а простых бойцов принять в свою «армию для защиты завоеваний революции от белых...»⁵.

От Махно войска Якира спас... покойный атаман Григорьев. Один из красных полков был укомплектован жителями села Верблюжка, которые прежде служили у Григорьева и любили своего атамана. Махно, убийцу Григорьева, они терпеть не могли: «...Григорьевцы не выдали и действительно оказали махновцам вооруженное сопротивление»⁶.

Будущий советский маршал Егоров в своем классическом труде «Разгром Деникина» подводил печальные для красных итоги кампании: «...восемь месяцев напряжения, 67% потерь живой силы и моральное разложение армий Южного фронта»⁷.

Казалось бы, искусные и опытные белые генералы воспользуются слабостью Южного фронта, постараются добиться его полного разгрома и на плечах отступающих большевиков ворвутся в Воронеж, Курск, Орел, Тулу и приблизятся к Москве. Но Деникин неожиданно возьмет оперативную паузу, дожидаясь успеха на флангах фронта, который стал просто гигантским: правый фланг упирался в Волгу, левый — доходил до Днепра. Деникин дождался падения Царицына (30 июня) и уже там 3 июля подписал свою знаменитую «московскую директиву».

Все три белогвардейские армии должны были наступать в общем направлении на Москву. Врангель со своими кубанцами — через Саратов, Пензу, Арзамас, Нижний Новгород и Владимир. Генерал Сидорин с донскими казаками должен был наступать двумя колоннами: через Воронеж и Рязань и через Елец и Каширу. Главный удар в направлении Курск-Орел-Тула-Москва наносила Добровольческая армия генерал-лейтенанта Май-Маевского.

Барон Врангель писал, что они с генералом Юзефовичем (в то время заместителем Врангеля), услышав этот приказ от самого Деникина, «буквально остолбенели». Врангель считал московскую директиву «смертным приговором армиям Юга России» и не мог понять, «как мог этот документ выйти из-под пера генерала Деникина»⁸.

В директиве было положение, во многом перевернувшее весь ход кампании: «Генералу Май-Маевскому <...>. Для обеспечения с запада выдвинуться на линии Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав — Брянск.

Генералу Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева»⁹.

Казалось бы, все логично. Днепр — естественная преграда. Вытеснив красных за нее, белые оставляли их на растерзание полякам и воспрявшим петлюровцам. Однако дела пошли совершенно не так, как надеялись белые, как с тревогой ожидали большевики. Откроем известную работу военного теоретика, преподавателя академии имени Фрунзе, автора многих исследований по вопросам оперативного искусства Николая Какурина. Николай Евгеньевич был царским офицером, выпускником академии Генштаба, а в годы Гражданской войны служил Центральной раде, гетману, Галицкой армии и, наконец, стал военспецом у большевиков. «Выполнение плана Деникина осуществлялось в формах, отличных от тех, которые мыслились согласно его приказу, — писал Какурин. — Оно вылилось в целую экспедицию на Украину, в течение которой силы южных белых армий проявили слабую деятельность на центральных операционных направлениях»¹⁰.

Проще говоря, вместо того чтобы наступать на Москву уже летом 1919-го, Деникин направил немалую часть своих сил на Украину. Но зачем? Донбасс (тогда чаще писали «каменноугольный бассейн») был необходим: уголь, оружейные заводы. Нужен был и Харьков, важнейший промышленный центр и железнодорожный узел. Допустим, имело смысл занять Левобережную Украину, но уж взятие Киева не было необходимостью. Эффект от его взятия был скорее психологическим, а углубляться в Заднепровье, на Правобережную Украину было решением и вовсе абсурдным. С точки зрения стратегии, это был «мертвый угол». Наступая за Днепр, белые уходили далеко в сторону с главного, жизненно важного для них московского направления. Распыляли силы. Теряли драгоценное время. А большевики грамотно использовали передышку. Укомплектовывали потрепанные части, подтягивали резервы. Ревтрибуналы судили и казнили изменников, трусов и дезертиров. Карательные отряды подавляли мятежи. Укрепляли тыл, приводили в порядок фронт. Когда войска Колчака будут отброшены за Уральские горы, появится возможность перебрасывать дивизии с Восточного фронта на Юго-Восточный и Южный.

Белогвардейская «экспедиция» на Украину была столь странной и труднообъяснимой, что Антон Иванович Деникин придумал для нее даже два объяснения.

Первое объяснение — необходимость пополнить армию. Мобилизационные ресурсы Дона и Северного Кавказа, мол, уже были истощены, а на Украине они еще громадны. Между прочим, товарищ Троцкий опасался, что Деникину это удастся, ведь на Украине было «очень много офицеров, помещичьих, буржуазных сынков и озверелого кулачья»¹¹. Однако надежды Деникина и опасения Троцкого не сбылись. Наступил «момент истины» для киевского и одесского офицерства, для той самой воспетой Булгаковым белой гвардии. Увы, в Киеве белым удалось набрать только около 1500 добровольцев¹². Сам Деникин признает, что «в Киевской области» войска «против ожидания весьма мало» пополнили «свой состав»¹³.

Но на службу к белым поступил атаман Струк, его банда теперь называлась 1-м Малоросскийским добровольческо-партизанским отрядом по борьбе с коммуной и анархией. Очевидно, Струку было все равно, под каким знаменем убивать евреев и коммунистов — хоть под желто-голубым украинским национальным, хоть под трехцветным имперским. Петлюровский генерал Омельянович-Павленко называл Струка «русофильским партизаном», по которому «давно веревка плачет»¹⁴. Белые и сами вскоре пожалели, что приняли на службу откровенного разбойника. Но он хотя бы воевал, а не прятался от мобилизации.

Другое объяснение генерала Деникина — соединиться с польскими войсками, которые тоже сражались против большевиков. Поляки располагали отличной, закаленной в боях армией. Большевики были их очевидными врагами. Союз с ними в самом деле был нужен.

У Антона Ивановича Деникина имелись и личные причины для полонофильства. Мать Деникина была полячкой, польский был с детства ему столь же родным языком, как и русский. Его отец, доблестный русский воин Иван Ефимович Деникин, бывший крепостной, выслужившийся из рядовых в майоры, уже в старости женился на бедной молодой полячке Эльжбете Вжесиньской, которая зарабатывала на жизнь вышиванием. Отец говорил только по-русски, а мать — по-польски, но друг друга понимали. Однако в жизни Деникина полонофильство как будто не проявлялось, он оставался прежде всего русским человеком.

Из всех народов Российской империи лишь полякам белые готовы были предоставить государственность, но с оговорками. Даже спустя много лет после проигранной Гражданской войны Деникин будет утверждать, будто «окончательное замирение Восточной Европы, ликвидация старинных русско-польских споров и само бытие целокупной и суверенной Польши могли быть обеспечены только путем объединения ее с новой будущей Россией на правах конфедерации...»¹⁵.

Между прочим, у Юзефа Пилсудского был свой план конфедерации для стран Восточной Европы: Междуморье, огромная страна от Финляндии до Балкан, от Польши и Чехии до Белоруссии и Украины. Но Россию в эту конфедерацию приглашать не собирались, а отказ от Западной Руси стал бы для России просто повторением Брестского мира. Более скромные претензии польских националистов на Волынь и Подолию были для Деникина тоже неприемлемы, ведь эти земли считались исконно русскими. Вопроса о будущей русско-польской границе Деникин избегал. В секретных телеграммах командирам передовых белых частей он приказывал «ни в какие политические и стратегические разговоры с поляками не входить. Можно договариваться по мелким вопросам, возникающим на местах... <...> В пунктах соприкосновения с поляками в занятых нашими войсками Проскурове, Ярмолищах (вероятно, речь о подольском селе Ярмолинцы. — С.Б.), Дунаевцах надлежит оставлять хотя бы небольшой гарнизон <...>, вывешивать русские национальные флаги...»¹⁶

По словам белого генерала Павла Шатилова, главнокомандующий «воздерживался давать какие-либо обещания от имени России, не считая себя для этого правомочным». На что же он тогда мог надеяться? На страх перед большевиками? Но Юзеф Пилсудский, создатель нового польского государства, боялся Вооруженных сил Юга России не меньше, чем большевиков: «Он ясно давал понять и большевикам, и Деникину, что "мы — сила, а вы — трупы". Внутренняя борьба между ними не имела для него значения до тех пор, пока не угрожала интересам Польши»¹⁷. Понятно, что Деникину и его добровольцам, борцам за «единую и неделимую Россию», поляки не доверяли.

Примечания

1. См.: История Гражданской войны в СССР: в 5 т. М.: Госполитиздат, 1935—1958. Т. 4. Март 1919 — февраль 1920. С. 116—117.

2. Какурин Н.Е. Как сражалась революция. Т. 2. С. 144.

3. Какурин Н.Е. Как сражалась революция. Т. 2. С. 144.

4. Затонский В.П. Водоворот (Из прошлого). С. 177.

5. Там же.

6. Там же.

7. Егоров А.И. Разгром Деникина. М.: Вече, 2017. С. 168.

8. Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.: в 2 т. Минск: Харвест, 2003. Т. 1. С. 251.

9. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Кн. 3. Т. 5. С. 487—488.

10. Какурин Н.Е. Как сражалась революция. Т. 2. С. 222—223.

11. Троцкий Л.Д. Как вооружалась революция. М.: Высш. воен. ред. совет, 1924. Т. 2. Кн. 1. Тысяча девятьсот девятнадцатый год. С. 302.

12. Бондаренко В. Легенды Белого дела. М.: Молодая гвардия, 2017. С. 205.

13. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Кн. 3. Т. 5. С. 646.

14. Омельянович-Павленко М. Спогади командарма (1917—1920). Київ: Темпора, 2007. С. 191, 192.

15. Пученков А.С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 г.). М.: Научно-политическая книга, 2016. С. 66—67.

16. Пученков А.С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 г.). С. 60.

17. Сулея В. Юзеф Пилсудский. М.: Летний сад, 2009. С. 251.