В самом конце лета 1934 года Булгаковых пригласил в гости американский режиссёр Вельс, к которому приехали некоторые его соотечественники, участвовавшие в заокеанской версии «Дней Турбиных». В дневнике Елены Сергеевны появилась запись:
«Жуховицкий — он, конечно, присутствовал — истязал М[ихаила] А[фанасьевича], чтобы он написал декларативное заявление, что он принимает большевизм...
Ох, Жуховицкий!»
2 сентября во МХАТе давали «Дни Турбиных». На спектакль пришли представители американского посольства во главе с послом Буллитом:
«Во втором ряду — Буллит с дочкой... В партере же — Жуховицкий...
Буллит подошёл к нам. Он сказал, что смотрит пьесу в пятый раз, всячески хвалил её...
После спектакля — настойчивое приглашение Жуховицкого ужинать у него».
Через несколько дней по дороге в театр Булгаков встретил на улице мхатовского режиссёра И.Я. Судакова. Поговорили на ходу. Дома Михаил Афанасьевич рассказал об этой встрече жене, и та занесла в дневник поразившие обоих странно-непонятные слова Ильи Яковлевича:
«Вы знаете, М[ихаил] А[фанасьевич], положение с "Бегом" очень и очень неплохое. Говорят — ставьте. Очень одобряют и Иосиф Виссарионович, и Авель Сафронович. Вот только бы Бубнов не стая мешать (?!)»
Вопросительный и восклицательный знаки, поставленные Еленой Сергеевной в конце высказывания Судакова, свидетельствуют об охватившем Булгаковых недоумении: если постановку одобряют Сталин и Енукидзе, как может ей помешать Бубнов, являвшийся всего лишь наркомом просвещения?
Вечером 9 сентября у Булгаковых собрались гости:
«...московские Турбины, американские Турбины, Жуховицкий, конечно...»
12 сентября:
«Вечером Жуховицкий — просит какие-то сведения о М[ихаиле] А[фанасьевиче] для Вельса. Вельс хочет писать статью о Булгакове — в Америке».
А через три дня произошло событие, которое с полным правом можно назвать вехой в булгаковском творчестве: в романе о дьяволе был переименован герой!
Судя по всему, Михаил Афанасьевич много размышлял над бухаринским докладом о поэзии. Ведь главный герой его романа тоже именовался «поэтом»! И вот 15 сентября 1934 года этот безымянный герой потерял свой поэтический статус. К нему впервые обратились как к «мастеру»! А это (согласно древнеиндийскому учению о «дхвани») означало, что отныне всё, что напишет булгаковский «мастер», будет заключать в себе двойной, тайный смысл!
Как и в докладе Бухарина, мастер в романе о дьяволе писался с маленькой буквы.
А самочувствие и настроение у Булгакова всё никак не улучшались. И 16 сентября...
«...до семи часов утра разговор — всё на одну и ту же тему — положение М[ихаила] А[фанасьевича]».
А тут ещё осложнились отношения Е.А. Шиловского с молодой графиней Марианной. В дневнике Елены Сергеевны появилась запись:
«20 сентября.
Днём долго гуляли с Марианной Толстой. Она мне рассказывала все свои беды, про свою несчастную любовь к Е[вгению] А[лександровичу]. Просила совета».
13 октября помощь потребовалась уже Михаилу Булгакову — обострились прежние недуги:
«У М[ихаила] А[фанасьевича] плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает — не обратиться ли к гипнозу».
15 октября:
«Нервы у М[ихаила] А[фанасьевича] расстроены, но когда мы идём вместе, он спасается тем, что рассказывает что-нибудь смешное».
18 октября:
«Днём были у В.В. Вересаева. М[ихаил] А[фанасьевич] пошёл туда с предложением писать вместе с В[икентием] В[икентьевичем] пьесу о Пушкине, то есть чтобы В[икентий] В[икентьевич] подбирал материал и М[ихаил] А[фанасьевич] писал...
Старик был очень тронут... обнял М[ихаила] А[фанасьевича].
Сначала В[икентий] В[икентьевич] был ошеломлён — что М[ихаил] А[фанасьевич] решил пьесу писать без Пушкина (иначе будет вульгарной) — но, подумав, согласился».
20 октября 1935 года Булгаковы купили рояль. А в тетради, специально заведённой для внесения дополнений к роману о дьяволе, появилась фраза, похожая на клятву:
«Дописать прежде, чем умереть».
После гипнотических сеансов, проведённых доктором С.М. Бергом, стали заметны первые результаты лечения:
«После гипноза у М[ихаил] А[фанасьевич] начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь если бы он мог ещё ходить один».
Запись от 21 ноября:
«"Бег" не разрешили. М[ихаил] А[фанасьевич] принял это с полнейшим спокойствием».
В тот же вечер во время очередного сеанса гипноза доктор Берг...
«...внушал М[ихаилу] А[фанасьевичу], что завтра он пойдёт один к Леонтьевым».
26 ноября позвонил Жуховицкий и бесцеремонно спросил: «Что вам пишут из Парижа?»
Зато на следующий день...
«В десять вечера М[ихаил] А[фанасьевич] поднялся, оделся и пошёл один к Леонтьевым. Полгода он не ходил один».
29 ноября все центральные газеты сообщили об отмене хлебных карточек.
А Елена Сергеевна записывала в дневнике:
«...вчера на "Турбиных" были генеральный секретарь, Киров и Жданов... Яншин говорил, что играли хорошо и что генеральный секретарь аплодировал много в конце спектакля».
Для Кирова это был последний в жизни театральный спектакль. Как известно, через два дня, 1 декабря, Сергей Миронович был застрелен в Смольном.
И сразу всколыхнулась вся страна. Повсеместно проходившие митинги с требованиями найти и наказать виновных подхлёстывались статьями писателей и поэтов, которые требовали расстрела всех, причастных к убийству.
4 декабря на второй странице многотиражки «Красный вагончик» (московского вагоноремонтного завода имени Войтовича) были напечатаны стихи под названием «На чеку»:
«Человек указательный палец воздел
И тихо курок стронул.
Теснее сплотимся вокруг вождей
Непроницаемым строем!»
С призывом прикрыть своими телами вождей к ремонтникам вагонов обращался поэт Илья Сельвинский.
Однако в дневнике Елены Булгаковой те тревожные декабрьские события следов почти не оставили. Зато 9-го числа появилась радостная запись о том, что наконец-то свалилась тяжкая ноша:
«Днём — к Вересаеву, отнесли ему, с великим облегчением, последнюю тысячу долга».
31 декабря на страницы дневника легли итоговые фразы уходившего года:
«Кончается год.
Господи, только бы и дальше было так!»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |