Среди русских писателей XX века М. Булгаков, безусловно, принадлежит к числу классиков. В настоящее время появляется всё большее количество работ, посвящённых личности и творчеству этого писателя. Его роман «Мастер и Маргарита» уже давно прочно занял своё место в ряду самых читаемых произведений литературы, ему же посвящено наибольшее количество трудов в булгаковедении. Новаторскими в этом плане можно считать исследования, относящиеся к творческой истории романа, такие, как работы М. Чудаковой, Л. Яновской. Особого внимания заслуживают перспективы изучения иного пространства и времени в романе, намечаемые в исследованиях И.Ф. Бэлзы. Значительный вклад в исследование поэтики булгаковского творчества внесли Б.В. Соколов, Е.А. Яблоков, В. Химич и др.
Подробный обзор литературы, посвященной исследованиям творчества М.А. Булгакова, мы делали во «Введении». Здесь мы хотим еще раз напомнить о ряде положений, которые являются для нас определяющими.
Во-первых, это положение о том особом «творческом диалоге», в который М.А. Булгаков вступает с Ф.М. Достоевским. Напомним, что, по мнению исследователей, диалог этот носит сложный характер.
На раннем этапе творчества это могут быть прямые отсылки, как, например, в романе «Белая гвардия»: «Вещий сон гремит, катится к постели Алексея Турбина. Спит Турбин, бледный, с намокшей в тепле прядью волос, и розовая лампа горит. Спит весь дом. <...> Муть... Ночь... Валяется на полу у постели Алексея недочитанный Достоевский, и глумятся «Бесы» отчаянными словами»1 [2, 141]. По мнению сербского исследователя М. Йовановича, этот этап можно назвать «ученическим»2. На более поздних этапах, по мнению В. Химич, Е. Яблокова, многое «уводится» писателем в подтекст, и диалог начинает носить «скрытый», имплицитный характер3.
Проблемы, связанные с попытками объяснить механизмы такого диалога, во многом помогает решить разработанная М.М. Бахтиным теория «чужого слова». Согласно Бахтину, человек живет в мире «чужих слов», под которыми исследователь понимал «всякое слово всякого человека, сказанное на своем (то есть на родном) или любом другом языке, то есть всякое «не мое слово»». Вся человеческая жизнь, по мнению ученого, есть не что иное, как «бесконечно разнообразная реакция на чужие слова, начиная от их освоения и кончая освоением богатств человеческой культуры (выраженных в слове или в других знаковых материалах)»4. В этой связи нам представляется значимым положение И.П. Смирнова о том, что «смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, смежном искусстве, в смежном дискурсе или предшествующей литературе»5. (В нашем случае это подтверждается выводами М. Йовановича об «интертекстуальных связях» М.А. Булгакова и Ф.М. Достоевского).
Весьма корректно, на наш взгляд, замечание Н.В. Капустина о том, что «сферу влияния» названного принципа «можно расширить до пределов жанра — категории, организующей различные элементы произведения в единую целостность»6. Нам кажется уместным еще раз напомнить мысль О.М. Фрейденберг и Б.П. Иванюка о том, насколько серьезное значение имеет выбор жанра произведения с точки зрения его будущего содержания7.
Во-вторых, это положение Е.А. Яблокова о важнейших чертах булгаковской поэтики: многослойность сюжета, архетипичность художественного мышления, включенность в широкое ассоциативное поле мифопоэтических аллюзий, когда мифологический подтекст произведений обнаруживает связь с фундаментальными космогоническими сюжетами, в том числе с «основным мифом»8.
Таким образом, в «диалоге» с Ф.М. Достоевским происходит «усвоение» М. Булгаковым важнейших для его предшественника положений и принципов. Булгаковское «ученичество» представляет собой отнюдь не «подражание», а творческое «переосмысление» наиболее значимых для художественной системы Достоевского моментов. Топика рыцарства, требующая особым образом выстроенного сюжета, во многом определяющая жанр и структуру произведения, оказывается той «точкой соприкосновения», благодаря которой такой «диалог через время» оказывается возможным. Она напрямую связана с «жанровой ситуацией»: ситуацией кризиса, требующего преодоления, и необходимостью ритуала как способа этого преодоления. Как и Ф.М. Достоевский, М.А. Булгаков в своих произведениях создает особый хронотоп, выходит к диалогу с иным пространством и временем, обращается к фольклору, к мифу на разных этапах его развития.
Примечания
1. Булгаков М.А. Собрание сочинений: в 8 т. М., 2002. Далее ссылка на это издание дается в квадратных скобках с указанием тома и страницы.
2. Йованович М. Йованович М. Об источниках Мастера и Маргариты // Миливое Йованович. Избранные труды по поэтике русской литературы. Белград, 2004. С. 25.
3. Химич В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003; Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 367. Курсив наш.
5. Смирнов И.П. Порождение интертекста. СПб., 1995. С. 11.
6. Капустин Н.В. «Чужое слово» в прозе А.П. Чехова: жанровые трансформации. Иваново, 2003. С. 11.
7. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М., 1997. С. 152—154; Иванюк Б.П. Генезис и эволюция жанра: версия обоснования // Жанрологический сборник. Выпуск 1. Елец, 2004. С. 3.
8. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001. С. 90—130.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |