Как ни радостна была весть о возобновлении «Дней Турбиных», Булгаков продолжал пребывать в тревожной печали. Через два месяца, вспоминая об этих февральских днях, он с грустью напишет Павлу Попову:
«Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи! С детства я терпеть не мог стихи (не о Пушкине говорю, Пушкин — не стихи!), и если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращение тётки и горе мамы, которая мечтала об одном, чтобы её сыновья стали инженерами путей сообщения... И временами, когда в горьких снах я вижу абажур, клавиши, Фауста и её (а вижу я её во сне в последние ночи вот уж третий раз. Зачем меня она тревожит?), мне хочется сказать — поедемте со мною в Художественный Театр. Покажу Вам пьесу. И это всё, что могу предъявить. Мир, мама?»
Тем временем наступил день возобновления. 11 февраля 1932 года состоялся первый прогон, а 18-го... Об этом — в том же письме П.С. Попову:
«Пьеса эта была показана 18-го февраля. От Тверской до Театра стояли мужские фигуры и бормотали механически: "Нет ли лишнего билетика?" То же самое было и со стороны Дмитровки.
В зале я не был. Я был за кулисами, и актёры волновались так, что заразили меня. Я стал перемещаться с места на место, опустели руки и ноги...
Когда возбуждённые до предела петлюровцы погнали Николку, помощник выстрелил у моего уха из револьвера, и этим мгновенно привёл в себя».
Драматурга, возомнившего было на мгновение, что возвратились добрые старые времена, и чуть ли не приготовившегося воспарить к небесам от внезапно нахлынувшего счастья, суровая повседневность (устами мудрейшего «Ка-Эс», Константина Сергеевича Станиславского) быстро вернула на бренную землю:
«Тут появился гонец в виде прекрасной женщины. У меня в последнее время отточилась до последней степени способность, с которой очень тяжело жить. Способность заранее знать, что хочет от меня человек, подходящий ко мне. По-видимому, чехлы на нервах уже совершенно истрепались, а общение с моей собакой научило меня быть всегда настороже.
Словом, я знаю, что мне скажут, и плохо то, что я знаю, что мне ничего нового не скажут. Ничего неожиданного не будет, всё — известно. Я только глянул на напряжённо улыбающийся рот и уже знал — будут просить не выходить...
Гонец сказал, что Ка-Эс звонил и спрашивает, где я и как я себя чувствую?..
Я просил благодарить — чувствую себя хорошо, а нахожусь я за кулисами и на выходы не пойду.
О, как сиял гонец! И сказал, что Ка-Эс полагает, что это мудрое решение.
Особенной мудрости в этом решении нет. Это очень простое решение. Мне не хочется ни поклонов, ни вызовов, мне вообще ничего не хочется, кроме того, чтобы меня Христа ради оставили в покое...
Вообще мне ничего решительно не хочется.
Занавес давали 20 раз. Потом актёры и знакомые истязали меня вопросами — зачем не вышел? Что за демонстрация? Выходит так: выйдешь — демонстрация, не выйдешь — тоже демонстрация. Не знаю, не знаю, как быть».
Брату в Париж 1 марта полетело письмо:
«Дорогой Никол!
Пишу спешно и кратко...
В МХТ возобновлены "Дни Турбиных".
Я спешу, жена моя припишет дальше».
Далее следовала приписка Любови Евгеньевны:
«Дорогой Коля...
Привет прекраснейшему городу от скромной его поклонницы.
Сейчас у вас сезон мимоз и начинают носить соломенные шляпы. У нас снег, снег и снег. Мы ещё добрых полтора месяца будем ходить на лыжах и носить шубы».
И всё же, несмотря на российские снега и морозы, на душе было по-весеннему приподнято — ведь событие, что посетило семью Булгаковых, было из разряда радостных. Но...
Но Булгаков давно уже понял, что в этом мире всё уравновешено. Потому через несколько лет и написал в «Дон Кихоте»:
«Недаром говорится, что если перед кем-нибудь судьба закрывает дверь, то немедленно открывается какая-нибудь другая».
Иными словами, если на тебя вдруг обрушились дьявольские невзгоды, жди, что вот-вот объявится божественная благодать. И наоборот. Булгаков верил в то, что именно так всё и происходит.
И предчувствие его не обмануло — радость очень быстро сменилось печалью. 14 марта он получил из Ленинграда сообщение... О его содержании Булгаков на следующий же день сообщил в письме к Вересаеву:
«Вчера получил известие о том, что "Мольер" мой в Ленинграде в гробу. Большой Драматический Театр прислал мне письмо, в котором сообщает, что худполитсовет отклонил постановку и что Театр освобождает меня от обязательств по договору.
Мои ощущения?
Первым желанием было ухватить кого-то за горло, вступить в какой-то бой. Потом наступило просветление. Понял, что хватать некого и неизвестно за что и почему. Бои с ветряными мельницами происходили в Испании, как Вам известно, задолго до нашего времени.
Это нелепое занятие.
Я — стар».
В тот момент ровно через месяц Булгакову должен был исполниться всего лишь 41 год. А он называл себя старым. И от этого — немощным:
«...мысль, что кто-нибудь со стороны посмотрит холодными и сильными глазами, засмеётся и скажет: "Ну-ну, побарахтайся, побарахтайся"... Нет, нет немыслимо!
Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя.
Живу после извещения в некоем щедринском тумане».
Через четыре дня этот «туман» немного рассеялся, и Булгаков стал делиться своими ощущениями с Павлом Поповым:
«А) На пьесе литера "Б" Главреперткома, разрешающая постановку безусловно.
Б) За право постановки Театр автору заплатил деньги.
В) Пьеса уже шла в работу.
Что же это такое?
Прежде всего это такой удар для меня, что описывать его не буду. Тяжело и долго.
На апрельскую (примерно) премьеру на Фонтанке поставил всё. Карту убили. Дымом улетело лето... ну, словом, что тут говорить!
О том, что это настоящий удар, сообщаю Вам одному...
Приятным долгом считаю заявить, что на этот раз никаких претензий к государственным органам иметь не могу. Виза — вот она...
Кто же снял? Театр? Помилуйте! За что же он 1200 рублей заплатил и гонял члена дирекции в Москву писать со мной договор?..
Что же это такое?
Это вот что: на Фонтанке, среди бела дня, меня ударили сзади финским ножом при молчаливо стоящей публике. Театр, впрочем, божился, что он кричал "караул", но никто не прибежал на помощь...
Просьба, Павел Сергеевич: может быть, Вы видели в ленинградских газетах след этого дела. Примета: какая-то карикатура, возможно, заметка. Сообщите!
Зачем? Не знаю сам. Вероятно, просто горькое удовольствие ещё раз глянуть в лицо подколовшему».
Вскоре выяснилось, что новую антибулгаковскую волну в городе на Неве действительно начала нагонять некая статья, появившаяся в одной из ленинградских газет ещё в ноябре 1931 года. Называлась она «Кто же вы?» и была подписана мало кому известной тогда фамилией Вишневский. Статья сурово критиковала Большой драматический театр за попытку протащить на сцену пьесу о замшелых временах французского абсолютизма. Автор статьи грозно вопрошал:
«...хочется спросить ГБДТ сегодня, узнав о некоторых новых фактах: кто же вы идейно-творчески? Куда же вы в конце, концов идёте?
Театр... принял к постановке пьесы "Мольер" Булгакова и "Завтра" Равича... Может быть, в "Мольере" Булгаков сделал шаг в сторону перестройки? Нет, эта пьеса о трагической судьбе французского придворного драматурга (1622—1673). Актуально для 1932-го!.. зачем тратить силы, время на драму о Мольере, когда к вашим услугам подлинный Мольер?
Или Булгаков перерос Мольера и дал новые качества? По-марксистски вскрыл "сплетения давних времён"?
Ответьте, товарищи из ГБДТ!»
Вскоре в Большом драматическом театре появился и сам автор заметки. Михаил Афанасьевич сообщил Попову его приметы:
«Лицо это по профессии драматург. Оно явилось в Театр и так напугало его, что он выронил пьесу...
Внешне: открытое лицо, работа "под братишку", в настоящее время крейсирует в Москве...»
Кто же он такой — этот «братишка», что так решительно встал на пути булгаковской пьесы?
В Большую советскую энциклопедию образца 1927 года Всеволод Вишневский не попал. Более поздние издания БСЭ сообщали, что родился Всеволод Витальевич в 1900-м. Участвовал в Октябрьском вооружённом восстании. В Гражданскую войну сражался с белыми на кораблях Волжской флотилии, которой командовал Фёдор Раскольников. Был пулемётчиком бронепоезда, бойцом 1-й Конной армии, затем служил на Балтике и на Чёрном море (отсюда и его примета — «работа "под братишку"»). Сам про себя (в дневнике, хранящемся сейчас в Литературном архиве) он написал довольно откровенно:
«...порядочно я порасстрелял людей».
Свою первую пьесу («Первая Конная») Вишневский создал в 1929-м, через два года появилась вторая («Последний решительный»), в 1933-м — третья («Оптимистическая трагедия»).
Вот этот-то человек и встал на пути невезучего «Мольера»! И дирекция БДТ дрогнула. Сомнительная и, как им стало казаться, «вредная» для пролетарского зрителя «булгаковщина» была решительно отвергнута и заменена устраивавшей всех «вишневщиной». К ней критики претензий не имели.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |