...И наконец — верхний уровень в философской композиции романа, высшая инстанция в иерархии булгаковских исканий истины.
В сутолоке, шуме и грандиозной бутафории московской «дьяволиады», которой увлечены и заворожены «люди как люди», слишком часто на второй план отходят «древние главы», воспринимающиеся в массовом чтении просто как живая иллюстрация к евангельскому тексту.
Но именно в этих сценах находится тот источник света, который позволяет единственно верно увидеть и осознать главные истины булгаковской философии человека. Сотни персонажей проходят перед нами в произведениях Булгакова. Но есть среди них один, становящийся все заметнее в своей тихой незаметности. «Человек лет двадцати семи... он был одет в старенький и разорванный голубой хитон». Избитый и со связанными за спиной руками стоит он перед величественным прокуратором «в белом плаще с кровавым подбоем».
Иешуа Га-Ноцри — средоточие самых заветных и глубинных надежд русского писателя Михаила Булгакова. В романе Иешуа не дано ни единого эффектного, героического жеста. Он — обыкновенен. (Но не пошл. В то время как Воланд необыкновенен и пошл.) Он не аскет, не пустынножитель и отшельник, не окружен он аурой праведника или подвижника, истязающего себя постом и молитвами. Как все люди страдает он от боли и радуется освобождению от нее. («Нет, прокуратор, я не врач, — ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую кисть руки».)
Так в чем же е г о сила? Вдумаемся в один, на мой взгляд, ключевой эпизод романа.
Убедившись в том, что Иешуа не повинен в преступлении, которое ему приписывают, дорожа возможностью снова и снова обращаться с ним, единственным, кто его понял, Пилат, чтобы «закрыть дело» Иешуа, требует, «чтобы показания» оправдываемого были скреплены его клятвой.
И дальше идет диалог величайшего смысла, поистине «конечный вывод мудрости земной».
«— Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживившись, развязанный.
— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это!
— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил арестант, — если это так, ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
— Я могу перерезать этот волосок.
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уже наверно может лишь тот, кто подвесил?»
Так кто же «управляет» жизнью в понимании Иешуа Га-Ноцри? Кто ее «подвешивает»? И что вообще значит «подвесить» жизнь? — обо всем этом, как мы знаем, идет в романе непрерывный спор «низа», «середины» и «верха». И не только в романе — это стало содержанием, духовным смыслом всего творчества Булгакова.
При вдумчивом чтении «древних» глав ответ естествен и неизбежен: сам Иешуа и «подвесил» и он делает это каждым актом своего поведения. Этот сюжет «самоуправления» можно было бы проследить в каждом миге его существования в духовном пространстве булгаковского романа.
Так в чем же такая трудно преодолимая сложность восприятия Иешуа вообще и массовым читателем в особенности? Мне кажется возможным такое объяснение. Мы воспринимаем его нередко через сильно замутненный житейский «опыт», мешает «золотая середина» конформизма. Роман прочитывают «люди как люди». Это и приводит к перекосу, к подмене. Мы разучились видеть себя и других прямо и чисто. Массовый человек, утративший цельность, вечно мечется между масками и ролями. Нам и в Иешуа не хватает «маски» и «рол и». Слишком уж «посюстороннее» у него поведение, столь явно небожественна эта фигура, которую многим так хотелось бы традиционно рассматривать как Христа — притом в ореоле благодати и чуда. Но именно деканонизация героя, несомненно, входила в намерения Булгакова. В самом деле, — «если б был он царствен и божествен», — то имела ли бы отношение судьба Иешуа к тому, что стало нашей судьбой и нашей бедой, трагедией массового человека XX века?! «Старый Бог», Бог «чуда, тайны и авторитета», — как раз и оставил человека. Отвернулся от него. Новый Бог — это та духовная сила, которая может быть, которая должна быть открыта в самом себе каждым человеком.
Сложная простота булгаковского героя трудно постижима с непривычки, но когда поймешь ее — неотразимо убедительна и всесильна.
Более того: сила Иешуа Га-Ноцри так велика и так объемлюща, что поначалу многие принимают ее за... слабость, даже за духовное безволие.
В чем же его сила?
Прежде всего в поразительной, непонятной для «ритуального» «ограниченного» человека открытости, непосредственности.
Он всегда в состоянии духовного порыва «навстречу». Самое первое движение его в романе выражает эту главную черту: «Добрый человек, поверь мне, — слегка подавшись навстречу (В.А.), начал связанный...» (пусть связаны у него руки; внутренне он свободнее всех).
Таков первый духовный жест Иешуа. И в нем его огромная сила, непреоборимая воля вбирания мира в себя.
Это, во-вторых, человек, сам всегда и полно открытый миру.
«Беда в том, — говорит он Пилату, — что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей». Лучше не скажешь о причине «зла»: и в прокураторе, и в любом вообще человеке...
«Открытость» и «замкнутость» — вот полюсы «добра» и «зла».
«Движение навстречу» — вот сущность добра.
«Уход в себя», замкнутость — вот что открывает дорогу злу.
Уход в себя может быть бесконечно многоликим. Но уходя в себя, человек так или иначе вступает в контакт с дьяволом. Берлиоз, почувствовавший боль в сердце; Степа Лиходеев, погрузившийся от бессмысленности жизни в «свинячество», Мастер, ушедший в черноту страха, Маргарита, в отчаянии мстящая — громя безвинные вещи — за свою бездетность и т. д. и т. п. Все они, «уйдя в себя», пришли к дьяволу.
...«Злых людей не бывает», — вот еще одна странная, казалось бы, мысль Иешуа Га-Ноцри. Но так ли она наивна? Если понимать «зло» в человеке как уродование его духа, как насилие над врожденным, органичным для человека свойством открытости и движения «навстречу», — она становится более понятной.
Такими же непонятыми остаются слова Иешуа об истине.
Но разве движение к миру, «навстречу» ему не есть одновременно и движение к истине?
Мне кажется, в этом — ключ к эпизоду с вопросом: «Что такое истина?» Пилату, мучающемуся гемикранией, как мы помним, Иешуа отвечает так: «Истина в том, что у тебя болит голова».
Действительно, неожиданный, странный, даже разочаровавший поначалу ответ. Читатель ожидал какого-нибудь «умного» изречения, афоризма (наподобие воландовских сентенций), какой-нибудь фразы, «указания», словом, чего-нибудь из области интеллектуального регламента. Дескать, вот вам эталон: от сих до сих — истина, а все остальное — ложь...
Но вдумавшись, видишь, что Булгаков и здесь верен себе: ответ Иешуа связан с глубинным смыслом романа — призывом прозреть правду сквозь помехи и «низа», и «середины», открыть глаза, начать видеть!..
Истина для Иешуа — это то, что есть на самом деле. Это снятие покровов с явлений и вещей, освобождение ума и чувства от любого сковывающего этикета, от догм; это преодоление условностей и помех, идущих от всяких «директив» «середины», и тем более — толчков «снизу». Истина Иешуа Га-Ноцри — это восстановление действительного видения жизни, воля и мужество не отворачиваться и не опускать глаз, способность открывать мир, а не закрываться от него ни условностями ритуала, ни выбросами «низа». Истина Иешуа не повторяет «традицию», «регламент» и «ритуал». Она становится живой и всякий раз новой способностью к диалогу с жизнью.
Но здесь и заключено самое трудное, ибо для полноты такого общения с миром необходимо бесстрашие. Бесстрашие души, мысли, чувства.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |