Но эта умиротворяющая пауза вновь сменяется предвидением грядущего ужаса в № 6 от 17 марта. Два материала в нем вновь посвящены сатирическому изображению Сталина в будущем (его день рождения был две недели назад). В первом из них реально-футуристическая устремленность творчества Булгакова заявлена со всей прямотой. Рассказ подписан псевдонимом «Кондрат Пустяков» — фамилией персонажа романа «Евгений Онегин», «то́лстого» гостя на именинах Татьяны, причем она рифмуется там с упоминанием другого гостя, Гвоздина́ — «владельца нищих мужиков».
Рассказ так и называется: «В тысяча девятьсот сорок четвертом. (Фантазия)». А «Фантазия» — название пьесы другого Толстого, не Л. Н-ча, но А. К-ча, написанной под псевдонимом Козьма Прутков. Подзаголовок как бы актуализирует определение литературного персонажа, превращает его в имя собственное. Рассказ целиком написан на тему, затронутую в повести «Собачье сердце»: Шариков объявляет, что желает называться Полиграфом Полиграфовичем, профессор Преображенский приходит в негодование и утверждает, что такого имени не существует. И всезнающий булгаковский профессор прав: «полиграф», знаменитый «детектор лжи», будет изобретен значительно позднее. Но торжествующий Шариков ссылается на... календарь (какой: церковный? советский? — не сказано), календарь летит в печку.
Из какого календаря взяты имена, фигурирующие в этом рассказе? Сюжет строится на том, что выросшие двадцатилетние дети негодуют на своих родителей, давших им в 1924 году чудовищные имена; а вокруг с именами людей продолжает твориться то же самое. Но в действительности, в рассказе все дело не в именах, а... в фамилии. В фамилии его главного героя:
«В доме № 124 по Рабочему проспекту, за высоким, американского типа бюро, сидел рабочий завода «Октябрь», Стайкин мрачно выстукивал [sic!] пальцем на машинке воспоминания о семнадцатом годе. Его двадцатилетняя дочь в волнении бегала из угла в угол и кричала...»
Как легко можно догадаться, мы только что прочитали зарисовку из домашнего быта Иосифа Виссарионовича Джугашвили: мы понимаем уже, что именно на необходимость читательской расшифровки намекает синтаксическая несвязность, возникающая вокруг фамилии героя. Именно с его фамилией-псевдонимом (Сталин), благодаря псевдонимной подписи под рассказом, так «удачно» перекликается фамилия проходного пушкинского персонажа (Гвоздин: срв. также у Маяковского о большевиках: «Гвозди бы делать из этих людей!»), — и этот литературный двойник уже в 1924 году предвещает ему мрачную роль окончательного разорителя мужицкой России, обрекшего ее на нищету.
В кричащей на отца дочери легко узнать Светлану Аллилуеву, которая впоследствии действительно восстанет на отца, напишет о нем разоблачительные мемуары. Воспоминания же о семнадцатом годе, которые «выстукивает» товарищ Стайкин, — это, надо полагать, не что иное, как тошнотворный «Краткий курс истории ВКП(б)», который ему предстоит еще изваять.
Пояснения в процитированном пассаже требует, пожалуй, только фамилия Сталина, которая в булгаковском написании приобретает некую ленинскую картавость. С одной стороны, она напоминает, вернее предвещает «пишущую машинку с турецким акцентом», которую Остап купил для конторы «Рога и копыта» и в которой исследовательница, столь гениально разглядевшая в «Вороньей слободке» сталинское Политбюро (Майя Каганская), увидела намек на грузинский акцент Сталина. Интересно, с каким «акцентом» была упомянутая машинка у товарища Стайкина?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |