Ирония была свойственна людям со времен античности на протяжении всей истории культуры, являясь показателем определенного уровня зрелости последней, и активно использовалась «в межличностном общении в различных сферах жизни общества: бытовой, педагогической, общественно-политической (в виде риторической иронии)» [Пивоев 2000: 5]. Однако учёные чаще обращаются к проявлениям иронии не в обыденном общении, а в художественной практике того или иного автора с целью выявления её роли в художественном методе писателя, прослеживают развитие иронии со времени возникновения и до наших дней в произведениях искусства, дабы определить её значение для исторических типов культуры, различая при этом, как указывает В.А. Серкова, античную, романтическую и постромантическую иронию [Серкова 1989: 4]. В настоящее время исследования иронии в области культурологии были направлены на выявление её ценностного характера как эстетического, риторического и общекультурного явления, результаты этих изысканий представлены в монографии В.М. Пивоева, которым также предприняты опыты описания особенностей переживания и выражения иронии [Пивоев 2000]. Однако, на наш взгляд, последние два аспекта иронии требуют более детального рассмотрения также в плане лингвистики и психологии, поскольку реализованный в речи эмоциональный компонент иронии не подвергался прежде детальному анализу.
«Один из самых «ангажированных» мыслителей XX века» [Большаков, Скуратов 2004: 322—323] французский философ, психолог и культуролог В. Янкелевич характеризует всего два этапа в истории становления и развития этого явления. Содержание первого определяет ирония Сократа, которая «оспаривала только пользу и достоверность науки о природе», второго — романтическая ирония начала XIX в., которая «оспаривала само существование природы» [Янкелевич 2004: 11]. По И. Пасси, история изучения иронии делится на три периода, в первом из которых вслед за Сократом она понималась как средство познания и морального совершенствования, затем Ф. Шлегель определил её как творческую субъективность художника, наконец, Зольгер и Гегель предложили считать её духовно-историческим процессом [Пивоев 2000: 4].
Многие исследователи [Лосев, Шестаков 1965; Лосев 1969; Шестаков 1978; Болдина 1982; Пигулевский 1992; Пивоев 1981, 2000 и др.] освещают историю возникновения и эволюции иронии как последовательно проводимого принципа философствования в разные периоды развития общества. При этом авторы опираются на более подробную историческую типологию, которую можно представить следующим образом: античная ирония; ирония культуры средневековья, эпохи Возрождения, эпохи барокко и просвещения; романтическая ирония; ирония XIX века, проявившаяся в творческом мышлении Зольгера, Кьеркегора, Ницше; «ирония истории» марксизма; ирония модернизма и постмодернизма. Л.И. Болдина, В.М. Пивоев отмечают, что ирония не могла быть свойственна человеку первобытно-общинного строя, отличавшемуся конкретностью мышления, неумением абстрагировать общее от частного, различать знания и ценности, преображение и отражение действительности [Болдина 1982: 7; Пивоев 1981: 14]. Как явление культуры она возникает в античную эпоху в процессе разложения синкретизма мифологического сознания, при формировании противоречивых ценностных отношений. В этот период Сократ впервые противопоставил сознательную нравственность, иронико-ценностную рефлексию «иронии судьбы» как форме критической оценки самоуверенности людей, которые подвластны воле богов и вопреки своим стремлениям не могут повлиять на ход событий [Пивоев 1981: 14]. Будучи по своей сути своеобразно проявляющимся отношением личности к миру, сократовская ирония называется «нравственной», так как она бимодальна, носит экстравертно-интровертный характер [Пивоев 2000: 9], господствует в сфере сознания [Болдина 1982] и направлена на пробуждение в людях чувства неудовлетворённости жизнью, стремления к постижению высших духовных ценностей [Лосев 1969]. Ирония Сократа «в её платоновско-аристотелевском освещении соединяет в себе иронию как философско-эстетическую установку, давшую впоследствии иронию как эстетическую позицию, как риторическую фигуру (прием) и как момент самого человеческого бытия» [Михайлов 2001: 152]. В. Янкелевич считает Сократа, как и всех софистов, антигероем, а его «вопрошающую» иронию отрочеством иронии, пришедшим на смену детскому нетерпению и увлеченности [Янкелевич 2004: 7]. После сократовской иронии, по замечанию ученого, «следует бесстыдство цинизма киников», которое «часто оказывается изнанкой разочарованного морализма и крайней иронией», отличающейся грубым излишеством, кривляньем, неотёсанностью, агрессивностью, скаредностью [там же: 11].
А.Ф. Лосев и В.П. Шестаков, характеризуя представление об иронии античных мыслителей, делают выводы о том, что в античном понимании ирония представляет собой сознание, выражающееся через особые приемы, противоположные идее, которую они репрезентируют. Указанная противоположность имеет своей целью выразить или породить ту или иную общественно значимую идею, поэтому античная ирония «имеет высокоидейную направленность». Положительная целевая установка иронии не мешает ей выступать в общественном сознании чем-то игривым, «близким к самодовлению и к некоторого рода эстетическому самодовлению для иронистов». Античность чаще понимала иронию как сократовскую иронию, но иногда она «мыслилась как нечто безнравственное, низкое или неполноценное» [Лосев, Шестаков 1965: 338].
Историко-философские изыскания, посвященные исследованию средневековой и ренессансной иронии, позволили, по мнению В.А. Серковой, преодолеть «историческую локализацию иронического миросозерцания» [Серкова 1989: 5]. Однако в средние века ирония, носившая бимодальный амбивалентный характер, имела ограниченное применение, почти полностью исчезнув из эстетического сознания и употребляясь в основном в народной карнавальной смеховой культуре, сущность которой раскрыл М.М. Бахтин, отметивший, что в этот период ирония чаще всего проявлялась в различных формах цитирования [Бахтин 1975, 1990]. К типу средневекового смеха в эпохальном отношении относится, по мысли Д.С. Лихачёва, и древнерусский смех [Лихачев, Панченко, Понырко, 1984: 4], в котором отразилось ироническое сознание русского народа и который, как и в западной средневековой культуре, носит преимущественно злой, издевательский характер. В средние века смех и его разновидности (в том числе ирония) осуждались отцами церкви и были под запретом.
В эпоху Возрождения, ставшую, по выражению М.М. Бахтина, «вершиной карнавальной жизни» [Бахтин 1979: 221], ирония также не получила развития и широкого распространения в эстетической литературе, оставаясь, по наблюдениям В.М. Пивоева, только разоблачителем религиозно-фетишистских ценностей и нося экстравертный характер [Пивоев 1981: 16]. Интерес к ней пробудился лишь в отмеченном кризисом гуманизма, ощущением дисгармонии мира XVII веке, когда впервые была предпринята попытка исторического осмысления иронии. Новые подходы к иронии возникают в эпоху барокко [Лосев, Шестаков 1965: 340—342], отмеченную появлением в эстетике стремления к сопоставлению различного и выявлению сходства несходного [Пивоев 2000: 16]. Первостепенным значением эту категорию впервые наделяют романтики, чья эстетическая теория представлена как теория иронии [Смирнова 2002: 52].
Проблема романтической иронии разработана в историко-философских трудах А.Ф. Лосева, В.П. Шестакова, В.М. Пивоева, в публикациях о роли иронии в творческом методе романтиков А.С. Дмитриева [Дмитриев 1974, 1975], Р.М. Габитовой [Габитова 1978], Н.М. Берковской [Берковская 1982], К.Р. Матинян [Матинян 1985], Эволюция иронии от романтизма к постмодернизму прослеживается в диссертационном исследовании В.О. Пигулевского [Пигулевский 1992], а также в труде, посвящённом анализу символа и иронии в романтическом миросозерцании [Пигулевский, Мирская 1990], где романтическая ирония представлена как «двусмысленное динамическое отношение субъекта к действительности, к самому себе, которое за счет отрицания, переосмысления субъективного и объективного компенсирует необходимость свободной игрой воображения, противопоставляет действительности непрерывное мифо- и формотворчество» [Пигулевский 1992: 14]. Романтическая ирония, которую традиционно связывают с именем Фридриха Шлегеля и с основными положениями философии иенского кружка, по мнению В. Янкелевича, «отрицает мир только для того, чтобы с большей серьёзностью относиться к себе» [Янкелевич 2004: 12] и, по замечанию В.О. Пигулевского, раскрывается как субъективная отрицательная (негативная) диалектика и герменевтика воображения, опровергающая действительность в мире вымысла и подтверждающая реальность воображаемого, при этом выступая как единство интеллектуальной и риторической иронии [Пигулевский 1990: 22].
В философском исследовании В.М. Пивоева подчеркивается, что ирония приобретает концептуальную форму и мировоззренческое значение, становясь культурологической категорией, орудием переоценки и переориентации, в периоды истории, когда какой-либо класс или общество в целом утрачивает веру в ценностные перспективы, в возможность реализации общественного идеала [Пивоев 1981: 17]. Таким периодом стала эпоха романтизма. По Ал.В. Михайлову, немецкие романтики (Ф. Шлегель, А. Мюллер и др.), предчувствуя реальную иронию исторического становления, абсолютизируют движение, отрицание «в конечной нигилистической тенденции, которая любое целое как живой организм обращает в хаос и небытие — как бы в последний миг диалектического свёртывания этого целого» [Михайлов 2001: 152]. В эстетике романтизма ирония, порождённая крайним субъективизмом, западноевропейским индивидуализмом, становится универсальной категорией, наделяется свойствами космического хаоса [Лосев, Шестаков 1965: 342, 344, 352], утверждает личностный характер бытия, возникающего из творческого Я. Игра, в представлении романтиков, составляет сущность творческого акта и «не может быть противопоставлена никакому иному подлинному творчеству, ибо она я есть подлинное творчество» [Смирнова 2002: 52].
Разложение романтического идеала происходит в результате переоценки ценностей в XIX веке, когда философия романтиков была подвергнута резкой критике со стороны К.В.Ф. Зольгера. Философ считал иронию важным пунктом художественного творчества, суть которого заключается не в возвышении над действительностью, а в своеобразном преломлении действительности в творческом сознании личности [Болдина Л.И., 1982, с. 11]. Как отмечает В. Янкелевич, ирония Зольгера, представляющая собой центр догматической системы и демонстрирующая «диалектический процесс воплощения абсолютного», стала категорией метафизики [Янкелевич 2004: 13]. Ирония у Зольгера «опосредует противоположные творческие силы художника и порождает произведение искусства как совершенное равновесие крайностей, когда идея уничтожается в реальном бытии, а действительность исчезает в идее» [Михайлов 2001: 153]. По В.П. Шестакову, Зольгер определяет иронию не как развитие, а как отрицание и преодоление романтической иронии: в противовес романтикам ирония понимается им как момент развития объективной идеи, переходящей в бытие, по характеристике Гегеля, как принцип «отрицание отрицания» [Шестаков 1978: 23—25]. Ирония Кьеркегора, суть которой состоит в самоопределении личности, в утверждении её суверенитета, в отличие от иронии Зольгера «является продолжением и развитием романтической, но построена на обращении к Сократу» [Пивоев 2000: 21] и определяется не как истина, а как путь [Михайлов 2001: 153]. Кьеркегор считает иронию негативным началом, приравнивая её к нигилизму, доведенному до крайности, поскольку в своем категоричном отрицании ирония не останавливается и перед позитивными явлениями, и перед личностью самого ироника [Болдина 1982: 11]. Наследником романтизма признан и Ф. Ницше, который, как и многие другие европейские философы конца XIX века, считал иронию показателем усталости, пессимизма и разочарования, заявив о кризисе устаревшей традиционной системы ценностей, призвав к её разрушению и к созданию новой, более совершенной, соответствующей реалиям «живой жизни» [Пивоев 2000: 23]. Творческая мысль Ф. Ницше стала сильнейшим импульсом для происходившего в XX веке отталкивания от культурного наследия предшествующей эпохи, осуществлявшегося разными путями [Смирнова 2002: 53], одним из которых стала философия модернизма. Последняя, по замечанию В.М. Пивоева, возникла как реакция на усложнение картины мира, к которому общественное сознание не было готово [Пивоев 2000: 29]. Анализ неоромантической иронии, её эстетического смысла и формы выражения в символизме и модернизме представлен в трудах В.О. Пигулевского. Учёный отмечает, что в русле декадансного умонастроения романтическая ирония, которая в целом носила комический характер, переходит в трагическую, состоящую «из демонической чувственности (негативной диалектики) и скрытой иронии пессимизма (метафизического конфликта)» [Пигулевский 1992: 16]. Отношение субъекта неоромантической иронии к себе философ определяет как самосознание хаоса, как сферу бессознательного, а к окружающему миру — как рефлексию через переживание, как сферу сознания. В символизме, по мнению автора, ирония проявляется в виде интонации, умонастроения, которое, выражаясь через символ, превращается в намёк, недомолвку, умолчание, иногда даже в игнорирование мира, яри этом ирония сохраняет критическую и компенсаторную функции, а также свою двойную структуру [Пигулевский 1992]. Значимой для развития эстетической мысли признаётся и трактовка иронии классиками марксизма. Ал.В. Михайлов отмечает, что Маркс рассматривал сократовскую иронию «как необходимую позицию, присущую философии «в её отношении к обыденному сознанию»». Энгельс, больше интересовавшийся сущностью «иронии истории», определял её как противоречие между замыслом и его воплощением, между реальной ролью исторических деятелей и их претензиями, между объективными закономерностями исторического развития и стремлениями людей, между исторической тенденцией и её итогом [Михайлов 2001: 153]. Для эстетических теорий постмодерна, по мнению Н.Н. Смирновой, характерны все черты, свойственные теории иронии романтизма, а также связанное с этим особое представление о творческом процессе как игре [Смирнова 2002: 53].
В течение длительного времени иронию рассматривали преимущественно как категорию эстетики, разновидность комизма. В книге известного классика французской философии А. Бергсона, посвящённой исследованию сущности смешного, проблемам комического, ирония наряду с юмором определяется как оттенок комического, форма сатиры, основанная на противоположении «реального идеальному, того, что есть, тому, что должно быть». По А. Бергсону, ирония возникает тогда, когда, притворяясь, говорят о должном как о существующем в действительности, и усиливается по мере того, как говорящий всё более и более воодушевляется идеей блага, которое должно быть, поэтому она может внутренне воспламеняться до того, что становится своего рода сгущенным красноречием. Юмор, напротив, чаще всего основан на подробном и тщательном описании существующего как должного и «усиливается по мере того, как мы спускаемся всё ниже и ниже в самые глубины зла существующего, чтобы с холодным бесстрастием отметить все его особенности». Автор считает, что от юмора, который «имеет научную видимость», иронию отличает и то, что она-всего лишь ораторский приём [Бергсон 1995: 69]. Иронию как категорию эстетики рассматривает также Жан-Поль, отмечающий такие её атрибуты, как серьезность и холодность, от меры которых зависит степень ожесточенности иронии [Жан-Поль 1981].
В современной философской литературе ирония — ёмкое, хорошо разработанное понятие, определяемое как форма мировоззрения, отражающая состояние умонастроений, ориентации социальной критики, имеющая широкий полемический контекст и выступающая в качестве «диалектического элемента в отношении обыденного сознания и философской рефлексии» [Серкова 1989: 5]. Общефилософский смысл понятия «ирония» раскрывается в диссертационном исследовании В.А. Серковой, посвященном проблемам иронического мышления в философии, где ирония представлена как способ постижения действительности, особая диалектика, форма философской культуры мышления, содержательное разрешение противоречий познания мира. Автор понимает этот феномен «не только как эстетическую характеристику действительности, но и как достаточное гносеолого-методологическое и мировоззренческое основание философской картины мира» [там же]. По мнению исследователя, «диалектика иронической гносеологии и онтологии в философии ироника разрешается в этике: аксиологические максимы и императивы остаются идеалами, заповедями, моделями, любыми другими возможными формами познания, пока не закрепляются в нравственном действии» [там же: 6]. С этим положением вполне солидарен В.М. Пивоев, полагающий, что «в основе смеха вообще и иронии в частности лежат нравственная оценка, приговор и моральная санкция за отклонение от этической нормы» [Пивоев 2000: 91]. Нравственный аспект иронии включает проблему выражения определённого нравственного потенциала, ответственности ироника за свою оценку, за выбор вида и формы выражения иронии, меру ироничности и силы выражения иронической критики, возможность влияния на поведение своё и окружающих через заражение эмоционально-ценностным отношением [Пивоев 1981: 9; 2000], Иронический метод в философском мышлении предполагает, по мысли В.А. Серковой, решение проблемы определения границ сомнения и гипотетического знания и преодоления их в поступке, в действии. Ироническое знание представлено в работе как сомневающееся понимание, подвергающееся постоянной проверке и диалогической корреляции, преодолевающее установившиеся, известные истины. Особенности иронического способа мышления показаны исследователем в развитии — от попыток человека античной эпохи скрыть свои знания перед лицом богов и «метода оглупления», применявшегося Сократом, до превращения иронии в интегральную культурообразующую структуру познания, в философскую категорию. Как отмечается в работе, ироническое суждение всегда включает в себя соотношение истины и лжи, которая представляется простым обманом или иллюзией и не всегда может быть противопоставлена истине и разоблачена. Важной особенностью иронического суждения автор считает то, что, «будучи по форме неистинным утверждением, ироническое высказывание несет знаки неистинности, и весь пафос ироника состоит в том, чтобы указать путь к истине, который его протагонист должен пройти самостоятельно», в результате истина превращается в свою противоположность [Серкова 1989: 10]. Ироническая структура мышления, проявляющаяся в форме высказывания или диалога, по своей сути амбивалентна: с одной стороны, содержит конфликтность и антагонизм позиций собеседников, с другой, — собеседники постоянно выясняют отношения в споре. Ирония не сводится к одному мыслительному акту, но требует последовательности всех ступеней её проявления, повышая степень свободы мышления, ориентирует на противоречие, при этом проник преодолевает сам и заставляет преодолевать других сковывающие мыслительные стереотипы. Ироническое суждение — это особого рода закодированное сообщение, требующее разгадывания и способное провоцировать диалектические возможности понимания. По мнению В.А. Серковой, ирония, которая проявляет себя как средство совершения насилия над здравым рассудком и которая невозможна без остроумия, является формой философской рефлексии [Серкова 1989: 12]. О рефлектирующем сознании личности как основе иронии вслед за Д. Вико писали Л.И. Болдина [Болдина 1982], В.О. Пигулевский [Пигулевский 1992]. В.М. Пивоев также отмечает, что рефлективность — важное свойство иронии, которая, будучи фактом субъективной реальности, специфично отражает действительность и сочетает в единстве два вида рефлексии (познавательно-логическую и ценностную). «Иронико-ценностная рефлексия заключается в соотнесении рассматриваемого явления с наличным социальным опытом, с системой личных и общественных ценностных ориентаций в иронико-критическом плане» [Пивоев 1981: 8]. По мнению В.О. Пигулевского, «изначальный акт иронии как способ мышления контрастами, движение к противоположному — это переворачивание всех отношений и ценностей во внутренний план, придание социальному личностного измерения». Ирония выполняет связанные между собой социальные функции (критическую и компенсаторную), способствуя всемерному перелицеванию ценностей и отношений во внутреннем плане [Пигулевский 1992: 13]. В монографии и в диссертационном исследовании В.М. Пивоева, которые посвящены иронии как общекультурному, эстетическому, этическому, риторическому явлению, впервые затрагиваются ценностный и психологический аспекты иронии, содержится опыт описания особенностей её выражения и переживания [Пивоев 1981, 2000]. Интересна, на наш взгляд, созданная автором модель семиосферы иронии, понимаемой (вслед за Ю.М. Лотманом) как формы объективации иронической рефлексии в коммуникативных актах и восприятие этих форм людьми. Структура выражения иронии представлена автором таким образом:
Автор видит особенность выражения иронии в параллельном существовании двух смысловых планов, которые реализуются в особой семантико-семиотической ситуации, включающей в себя ироника, объект иронии, контекст и свидетелей [там же: 71]. Проанализировав существующие дефиниции иронии, оценив её роль в структуре комического, В.М. Пивоев даёт собственное определение этого феномена, называя иронией «выражение эмоционально-ценностного, эстетического отношения, которое, будучи видом комического, характеризуется трёхплановой структурой выражения при относительной равноправности этих планов, амбивалентностью, возможностью двунаправленности (интровертной и экстравертной) и специфическим переживанием» [Пивоев 2000: 41—42]. Философом описан процесс формирования иронического ценностного отношения, выявлены роль и характер отрицания в иронии на различных этапах развития культуры, обозначены сферы функционирования иронии, даны характеристики её различных типов.
Попытки систематизации типов иронии прежде предпринимались М.В. Ломоносовым [Ломоносов 1952], выделившим такие типы, как астеизм (деликатная насмешка), хариентизм (ирония по поводу непристойного или просто смешного) и сарказм, позднее — А.Ф. Лосевым, предложившим различать добродушную, насмешливую иронию и сарказм [Лосев 1966]. В диссертационном исследовании, посвященном проблеме эстетического смысла иронии в искусстве, В.О. Пигулевский, определяет иронию как насмешку, притворство, обман или поругание, при которых утверждение и снимающее его отрицание выражаются явно. Используя существующие классификации, автор отмечает, что исторически выделяются такие типы иронии, как сократовская (вертикальная), именуемая инструментальной и показывающая возвышение субъекта над миром, и софокловская (горизонтальная), иначе называемая ситуативной и представляющая субъекта жертвой обстоятельств. Ирония может быть устойчивой, обладая доминирующим эстетическим содержанием или неустойчивой, переходя в отрицательную диалектику. По характеру умонастроения автор выделяет 1) комическую иронию которая представляет собой насмешку над миром, сопровождающуюся доброжелательным или жестоким юмором; 2) трагическую иронию, которая выражает обманчивую видимость с драматическими последствиями для личности, сохранившей симпатию к миру, хотя и оказавшейся жертвой обстоятельств, ведущих к результату, который противоположен её намерениям; 3) нигилистическую иронию — поругание, которому подвергается мир, выражение бунта, протеста, презрения или провокации, сопровождающееся цинизмом, «черным юмором», фарсом или гротеском; 4) скептическую иронию, вызванную недоверием субъекта к реальности, сопровождающуюся релятивизмом, пародированием или игнорированием чего-либо к самому себе и затем переходящую в негативную диалектику, становясь открытой и неустойчивой [Пигулевский 1992: 10]. В.М. Пивоев, опираясь на труды отечественных ученых и на опыт классификации, предложенный английским исследователем Р.Х. Брауном, подразделявшим иронию на риторическую, драматическую, или диалектическую, иронию событий и иронию поведения, также учитывает предложение Р. Янке отличать «малую» иронию (приём) от «большой» иронии (переживания). Учёный предлагает типологию иронии по трём основаниям: 1) в содержательном плане ирония делится (по степени выражения эмоционально-критической оценки в диапазоне от апатии до агрессивности) на риторическую, юмористическую, насмешливую, конвенциональную, скептическую, горькую, злую, саркастическую, сатирическую; 2) в структурном плане на антиномическую (негативную) и диалектическую (амбивалентную), а по направленности иронического отношения на интровертную, экстравертную и гармоническую (бимодальную); 3) по условиям существования на открытую и прикрытую [Пивоев 1981: 9; 2000: 54—59]. Не задаваясь целью создания собственной классификации типов иронии, В.А. Серкова также считает необходимым сопоставить различные по характеру и сферам употребления риторическую и коммуникативную иронию, приходя к заключению, что коммуникативная ирония является не противоположностью, а углублением риторической иронии. Её характер в диалоге зависит от характера коммуникативных отношений, складывающихся между собеседниками, а стратегия диалога определяется степенью коммуникативной компетенции противника [Серков а 1989: 10—11].
Специалисты в области теории литературы практикуют разработанный в свое время Н.Я. Берковским [Берковский 1973] функциональный подход, предполагающий исследование доминанты художественного направления, или продолжают традиции Н.Я. Берковского и М.М. Бахтина [Бахтин 1975; 1979; 1990] в изучении роли иронии в художественном методе либо традиции Ю.Б. Борева и В.Я. Проппа в изучении места иронии в структуре комического [Борев 1970; Пропп 1976]. Ирония традиционно считается одним из оттенков комизма, способом создания комического эффекта, средством, служащим сатире или юмору, однако, как отмечает в своей диссертации Л.И. Болдина, постепенно в научных кругах стала популярной концепция, «согласно которой иронию следует изучать вне сферы комического». В диссертационном исследовании С.М. Скибина нами отмечена мысль о том, что ирония шире понятия комического как смешного, поскольку она противостоит серьезному, героическому, при этом обличая, осмеивая, стремясь к гармонии как к единству противоположностей [Скибин 1982]. Рассуждая о взаимосвязи и взаимозависимости иронии и пародии, В.П. Скобелев также предполагает, что если «комический пафос — одно из порождений и проявлений понятийного мышления, то следует признать, что ирония может оказаться старше и шире комического пафоса и быть составной частью более древнего образования — смеховой культуры», которая «обретает в иронии концептуальную широту взгляда» [Скобелев http://www.ssu.samara.ru/scriptum/irony.rtf].
Впервые «существенное различие между «ироническим» и «комическим» подметил Гегель, считавший, что «комическое» имеет свой объект, тогда как ирония, где отрицание исходит всецело лишь от субъекта, может направляться даже на объект, в действительности нравственный и истинный, который будет себя показывать ничтожным и жалким» [Болдина 1982: 15]. Полемизируя с Гегелем, Л.И. Болдина отмечает, что ирония действительно может быть направлена на любой предмет, который, однако, будучи нравственным и истинным, далеко не всегда показывает себя ничтожным и жалким: чтобы подчеркнуть положительные ценности, автор иногда иронически оценивает их от противного. Л.И. Болдина не соглашается с Гегелем и в том, что ирония принципиально отлична от комического. Имея в виду иронию, проявляющуюся в художественном творчестве, автор определяет её как один из видов комического, эффект которого «построен на несоответствии обычного представления о предмете со способом освещения этого предмета автором» [там же: 16].
Отчасти эту позицию разделяет Н.Т. Рымарь, считающий, что ирония принадлежит к сфере комического, но при этом «представляет собой явление, в котором комическое как бы перестраивает свою структуру, перенося основное событие комического из плана бытийного в план рефлексии над бытием» [Рымарь http://www.ssu.samara.ru/scriptum/irony.rtf].
Л.И. Болдина подчеркивает также, что ирония чаще всего рассматривается в связи с сатирой и юмором, с теми видами пафоса, которые несут в себе идейно-эмоциональное отрицание. Однако она может выступать в сочетании с пафосом утверждения, и, соединяясь с трагизмом, сентиментальностью или героикой, по-своему переосмысливать изображенное, не вступая в противоречие с пафосом произведения, а, подчиняясь ему, выделять ориентацию на утверждение или отрицание. В соответствии с авторским отношением к явлению, на которое направлена ирония, исследователь выделяет три её типа: 1) «ирония, направленная на предмет, содержащий, с точки зрения автора, отрицательные черты и объективно содержащий их в той или иной мере; 2) ирония, направленная на предмет, который для ироника представляет ценность (независимо от того, является ли он на самом деле ценным и значительным объективно) и в то же время выявляет свою несамостоятельность; 3) ирония, исследующая предмет с различных сторон и стремящаяся получить целостное представление о нём; в ней содержится возможность не только отрицательной, но и положительной оценки явления» [Болдина 1982: 16].
Теоретико-литературная характеристика иронии дана в диссертации Т.В. Леднёвой, посвященной проблеме иронии в романе США 60—80 годов. Автор подробно останавливается на гносеологическом, этическом и стилистическом аспектах иронии как разновидности комического, отмечая, что иронию считают положительным свойством мышления, если она остаётся средством борьбы с отжившим знанием, а не превращается в самоцель. Как главный компонент авторского стиля ирония создаётся с помощью различных художественных средств, выполняет различные функции и находится в тесной связи с основными принципами художественного метода писателя [Леднёва 1983].
В диссертации Л.И. Кадаша, представляющей иронию как мировоззрение в латышской литературе, исследуется эстетическая категория «ирония», тесно связанная с формами культуры многоголосия и полифонным восприятием действительности, переплетающаяся с эстетическими принципами модернизма, в котором ирония перерастает в философское обобщение и сливается с мировоззрением автора. Основываясь на концепции эстетического плюрализма и полифонического восприятия действительности, ирония модернизма, проявляющего себя в латышской литературе не «в чистом виде (как направление), а как фон стилистических тенденций», выражает дисгармонические и драматические отношения человека с окружающим миром [Кадаша 1990: 4]. По мнению исследователя, в прозе амбивалентность иронии обусловлена дуалистическим подходом автора, проявляющейся в том, что события изображаются и оцениваются с разных позиций, а эстетический эффект иронии связан с переоценкой установок, изменением позиции читателя [там же: 5].
В диссертационном исследований С.Б. Рубиной рассматривается ирония как систематизирующее начало, формирующее философскую проблематику, поэтику и определяющее жанровое своеобразие драматургии Е. Шварца. Автор понимает иронию как такое отношение к действительности, при котором мир предстает в борьбе взаимоисключающих начал, являя собой синтез противоположностей, взрывающийся каждый раз новыми противоречиями, а иронический принцип определяется в работе как синтез противоречий, воплощение которого постоянно подвергается сомнению самим ироником. В работе отмечается, что ирония создаёт свои жанры, для которых, по мнению автора, характерны следующие жанрообразующие признаки: 1) ирония как структурообразующее начало, формирующее проблематику, поэтику и жанровое своеобразие; диалектический, иронический способ исследования проблем (в борьбе тезиса и антитезиса); 2) поэтика парадокса как основа произведения; использование приёмов остроумия; 3) переосмысление жанровой формы как основа жанра иронического произведения [Рубина 1989].
Проблемам иронии в творчестве отдельных авторов посвящены диссертации С.М. Скибина, считающего иронию средством выражения идейно-психологического уровня отношения к объекту, когда через отрицание осуществляется утверждение конкретных или предполагаемых ценностей [Скибин 1982], В.З. Табарева, высказывающего мысль о расширении границ иронического в аспекте созидающего начала [Табарев 1974], а также статьи В.И. Комарова [Комаров 2000] и Н.В. Павлова [Павлов 2002]. Специфику иронии в русской литературной сказке раскрывает публикация О.И. Тимановой [Тиманова 2001].
Н.Т. Рымарь отмечает, что в XX веке иронию воспринимают как один из глобальных принципов искусства, как одну из «фундаментальных особенностей художественного языка <...> иронический принцип, понятый как принцип дистанцирования от непосредственно высказанного, принцип неуверенности в возможности прямого высказывания является, по мнению исследователя, конститутивной чертой мышления XX века» [Рымарь http://www.ssu.samara.ru/scriptum/irony.rtf].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |