К порогу столетнего юбилея М.А. Булгаков подошел триумфатором: сегодня, кажется, никто уже не сомневается в том, что именно его литературное наследие — самое крупное достояние русского литературного процесса истекающего XX столетия. Издательский бум 80-х гг., хоть бестолково и бессистемно, все же вынес на поверхность и сделал достоянием читателя практически все завершенные, состоявшиеся произведения этого писателя. Он же определил остроту потребности и сделал реальностью первое пятитомное собрание сочинений Булгакова. Завершился этап большого пути, итоги которого пора подвести.
Жизненный путь (или на его языке — бег) писателя Михаила Булгакова пришелся на 20-е и 30-е гг. и был не просто нелегок, но трагичен. Преследуемый безудержной критикой-травлей ревнителей кастового «пролетарского» искусства, он был практически отлучен от своего читателя, а для писателя это равнозначно смерти. В 20-е гг. еще были, хоть и отравленные неистовством гонителей из Реперткома, недолгие встречи с театральным зрителем и с читателем периодики, но на рубеже десятилетий наступила полная тишина («Так тихо, что хотелось кричать», — вспоминал С. Ермолинский). Так он и завершил свой жизненный бег мартовским днем сорокового года, не прорвав блокады безмолвия, не встретившись с читателем, для которого работал.
Путь читателя к Булгакову начался уже после его смерти. Начался тогда же созданием комиссии по литературному наследию и обсуждением проспектов сборников избранных пьес и воспоминаний о писателе. Ни тот, ни другой тогда не появились: встреча читателей с ними отодвинулась еще на много лет. Потом была война, а после войны — новая полоса глубокого молчания и полного забвения, когда выросло поколение читателей, никогда не слыхавших имени Булгакова. Только горстка энтузиастов, сплотившись вокруг героической и легендарной «Маргариты», вдовы писателя и хранительницы его архива, благоговейно изумлялись глубине его дара, допущенные к святая святых — рукописи романа «Мастер и Маргарита». Редкие ласточки, вроде сборничка конца 50-х гг., включившего в себя пьесы «Дни Турбиных» и «Последние дни», не сделали весны в закрытой для читателя тех лет стране «Булгакиаде».
Настоящим шоком для читающей России стала публикация журналом «Москва» в конце 66-го и начале 67-го гг. слегка урезанного варианта романа «Мастер и Маргарита». Отсюда и начался главный этап полувекового пути советского читателя к наследию Булгакова. Этот путь в целом и этот этап, в частности, — тоже часть русского историко-литературного процесса XX в., и как таковой подлежит тщательному изучению.
Путь к Булгакову, или посмертное рождение Булгакова как писателя не только пишущего, но и читаемого, не является уникальным феноменом истории нашей культуры и может быть постигнут и оценен лишь на фоне того мощного процесса «литературного ренессанса», возвращения утраченных ценностей, который робко начинался еще во времена первой «оттепели», а ныне принял ошеломляющие размеры. Главная примета этого процесса — его беспрецедентная стихийность. Возникший на базе гласности, никем не организованный и не регулируемый, он и прогнозам не поддается: каждый день и каждый год удивляет нас новыми явлениями и открытиями. Стихийность процесса отчасти радует: все мы устали от деспотизма чужой организующей воли, много лет лишавшей нас радости выбора и притуплявшей эстетический вкус. Вместе с тем почти анархическая бессистемность процесса вызывает и досаду, и опасение, ибо разрушает ощущение цельности наследия, его внутренней гармонии, откровенно затрудняя возможность системного восприятия и изучения творческого пути как единства.
Логика развития процесса возрождения вырвалась из-под контроля: он буйствует по своим законам, сложившимся на основе многих обстоятельств. Эту логику будут постигать наши потомки в XXI в. Но закономерность восприятия возвращенных литературных ценностей может быть определена уже сегодня. Логика этого процесса в нашем сознании, сформированном в кругу определенных исторических понятий, отразилась как сумма трех одновременно движущихся потоков.
Первый из них составили «эстетические диссиденты». Это те писатели, которые в свое время были отторгнуты от жестко очерченного круга явлений, выдержавших примерку на прокрустовом ложе «соцреализма». В основном это произведения так называемых «модернистов» 900-х — 10-х гг.: поэзия В. Хлебникова, О. Мандельштама, В. Нарбута, Н. Гумилева, драматургия Л. Андреева, романы А. Белого, Ф. Сологуба, Д. Мережковского и др.
Второй поток составили «идеологические диверсанты», то есть писатели, в свое время осмелившиеся усомниться в достоинствах государственной и общественной системы, утвержденной в стране с 30-х гг. Почти смертники, чаще всего чудом уцелевшие в вакханалии массовых репрессий, они творили в 30-е и в 50-е гг., но лишь теперь стали достоянием массового читателя. Через этот канал пришли в нашу культуру «Реквием» А. Ахматовой, романы стиля «аипоту» (антиутопии) А. Платонова, «Доктор Живаго» Б. Пастернака и др.
Наконец, по третьему руслу возвращаются, презрев границы между странами, «географические отщепенцы», то есть русские писатели-эмигранты всех трех «волн». Те, что в поисках духовной свободы, а то и просто спасаясь от угрозы расправы, покинули страну в 20—70-е годы, утратив гражданство, но не любовь к родной культуре. Это полноводное русло: по нему возвращается к нам искусство признанных мэтров, завершавших путь на чужбине (мало знакомое или плохо систематизированное зрелое творчество И. Бунина, А. Куприна, Б. Зайцева, А. Ремизова, И. Шмелева, Н. Тэффи, И. Северянина), а также впервые является на суд советского читателя творческое наследие тех, чей природный дар оформился уже за рубежом и там же расцвел. Это творчество В. Сирина-Набокова, молодых (в 20-е гг.) русских поэтов-парижан Б. Поплавского, Ю. Терапиано, Д. Кнута, А. Гингера, А. Присмановой и др.
Феномен Булгакова состоит в том, что его неспешное, растянувшееся на четверть века возвращение шло одновременно по всем трем означенным здесь каналам. Еще в 20-е гг. с легкой руки неистовых оппонентов-рапповцев на него был наложен запрет по соображениям идеологического порядка. Выращивая новое генеалогическое дерево отечественной литературы на почве рапповских представлений о ее задачах и ценностях, И. Нович в середине 20-х гг. изобразил на нем Булгакова корявой отсыхающей веткой справа от «пролетарского ствола» идеологии1. Писатель был квалифицирован как «внутренний эмигрант», и тогда же родилось и вошло в общественный обиход предупреждением об опасности злое шипящее словечко «булгаковщина». Полемические всплески 20-х гг. вокруг «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры», «Багрового острова» и не пробившегося к рампе «Бега» были фактами скорее идеологической, чем литературной борьбы. Критики-противники сознательно игнорировали художественный дар Булгакова. В статье И. Нусинова «Путь Булгакова», подводящей итог полемике-травле, автор ее так прокомментировал нежелательный факт постановки и успеха булгаковских пьес на двух столичных сценах: «Излишне говорить, что успех драмы и комедии — успех прекрасного оформления и исключительной игры актеров (...), а не успех авторского текста. В истории русской драмы Булгаков-драматург встанет в один ряд со многими дореволюционными поставщиками товара для фирмы Корша или Незлобина»2. Да простит нам читатель невольный каламбур, но — излишне говорить, что самое замечательное в этом пассаже — это категорическое «излишне говорить» о художественном таланте Булгакова-драматурга.
Полностью отрицать художнический дар Булгакова умела лишь уникальная в своей безапелляционности («неистовая») критика РАППа. Позднее его стали трактовать как писателя талантливого, но чужого, чей метод и стиль заметно расходились с только что декретивно прочерченным руслом социалистического реализма. Довольно вспомнить судьбу повести о Мольере, заказанной Булгакову для серии ЖЗЛ в начале 30-х годов, но тотчас решительно отвергнутой по соображениям эстетического характера, чтобы наглядно представить несовместимость этого таланта с железным регламентом вновь утвержденных идейно-художественных норм искусства.
Тезис о Булгакове-художнике, развивавшемся вне «магистральной» линии социалистического искусства, где-то на «боковых» его путях, активно развивался нашей наукой и в 50-х гг., когда делались первые несмелые попытки возродить его наследие, и даже много позднее, почти до наших дней. В докладе В.Р. Щербины на IV международном съезде славистов мысль эта была сформулирована не как полемическая реплика, но как командный окрик: попытка, мол, выдвинуть Булгакова и еще некоторых опальных писателей в качестве центральных фигур советской литературы недопустима, ибо не только не соответствует логике историко-литературного процесса, но и извращает сложившуюся концепцию его, уводя мысль на «боковые пути»3.
На «боковых путях» официально опекаемой науки о литературе и существовало некоторое время полулегальное советское «булгаковедение», чьим призванием стало облегчить и ускорить затянувшийся путь советского читателя к наследству большого писателя.
В эмиграции Булгаков не был и за границу, как ни рвался при жизни, так и не попал. И все же к третьему из названных каналов великого возвращения его наследие также имеет отношение. Грустно признать, но и никуда не деться от факта, что со многими лучшими произведениями Булгакова и с перипетиями его творческой биографии советский читатель впервые знакомился по образцам «самиздата» и «тамиздата». И первое собрание произведений писателя созрело тоже — увы — не на его родине.
Возвращение Булгакова шло медленной поступью около четверти века. У одной границы этой эпохи — «солнечный удар», связанный с появлением в «Москве» романа «Мастер и Маргарита». У другой — спокойное удовлетворение, вызванное появлением «Черного Мастера», как читатель-остряк окрестил за цвет обложки томик с «Мастером и Маргаритой», изданный «Высшей школой» (1989) и снабженный необходимыми материалами и комментариями для системного изучения романа в рамках учебной программы. Сам по себе этот факт — явление пограничного характера и свидетельство новой эпохи, или начало нового отрезка пути к Булгакову.
А тот, что пройден читателем, издателем, наукой за четверть века, в основном завершен. Символ завершения — готовый к выходу пятитомник первого отечественного собрания сочинений. Вопреки скептическим прогнозам 60-х гг. читательский интерес на этом отрезке пути не ослабевал, а нарастал неудержимо и к концу 80-х гг. достиг эйфорического накала. Вряд ли в таком напряжении он может держаться долго. Теперь, возможно, взвинченный массовый интерес к наследию писателя, переставшего быть запретным и крамольным, несколько успокоится. Издательский бум переместится в сторону иной достойной фигуры, например, А. Солженицына. А путь к Булгакову станет путем систематического и планомерного изучения на всех уровнях развития литературоведения: от школьного урока и студенческого семинара — до секторов научно-исследовательских институтов, где вызревает идея издания Академического собрания сочинений Булгакова. Сейчас время осмотреть участок дороги, оставшийся за спиной, и извлечь уроки.
На этом участке пути к писателю, предпочитавшему фантасмагорию многим стилевым формам, читателя все эти годы подстерегали разные «коровьевские штучки», в общем-то невеселая чертовщинка и несусветица. Издательский ажиотаж последних лет был так безудержен и бессистемен, что грозил порою вовсю разрушить едва наметившуюся цельность читательского представления о Булгакове-писателе. Приведем пример. Если бы недавний поклонник и ценитель булгаковского сатирического дара, узнав о существовании цикла его повестей, писавшихся в 20-е гг. для издательства «Недра», захотел познать цикл как цельность, лежащую у подножия «Мастера...», ему пришлось бы приложить немало сил. Чтобы мысленно собрать цикл, он должен был заглянуть последовательно в «Литературный Азербайджан» (1988, № 5) в поисках «Дьяволиады», в «Литературный Киргизстан» (1988, № 1) за «Роковыми яйцами» и в журнал «Знамя» (1987, № 6) за долгие годы запретным «Собачьим сердцем». Когда прошла полоса журнальная, и началась пора тематических сборников, наш культурный читатель, любитель цельных впечатлений, не так уж много выиграл. Теперь ему предлагалось взять, например, сборник «Ханский огонь» («Худ. литература», 1988) и там прочитать две повести: «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Затем подождать выхода сборника «Чаша жизни» («Сов. Россия», 1989) и, освежив в памяти «Роковые яйца», освоить еще и «Дьяволиаду». А уж потом сводить их в единство, расположив в порядке появления на свет, восстанавливая цельность, еще при жизни писателя грубо разрушенную тогдашними чрезвычайными обстоятельствами жизни страны и самого писателя.
Дьявольскими шутками на пути к Булгакову кажутся теперь и фантастические препятствия, чинимые хранителями его архивов всякому, кто проявлял к ним исследовательский интерес. О таких шутках читатель узнавал из прессы и иных источников. Когда в 1988 году «Советский писатель» выпустил в свет очередной, на сегодня самый полный сборник булгаковских пьес, читатель из послесловия составителей, в числе которых была и вторая жена писателя Л.Е. Белозерская-Булгакова, с изумлением узнал, что они не смогли сверить публикуемые тексты с автографами, хранимыми в ОР ГБЛ, ибо руководством Отдела не были к архиву допущены. Чем не булгаковский сюжет, чем не фантасмагория, ждущая его пера?
«Коровьевской штучкой» на пути к Булгакову стал и разгоревшийся недавно в прессе публичный скандал вокруг его наследия, когда под знаменами защиты достоинства писателя стенка на стенку двинулись друг на друга враждующие армии булгаковедов, стреляя друг в друга нетонкими намеками на более чем неблаговидные махинации с его рукописями. Достойным образом эту необычную «дьяволиаду» дополняют и многочисленные цензурные фарсы, синхронно разыгранные сразу во многих издательских предприятиях и учреждениях как центральных, так и периферийных. Кто из нас, изучавших творчество Булгакова в 60—80-е гг., не держит в памяти лично ему обращенную фразу-вариацию бессмертного бдительного речения всесильного цензора Саввы Лукича («Багровый остров»): «...нельзя все-таки... пьеска — и вдруг всюду разрешена!»?
Собранные вместе многочисленные фантастические факты истории освоения читателем булгаковского наследия («коровьевские штучки») могли бы сложить пестрый сюжет особой историко-литературной «Дьяволиады», составившей «кровавый подбой» многолетней и многотрудной «булгаковианы», первые итоги которой подводятся в преддверии столетнего юбилея писателя.
Годы 1988—1989 стали пиком булгаковского «ренессанса» и вместе с тем — пограничьем, открывшим новую перспективу пути: последовательного и профессионального изучения наследия писателя, чью роль в едином литературном процессе XX в. еще только предстоит определить. Предшествующие десятилетия создали иллюзию мощного движения в той отрасли историко-литературной науки, которую по утвердившейся привычке называют булгаковедением. Явились в свет десятки, сотни, может быть, тысячи уже не поддающихся учету разнородных и разноценных статей, так или иначе связанных с именем и наследием Булгакова. Но вряд ли этот хаос можно всерьез считать знаком научного прогресса. Правда, в разбушевавшемся море литературоведческой моды появились в 80-е годы труды-маяки, прокладывающие путь системному знанию: монографические работы о жизни и творчестве Булгакова, созданные Д. Гиреевым, Л. Яновской, А. Смелянским, М. Чудаковой4. Об участии последней в создании булгаковедения как научной отрасли следует говорить особо: разножанровый цикл ее трудов о Булгакове 70—80-х гг. самоценен и показателен как образцовая часть истории советского литературоведения последних десятилетий.
У порога юбилея, у начала нового этапа пути к Булгакову возникают и новые коллективные труды. В историю булгаковедения заметным явлением войдет комплекс трудов, выполненных в Ленинграде при НПО ЛГИТМиКа под руководством А. Нинова. Уже вышел в свет в издательстве «Искусство» первый том (а впереди их еще три) «почти академического Булгакова»5, то есть наиболее полного и тщательно выверенного издания его драматических произведений с обширными научными комментариями. Чем-то вроде спутников этого издания по мотивам регулярно проводимых в Ленинграде Булгаковских чтений один за другим появились сборники: «Проблемы театрального наследия М.А. Булгакова», «М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени».
Задуманные или уже подготовленные к выходу коллективные «юбилейные» сборники, созревшие сейчас во многих научных и учебных учреждениях из потребности подвести итог пройденного пути, тоже станут, хочется верить, вехами на новом отрезке долгой дороги. Именно таким, по замыслу, готовился и должен стать предлагаемый сборник, цель которого — стать достойным «венком» в память очень большого русского писателя, юбилей которого готовится отметить весь мир в 1991 году.
Примечания
1. Нович И. Дерево современной литературы // На литературном посту. 1926. № 3. С. 24—26.
2. Нусинов И. Путь Булгакова // Печать и революция. 1929. № 4. С. 51.
3. Щербина В.Р. Вопросы развития социалистического реализма в советской литературе. М. 1958. С. 40—41.
4. Гиреев Д. Михаил Булгаков на берегах Терека: Документальная повесть. Орджоникидзе. 1980. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983; Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1986; Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.
5. Такой формулой определил значение предпринятого издания рецензент «Лит. газеты» (1990, 10 янв.). Книга М.А. Булгакова «Пьесы 20-х годов» является «реальной ступенью к подготовке академического издания сочинений великого писателя», — заключил он.
| К оглавлению | Следующая страница |