Следует напомнить, что вспыхнувший в 60-е годы интерес к роману «Мастер и Маргарита» и все, с ним связанное, дало толчок к поиску и публикации других произведений Булгакова и сведений о нем самом. Однако в предыдущее десятилетие эта работа носила случайный и хаотичный характер, что стало причиной некоторых ошибочных выводов. В 70—80-е гг. публикаторская работа приобретает осмысленный, системный характер. Зарубежные исследователи публикуют тексты Булгакова и вводят в научный обиход документы, имеющие большое значение для понимания личности писателя, прояснения отдельных деталей его биографии, трактовки его произведений. Уже в 70-е годы список произведений Булгакова, изданных за рубежом, не только на английском, но и на русском языке существенно пополняется1. Например, именно за рубежом впервые были опубликованы повесть «Собачье сердце» (1968), пьесы «Адам и Ева» (1971), «Багровый остров» (1972). За границей было в 80-е годы издано и первое собрание сочинений Булгакова, вызвавшее акцию протеста на родине писателя. Правда, как утверждает М. Чудакова (573, С. 6), пути попадания копий рукописей Булгакова за границу темны и неисповедимы. По свидетельству известного исследователя творчества Булгакова, подлинники никогда не покидали советских архивов, а, следовательно, зарубежные издатели не имели возможности сверить корректуру с рукописями и претендовать на академичность публикаций. Однако, благодаря этим публикациям у зарубежных критиков появляется возможность познакомиться с другими произведениями необычного писателя и оценить их. Таким образом, собственно булгаковские тексты становятся дополнительным источником для литературоведческой работы. Крупные булгаковеды, такие, как Э. Проффер, Л. Милн, Н. Натов владеют русским языком, что значительно облегчает работу с булгаковскими текстами. К тому же они сами предпринимают активные действия для поиска новых фактов и свидетельств, вплоть до поездок в СССР и личных встреч с людьми, которые знали Булгакова. Например, такие поездки неоднократно предпринимает Эллендеа Проффер. Она берет интервью у Татьяны Лаппа, встречается с киевскими соседями Булгакова. Издательство Ardis, благодаря упорной работе Карла и Эллендеа Проффер, добывает и публикует все новые тексты и документы: «Неизданный Булгаков: тексты и материалы» (1977), «Фотобиография Михаила Булгакова» (1984). В последнем издании собраны более 150 фотографий, некоторые из них опубликованы впервые. В аннотации к этой книге говорится, что «фотографии, освещающие личную и творческую жизнь Булгакова, как по числу, так и по своему качеству значительно превосходят те нечеткие, безжалостно отретушированные копии, когда-либо появлявшиеся на плохой бумаге советских публикаций» (68, 4-ая обложка). Действительно, «Фотобиография» — издание не только прекрасно иллюстрированное, но и весьма содержательное. Комментариями к большинству фотографий служат фрагменты интересных документов: цитаты из писем, воспоминаний, произведений самого героя книги. И хотя в библиографии Проффер указывает такие имена советских литературоведов как М. Чудакова, В. Лакшин, на труд которых она, безусловно, опиралась, издание уникально в своем роде, потому что книги о Булгакове, в которых были напечатаны эти же фотографии, появились на родине писателя позднее. При этом следует отметить, что архив писателя, хранившийся в библиотеке имени Ленина (около 1145 единиц хранения!), был полностью закрыт для доступа иностранных ученых. (Дж. Манро — единственной западный исследователь, которому удалось получить разрешение ознакомится с архивом в 1975 и 1977 годах). Однако и того, что удается раздобыть различными путями (в том числе и через родных и близких писателя), было достаточно, чтобы говорить об определенной тенденции, складывающейся в 70—80-е годы в зарубежных исследованиях: критический анализ осуществлялся на основе обширного, систематизированного, достоверного фактического материала.
Его источниками служила как самостоятельная исследовательская работа зарубежных авторов, так и, пусть немногочисленные, публикации советских критиков. Очевидно, что кропотливая работа М. Чудаковой над архивом писателя находилась под пристальным взглядом зарубежной критики. С середины 70-х, когда Чудакова публикует результаты своего труда — описание архива и анализ творческой истории «Мастера и Маргариты» — эти публикации становятся одними из главных источников зарубежных авторов. Однако, в некоторых случаях обращение к советской критике становилось причиной копирования ошибок и неточностей. В частности, документальная повесть Д. Гиреева «Михаил Булгаков на берегах Терека» (418), опубликованная в 1980-ом году, ввела в заблуждение Э. Проффер, которой показалась убедительной его художественная реконструкция владикавказского периода, где домыслы автора перемешаны с реальными событиями и разбавлены собственно булгаковскими текстами, часто без кавычек. Рассказы и романы Булгакова Гиреев использовал как автобиографию писателя, игнорируя тот факт, что в творчестве реальные события переплавлены через призму авторского воображения, преображены вымыслом. Проффер же почти дословно цитирует Гиреева в своей книге «Михаил Булгаков: жизнь и творчество» в той части, которая посвящена смутному времени в Киеве и появлению Михаила Афанасьевича на Кавказе (250, P. 25—27). Однако такие неточности встречаются в эти годы не часто.
М. Чудакова также отмечает эту тенденцию — «тяготение зарубежных исследователей к разыскиванию новых фактов» (393, С. 22), тенденцию, прямо противоположную той ситуации, которая сложилась в Советском Союзе. По словам Чудаковой, советские критики «знали о существовании неопубликованных документов, но выстраивали в своих работах иллюзию, что говорят все и при цензуре... дополнительно создавалась странная ситуация — отечественное булгаковедение как бы не нуждалось в новых биографических фактах, поскольку они могли нарушить канонический облик писателя» (С. 22). В этом смысле зарубежные исследователи оказались более объективными: они не страшились вводить в научный обиход факты, добавлявшие отрицательные черты портрету писателя. Например, именно за рубежом впервые были опубликованы сведения о пристрастии Булгакова к морфию (64). Однако этот чрезвычайно важный для понимания раннего творчества писателя факт был добыт, как считает Чудакова, не самыми совершенными с этической точки зрения средствами: интервью Т. Кисельгоф попало в печать без ее разрешения. По мнению М. Чудаковой, подобные изыскания литературоведов породили сложную научно-этическую проблему: «научно-культурные стимулы 20 в. вошли... в острейшее... противоречие с частной жизнью человека и его правом на защиту» (393, С. 22). С одной стороны, если бы этот факт не был бы обнародован при жизни Т. Кисельгоф, она бы продолжала скрывать то, что, на ее взгляд, порочит честь бывшего мужа, а после публикации М. Чудаковой удалось выяснить многие ценные для биографии писателя подробности. С другой стороны, Т. Кисельгоф глубоко оскорбило, что очень личное, интимное стало достоянием науки. Однако ценой этого нарушения этических норм зарубежные критики сумели ввести в научный обиход уникальную биографическую информацию из первоисточника. Таким образом, страсть к добыванию фактов, граничащая с одержимостью, которая очень отчетливо прослеживается в зарубежных публикациях о Булгакове, несмотря на крайности и издержки, все же формирует положительную тенденцию в критике рассматриваемого периода — создание надежной основы для изучения творчества писателя.
Эта тенденция начинает проявляться с самого начала 70-х годов, будучи одной из устойчивых особенностей данного периода. Если в 60-е гг. ограниченность в материале, а также поспешное, политически пристрастное прочтение «Мастера и Маргариты» приводило к искаженным интерпретациям, в 70-е годы западные булгаковеды предпринимают меры к исправлению ситуации с помощью публикации разнообразных документов. Э. Проффер, защитившая диссертацию по булгаковскому творчеству и ставшая впоследствии крупнейшим среди англоязычных литературоведов исследователем булгаковского наследия, публикует в 1972—73 годах в журнале Russian Literature Triquarterly (243, 244, 245) те материалы, которыми, по всей видимости, она пользовалась в своей научной работе: это черновики Булгакова для «Последних дней», ранние редакции «Дней Турбиных», а главное — личные документы писателя, его письма, письма и воспоминания современников, другие свидетельства эпохи. Будучи впервые введенными в научный обиход за рубежом, эти документы способствовали формированию в зарубежной критике нового взгляда на судьбу Булгакова и его творчества. Правда, все документы были опубликованы на русском языке, что значительно сужает круг потенциальных читателей. Но для истинных ценителей русской литературы отсутствие перевода не должно было служить препятствием. К тому же Проффер сопровождает публикацию подробными комментариями. В них нет оценки того или иного события в жизни писателя, которое зафиксировал данный документ, зато даны исчерпывающие сведения об авторе или адресате, а также о событиях и фигурах, которые упоминаются в тексте. Логику отбора документов для публикации понять трудно, настолько они не равнозначны. Может быть, в этом и заключалась задача: представить как можно больше разноречивых свидетельств о жизни писателя и его эпохе. Здесь и письмо Булгакова матери о первых трудных годах жизни в Москве, его переписка с МХАТом по поводу постановок «Дней Турбиных» и «Мольера», обращения к Горькому с просьбой о помощи в самые трудные для писателя времена. Некоторые письма приведены в сокращенном варианте, для того, видимо, чтобы продемонстрировать те или иные мысли Булгакова, показавшиеся Проффер интересными: его реакция на зарубежные постановки своих пьес, желание покончить с собой при известии о тяжелой болезни. Опубликованы и отзывы Горького на некоторые булгаковские произведения, выдержки из обсуждения «Бега» во МХАТе, фрагменты стенограммы встречи представителей Главреперткома и МХАТа по поводу пьес Булгакова, рецензия Луначарского на «Дни Турбиных» и другие интересные документы. Письмо Попову, в котором Булгаков сообщает о своем решении оставить театр, а также о десятилетнем юбилее «Дней Турбиных», с которым его поздравила только жена, Проффер комментирует следующим образом. Она сообщает о неприятной истории, произошедшей с дневниками Булгакова еще в 20-е гг., после которого писатель раз и навсегда отказался от мысли вести дневник. Место дневниковых записей, по словам Проффер, заняли письма Попову, другу и первому биографу писателя. Данное письмо, по мысли Проффер, «иллюстрирует настроение Булгакова, когда он писал «Театральный роман», в котором высмеивается Станиславский и его методы. Письмо показывает, что это отнюдь не доброжелательная сатира» (245, P. 453). Единственная из заметок Проффер с претензией на аналитичность говорит о том, что анализ материала не входил в задачи автора публикации. Документы просто представлены на суд искушенной аудитории, а именно таковой является, по-видимому, читательская аудитория Russian Literature Triquarterly, журнала переводов и критики, издаваемого четыре раза в год в издательстве Ardis. Это издательство — семейный бизнес Карла и Эллендеа Проффер, крупнейших исследователей русской и советской литературы в США. В Ardis были опубликованы многие шедевры русской литературы, а также литературоведческие работы и подборки документов.
Обширные «документальные» публикации, связанные с жизнью и творчеством М. Булгакова, становятся, можно сказать, характерной приметой этого периода. В журналах в переводе самих булгаковедов появляются отрывки малоизвестных англоязычной публике произведений или же эти произведения целиком (243, 244, 245, 297, 248, 113, 299). Интервью Татьяны Лаппа и воспоминания Любови Белозерской-Булгаковой, также впервые появившиеся именно на Западе, становятся для западных булгаковедов уникальными документами, возрождающими малоизвестную атмосферу России 20—30-х годов (64, 83).
Рост интереса к Булгакову проявился и в другой «примете» англоязычной критики этого периода: спецвыпусках литературных журналов, посвященных исключительно Булгакову (Russian Literature Triquarterly, № 15, 1978; Canadian-American Slavic Studies, № 15, 1981). Они содержат выступления критиков по самым разным темам, связанным с булгаковским творчеством, биографические очерки, документы, иллюстрирующие те или иные события жизни писателя, отрывки из его черновиков и рукописей. Например, в 15-ом номере журнала Russian Literature Triquarterly за 1978 год впервые публикуются переводы ранней прозы писателя периода газеты «Накануне», первый перевод пьесы «Последние дни» как пример изучения Булгаковым природы зависти к художнику — эта тема, по мнению составителей сборника, является основной в последних произведениях писателя. Либретто «Минин и Пожарский» демонстрирует разносторонность таланта Булгакова. Даются сведения о реалиях Москвы 1921 года. Воспроизводится атмосфера тех лет, вплоть до цен (полкило белого хлеба 14 тыс. рублей, черного — 4 600), дана подробная характеристика «Накануне», кто издавал и для кого. Раздел документов открывает глава из воспоминаний Любови Белозерской-Булгаковой, которые вот-вот появятся в печати. Она рассказывает о встрече с писателем и браке с ним. Интервью с соседкой Булгакова по Киеву Инной Васильевной Кончаловской расширяет информацию о семье писателя, рассказ проиллюстрирован редкими неопубликованными фотографиями. Инна Кончаловская — дочь владельца дома, в котором в Киеве жили Булгаковы. Ей было 6 лет, Булгакову 18, Инна общалась в основном с его сестрами. С ее слов читатели журнала узнают о характере и привычках Михаила Афанасьевича. Кончаловская сообщает новые подробности о родителях писателя, рассказывает о том, что у всех детей Булгаковых была трагичная судьба. Кончаловская подтверждает факт смерти матери писателя в 20 году, а не в 18-ом, как это следует из «Белой гвардии». Для литературоведов это важное свидетельство, касающееся литературных приемов Булгакова. Кончаловская подробно рассказывает о характере Варвары Булгаковой, обстоятельствах ее гибели от тифа. Дан подробный план дома, на фотографиях — лица близких Булгакова, описаны их веселые развлечения. Подобные публикации давали зарубежным булгаковедам, критикам и читателям уникальную возможность узнать об атмосфере булгаковской юности, что называется, из первых рук. Такие сведения позволяли сделать верные заключения о воспитании Булгакова, социальном положении его семьи, узнать подробнее о чертах характера — театральности, склонность к юмору, сатире — проявившихся впоследствии в его произведениях.
Раздел критики содержит переводы статей трех известных советских критиков — Константина Рудницкого «Пьесы Булгакова», Владимира Лакшина «Уроки Булгакова» и Мариэтты Чудаковой ««Мастер и Маргарита»: становление романа». Таким образом, у зарубежных читателей была возможность увидеть, как относятся к Булгакову на его родине, а также почерпнуть новые сведения, не известные пока западным исследователям. Выбор именно этих критиков объясняется тем, что М. Чудакова предоставляла огромный фактический материал, К. Рудницкий был ведущим театральным критиком той эпохи, В. Лакшин, будучи одним из ведущих советских литературных критиков, выступил автором предисловия к одному из первых сборников произведений Булгакова (Избранная проза, 1966). В этой небольшой статье практически впервые была представлена полная биография Булгакова и талантливый анализ основных его произведений. Работы названных критиков трактовали творчество Булгакова в трех разных аспектах.
К. Рудницкий анализирует причины неожиданной популярности булгаковских пьес на сценах московских театров в 70-е годы (в то же время выходят и киноэкранизации пьес «Бег», «Иван Васильевич меняет профессию). Он приходит к выводу, что некоторые темы булгаковских произведений не утратили своей актуальности. По его мнению, это главные темы Булгакова — интеллигенция и революция, общество и талант. По словам советского критика, «Дни Турбиных» оказались востребованными в театре, когда Станиславский решил показать революцию через человеческую душу. В новой постановке 1968 года пьеса интерпретирована совсем по-другому. Рудницкий критикует эту постановку. Основная причина неудачи, по его мнению, в том, что у нового поколения актеров пустые глаза. Они не способны выразить душевные переживания булгаковских героев. В целом у Рудницкого довольно глубокий анализ не столько самих булгаковских пьес, сколько современных (70-е гг.) театральных постановок. Рудницкий приходит к выводу, что современные режиссеры в большинстве своем не понимают Булгакова, не учитывают реалий его эпохи, отчего в результате страдают сами спектакли, например, тот же «Иван Васильевич».
В. Лакшин анализирует творчество Булгакова с точки зрения воплощения в нем темы судьбы художника. Это было достаточно смело — рассуждать о бессмертии истинном и мнимом, когда сами собой напрашивались параллели с современными художниками, гонения на которых продолжались и в годы застоя. Пафос Лакшина по отношению к гению Булгакова, возможно, излишний с точки зрения сегодняшнего читателя, в рассматриваемый период казался весьма уместным. Кроме того, составителей спецвыпуска привлекла, очевидно, тема судьбы художника, которую анализирует Лакшин, ведь в творчестве Булгакова она была ведущей.
В статье М. Чудаковой представлено уникальное исследование архива Булгакова, в результате которого она поэтапно восстанавливает процесс создания романа «Мастер и Маргарита». Это бесценный материал для западных булгаковедов, не имеющих доступа к булгаковским рукописям.
Появление подобных спецвыпусков представляется еще одним важным элементом в процессе формирования комплексного научного подхода к проблеме изучения наследия Булгакова. Героями выпусков таких солидных изданий становятся очень немногие писатели, это свидетельствует о том, что к Булгакову зарубежная критика испытывает особое уважение. В предисловии к 15-ому номеру журнала Canadian-American Slavic Studies за 1981 год, посвященному 90-летию со дня рождения Булгакова, Надин Натов пишет, что статьи, вошедшие в номер, «подтверждают растущий интерес западных литературоведов к Булгакову и обеспечивают огромное количество новых материалов. Разные интерпретации соответствуют разнице в подходах самого Булгакова к жизни и обстоятельствам человеческой судьбы» (215, P. 150). В 70-е годы Булгаков полноправно входит в избранный круг классиков русской советской литературы. Доказательством тому стал сборник «Выдающиеся советские писатели» (195), один из очерков которого посвящен Булгакову. Среди авторов очерков 14 американцев, двое британцев, столько же шведов, 6 советских литературоведов и двое русских эмигрантов. В предисловии к этому изданию редактор Эдвард Браун указывает на то, что единственным критерием для отбора очерков стал критический анализ произведений того или иного писателя. Материал, посвященный истории, политике, и даже биографическим вопросам был сознательно отброшен. Очерки не представляют никакой особенной школы или точки зрения, советской или несоветской. Следует отметить, что такой подход к советским писателям отличается значительной новизной. Ведь еще совсем недавно, в конце 60-х, того же Булгакова многие зарубежные авторы рассматривали как жертву советской системы, а в романе «Мастер и Маргарита» искали следы цензурных искажений. Сборник «Выдающиеся советские писатели» служит еще одним доказательством того, что в рассматриваемый период на первое место выходит сам писатель и его творчество. Такая позиция выгодно отличает книгу под редакцией Брауна как от критических статей прошлых лет, так и от исследований советской критики. По словам Брауна, «советская критика стремится к тому, чтобы подчеркнуть социальный фон и социальные задачи в литературе, а западные критики испытывают привычную необходимость «объяснять» советские литературные произведения языком политических факторов. Это привело к ситуации, когда все, что написано о советских писателях, весьма спорно и выходит за рамки литературной критики. Но многие советские писатели предлагают любопытные и волнующие проблемы для литературного анализа, даже такие, как Маяковский и Солженицын, чьи произведения пропитаны современностью» (195, P. 5). Следует подчеркнуть сознательное стремление зарубежного исследователя противостоять основным направлениям советской критики. Булгакову посвящена статья «Мастер и Маргарита», написанная Э. Проффер. Статья основана на материалах диссертации, которую Проффер защитила в 1971 году. Пожалуй, после сумбурной реакции на булгаковский роман в 60-е годы, когда критические статьи большей частью были посвящены бичеванию цензуры, эта работа является первым серьезным самостоятельным анализом «Мастера и Маргариты» в зарубежной критике.
Благодаря исследовательской работе зарубежных критиков не только выясняются факты биографии писателя и публикуются его ранее не изданные произведения, но также вводятся в научный обиход разнообразные редакции этих произведений, которые позволяют лучше понять намерения автора, не искаженные цензурой, проследить эволюцию того или иного замысла. Одной из самых заметных публикаций такого рода, имеющих огромное значение для научного анализа булгаковского творчества, можно считать издание второй редакции пьесы «Дни Турбиных», осуществленное в 1983 году Лесли Милн (63). Ей удалось обнаружить в архивах МХАТа тот вариант пьесы, который назывался еще «Белая гвардия». Именно его можно считать каноническим текстом пьесы, поскольку третья редакция, известная под названием «Дни Турбиных», была значительно изменена в угоду Главреперткому. Л. Милн сопровождает публикацию глубоким литературоведческим комментарием, в котором сравниваются все три редакции, выявляются те места текста, которые особенно пострадали в борьбе за разрешение на постановку пьесы. С помощью этой публикации значительно обогащается представление о драматургии Булгакова, которая в рассматриваемый период не является предметом особого внимания зарубежной критики.
Необходимо отметить, что с изданием документальных материалов связаны и попытки исследователей этого периода раскрыть истинную личность Булгакова, отделить реальное от легендарного. Параллельно такая же работа ведется и на родине писателя: М. Чудакова изучает его архив и вводит в научный обиход важные документы. Однако, поскольку стремление опираться на факты гораздо более выражено в зарубежной критике с самого начала рассматриваемого периода, западным исследователям гораздо лучше удается избавляться как от чужих, так и от своих собственных стереотипов. Уже в 1973 году Э. Проффер развенчивает один из многих мифов, успевших сформироваться в западном булгаковедении, будто смертельно больной Булгаков из последних сил создавал роман, постоянно меняя определенные сцены, и не успел его закончить. «Роман был написан, откорректирован, закончен и переплетен прежде, чем умер писатель» (246, P. 389), — заявляет Проффер. Более того, биографические детали, которые в описываемый период становятся более доступны исследователям во всем многообразии, позволяют Проффер сделать прямо противоположный вывод и превратить Булгакова из мученика в баловня судьбы, что представляется другой крайностью. В фотобиографии Булгакова Проффер пишет: «Если же посмотреть на жизнь писателя глазами его современников, то его вряд ли можно назвать мучеником советской литературы, каким его иногда изображают. Он заставил своих любимых героев жить на сцене любимого театра. Он закончил то, что считал главным делом жизни, и умер в собственной постели. Ему повезло» (68, P. 9).
Стремление к точности, достоверности приводит также и к тому, что меняется отношение к булгаковскому тексту. В первую очередь это касается романа «Мастер и Маргарита». Если в 60-е годы текст романа представлял для исследователей иллюстрацию работы советской цензуры, то в 70—80-е возникает необходимость восстановить достоверный научно выверенный вариант романа. Не имея доступа к архиву, западные критики пытаются сделать это собственными силами, анализируя и сравнивая различные опубликованные редакции романа.
Дональд Фини в спецвыпуске журнала Canadian-American Slavic Studies (129) приводит подробнейший анализ двух русскоязычных изданий «Мастера и Маргариты»: второго советского издания (издательство «Художественная литература» 1973 г. Под ред. А. Саакянц) и издание 1969 г. зарубежного издательства «Посев» (65). В последней публикации курсивом было набрано то, что отсутствовало в редакции журнала «Москва». Советское издание 1973 года опиралось не только на рукопись, отредактированную Булгаковой, но и на предыдущий вариант рукописи, содержащий исправления и заметки на полях, одну из последних записных тетрадей из архива Булгаковой и все материалы из булгаковского архива библиотеки им. Ленина. Фини делает вывод, что Саакянц «ощутила себя вправе в противовес консервативному отношению Булгаковой к очевидным намерениям автора переписать некоторые фрагменты; она не согласилась со многими лексическими и пунктуационными вариантами Булгаковой» (129, P. 332). На взгляд Фини, по крайней мере, следов цензуры в издании 1973 года почти не видно, поэтому можно предположить, что это «самая честная... попытка опубликовать достоверный текст» (P. 333). Следует отметить, что, на наш взгляд, понятие достоверности в этом контексте весьма условно. Многообразие редакций романа дает возможность практически любому редактору создать собственный вариант, используя исключительно булгаковский текст, но будут ли при этом отражены авторские замыслы — это еще вопрос. С этой точки зрения редакция Е.С. Булгаковой представляется более достоверной, поскольку она хотя бы частично воплощала волю автора. Кроме того, позже усилиями Л. Яновской была создана третья редакция «Мастера и Маргариты» (363), которую можно считать наиболее полной, поскольку в ней были учтены все предыдущие редакции. Между тем, проблема канонического текста «закатного» романа Булгакова по-прежнему остается открытой.
В 90-е годы появление редакции 1973 года получило идеологическое объяснение. По словам отечественного исследователя Г. Лесскиса, «демонстративное отличие «нового» текста от «старого» имело... очевидный идеологический смысл: оправдать многолетнюю задержку с публикацией у нас «Мастера и Маргариты» и дискредитировать текст, изданный на Западе, показать, что «они» поторопились, что роман нуждался в тщательной и сложной редактуре, — поэтому де и задержались на родине писателя с публикацией» (474, С. 233). Однако Д. Фини на основе своего анализа приходит к выводу, что содержание и количество изменений в советском издании помогает лучше понять роман. Например, в рассказе мастера в издании «Посева» отсутствует абзац, в котором говорится о том, что другой редактор напечатал фрагмент романа мастера, и после этого появилась статья критика Аримана «Враг под крылом редактора». С точки зрения Фини, «указание на то, что критика появилась в ответ на публикацию фрагмента романа, значительно проясняет это место в романе, поскольку из предыдущих вариантов (и варианта «Посева») следует, что статья Аримана появилась в ответ на отвергнутую рукопись» (129, P. 343). В редакции «Посева» нет и Алоизия Могарыча, о котором мастер подробно рассказывает Ивану. Фини считает, что «представление Алоизия Могарыча в этом месте более логично; ведь иначе он появляется только в 24 главе так, что не имеет особого значения для читателя. Однако, когда на его представление отдана целая страница в середине романа, параллель между Алоизием Могарычем и Иудой становится более очевидной» (P. 346)
Д. Фини призывает осуществить новый перевод булгаковского текста. По его словам, «этот перевод должен включать все изменения, внесенные в советское издание 1973 г., со сносками, объясняющими каждое изменение и указанием на все очевидные расхождения между рукописью, использованной для перевода М. Гленни, и текстом «Посева»» (P. 349). К сожалению, мечте Фини в 70—80-е гг. так и не суждено было сбыться. А ведь разница между различными изданиями романа становится, например, причиной рождения целой литературоведческой проблемы: кто является автором «романа в романе», то есть древних глав? И почему они появляются из разных источников? На эту тему среди зарубежных критиков возникла интересная дискуссия.
По последней строчке романа, которая совпадает с заявленной мастером еще в середине произведения, Э. Проффер делает вывод, что «роман, написанный Мастером, этот тот, который мы только что прочли, и он называется «Мастер и Маргарита»» (246, P. 411). Д. Фини, проводя свой анализ, обнаруживает существенное различие в заключительных словах. В последней строчке советского издания используется словосочетание Понтийский Пилат вместо Понтий Пилат, как в «Посеве». Фини предполагает, что, когда в 1939 году Булгаков писал Эпилог, он решил использовать вариант «Понтийский», «несмотря на то, что ему, уж конечно, было известно о том значении, которое он сам придал последним словам, несколько раз привлекая к ним внимание читателя» (129, P. 352). После Проффер еще пять критиков, по словам Фини, обратили внимание на эти заключительные слова. Четверо из них игнорировали советское издание или прочли его неверно. И только пятая, Лесли Милн, заметила, что эпилог не является частью романа мастера. По ее мнению, эпилог восстанавливает отделение булгаковского романа «Мастер и Маргарита» от романа мастера о Понтии Пилате. Они не идентичны. Один содержит и обрамляет другой. И Фини скорее согласен с Милн, чем с Проффер. Однако последняя убеждена, что вся проблема в том, что Булгаков не успел до конца отредактировать роман, он обязательно исправил бы Понтийский на Понтий. Фини убежден, что никто иной, как Булгаков, превратил слово Понтий в Понтийский, в той же форме он употребляет это слово и во второй главе. В отношении пятикратного повторения заключительных слов на протяжении романа мнение Фини таково: «можно предположить, что Булгаков намеревался сделать повторения одинаково ценными. Это могло бы создать великолепную троичную симметрию, когда роман Мастера помещен в роман о Мастере, который в свою очередь обрамлен эпилогом романа, который возникает помимо Мастера (хотя тоже подвержен его влиянию)» (P. 353).
Весьма оригинальную версию происхождения «романа в романе» предлагает Л. Викс. По ее словам, «с тех пор как Э. Проффер, первый и наиболее основательный критик Булгакова в Америке, убедительно заявила, что пропавший роман, написанный Мастером — это «Мастер и Маргарита», читатели сделали вывод, что так оно и есть. К сожалению, при ближайшем рассмотрении эта гипотеза не срабатывает» (291, P. 60). По мнению Викс, «за исключением четырех внутренних глав, все события происходят после того, как Иван встретил Воланда на Патриарших прудах; Мастер не может знать о них до своей встречи с Иваном. Тогда Мастеру остается три дня до смерти, в течение которых он должен написать 398 страниц. Он также столкнулся бы с невероятной задачей описывать в деталях собственную смерть и реакцию Ивана на нее, а также события, которые произошли после его смерти» (P. 60—61). А вот версия с авторством Ивана кажется Викс более правдоподобной. Одна из причин — то, что «Иванова шизофрения согласуется с шизофреническим характером повествования. Во время бодрствования он ироничный, неловкий рассказчик московских глав. Во сне он рассказчик истории Пилата. Только две главы без сомнения написаны Мастером, что ставит под вопрос авторство Ивана. Если этот фрагмент действительно принадлежит погибшему роману Мастера, то откуда Иван мог его взять? ...Поскольку большая выдержка из романа была опубликована, и Иван даже помнил критические отзывы в литературных журналах, вполне правдоподобно, что маленькое расследование, предпринятое профессором Поныревым, помогло ему найти уцелевшие главы романа Мастера, которые он себе и присвоил» (P. 62) Викс считает, что Иван, которому было известно, каковы должны быть последние слова, завершил ими историю Мастера. Его собственная история заканчивается их вариацией. И наконец, Иван в качестве хроникера «объясняет появление определенных риторических фигур в повествовании; например, «автор этих правдивых строк»» (P. 63).
Здесь следует заметить, что булгаковская любовь к мистификациям нашла свое самое полное выражение в его «закатном» романе. Многократный повтор заключительной фразы можно считать одним из примеров планомерной мистификации читателя. В ней также содержится намек, подкрепляющий биографическую параллель мастер — Булгаков. В то же время провести параллель между Булгаковым и другим его персонажем — Иваном Бездомным крайне затруднительно. Поэтому версия Викс маловероятна, хотя и имеет право на существование. Вариант Фини не может быть с должной степенью подтвержден или полностью опровергнут из-за отсутствия канонического текста романа.
Таким образом, проблема публикации главного романа Булгакова, актуальная в 60-е годы, теперь отходит на периферию. Ей уделяют несколько абзацев в работах, посвященных творческой истории или проблематике «Мастера и Маргариты». В частности, Э. Проффер удивляется тому факту, что «принимая во внимание оперативность русского андеграунда... рукопись не ходила по рукам прежде, чем попасть к издателю» (246, P. 389). В действительности в этом нет ничего невероятного. Роман действительно не ходил по рукам в списках — в этом заслуга вдовы писателя. По воспоминаниям А. Вулиса, «позиция Елены Сергеевны во всем, что касалось читательской жизни «Мастера», была сухой и четкой — ни с оглаской, ни с утечкой, ни с кустарным тиражированием оригинала Он не согласился бы, а раз Он этого не желал, то и она не могла оставить открытой для неожиданностей хоть какую-нибудь, даже чисто теоретическую, что называется, вероятностную лазейку» (412, С. 239). Унизительной судьбы «самиздата» гениальному произведению мужа Елена Сергеевна не хотела. Была и еще одна важная причина не выпускать роман за пределы квартиры вдовы Булгакова: «роман должен увидеть свет у себя на родине» (С. 239) — таково было убеждение Елены Сергеевны. В памяти современников еще жива была история с гонениями на Пастернака за то, что «Доктор Живаго» был опубликован за границей. «Самиздат» Булгакова появился позже, в начале 70-х годов, — это были те места, которые отсутствовали в журнальной редакции романа.
В заключение следует отметить, что отсутствие канонического текста романа «Мастер и Маргарита» не мешает западной критике исследовать это произведение. В рассматриваемый период «закатный» роман Булгакова стал наиболее популярным предметом анализа зарубежных авторов.
Примечания
1. См. в приложении хронологию зарубежных публикаций и соответствующий раздел библиографии.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |